Читать книгу Забег на невидимые дистанции - Марьяна Куприянова - Страница 7

Episode

3

В здание старшей школы Уотербери вошли элегантная женщина на вид не старше тридцати и среднестатистический мужчина лет пятидесяти. Они спешили. В опустевшем полутемном холле дробно отстукивали каблуки и шумела полицейская форма. Оба прибыли сюда сразу после работы, не заезжая домой. Дело касалось их единственного сына, а голос звонившего показался ей встревоженным, поэтому затягивать не стали. Явились по первому зову.

Супруги смотрелись контрастно, находясь рядом. Их союз вызывал множество вопросов у окружающих, побуждая нездоровое и невежливое любопытство. Она – молодая и привлекательная, изысканная, ухоженная, каждое движение ее подтянутого тела – намек на то, что эта женщина знает себе цену и обойдется вам дорого. Он – обыкновенный мужчина средней наружности, не урод и не красавец, возрастом его трудно обмануться, скорее он годится в отцы своей утонченной спутнице, чем в мужья. А еще проще представить его телохранителем прекрасной особы, безнадежно и безответно влюбленным, не имеющим шансов преданным псом.

Однако любой зрячий и сколько-нибудь внимательный человек при взгляде на эту пару не мог игнорировать ярко выраженную связь между ними. Как они вели себя рядом друг с другом, как смотрели, как двигались и разговаривали, сколько меж ними циркулировало теплого спокойствия и степенности, бессловесного взаимопонимания, наглядно говорило о том, что в данном случае, увы и ах, не обошлось без подлинных чувств и супружеского счастья в длительной совместной жизни. Длительность как раз ставила под сомнение возраст женщины, она казалась слишком молодой для умудренной браком супруги. А возраст общего ребенка намекал на неприлично ранние роды или пластическую операцию.

Скарлетт в действительности было тридцать пять лет, но выглядела она моложе. Если ее донимали вопросами о бросающемся в глаза диссонансе между возрастом и внешностью, а такие люди всегда находились в ее окружении, женщина с наигранной улыбкой отвечала, что ее молодит любовь к самой себе. К зависти она привыкла с юных лет, ко всем ее видам, и однажды придумала эту фразу, чтобы отвечать одинаково всем любопытствующим, одновременно оставаясь вежливой и обрубая возможность дальнейшего диалога.

О природных уникумах вроде Скарлетт много всякого говорили за спиной. Самое безобидное, что можно было услышать, заключалось в том, что она «выиграла генетическую лотерею» и ничем такую внешность не заслужила, как и всех вытекающих. Дабы отмстить за несправедливость, люди годами придумывали о ней всяческие злобные небылицы, реагировать на которые было все равно что сражаться с ветряными мельницами. На прошлой работе, например, до сих пор ходил слушок, будто она спит то с одним, то с другим боссом, а то и с двумя сразу (как удобно, думала она). С течением времени и притоком новых людей в свою жизнь Скарлетт поняла, что не в силах бороться с укоренившейся веками природой человеческой зависти. Слишком сильный враг, слишком слаженно и безотказно работает.

Пришлось выбрать путь вежливого (чаще всего) бойкота. Конфликты были ей не по душе, она предпочитала не реагировать, к тому же отсутствие реакции (и каких-либо оправданий на небылицы в свой адрес) подчеркивало ее статус. В конце концов, у нее была красота и жизнь, которую нужно прожить так, чтобы ни о чем не жалеть. Это стало ее главной целью после окончательного разочарования в людях и дружбе с ними. Никто не имел права портить ей жизнь, и по возможности Скарлетт избавлялась от несущих негатив.

Ее отец служил полицейским до самой пенсии, а потом стал частным детективом и консультантом по вопросам криминалистики. Когда девушке было шестнадцать лет (а сыну ее сейчас столько же), к ним в гости стал захаживать друг и напарник отца, одинокий лейтенант Клиффорд тридцати семи лет от роду. Выправка у него была, что надо, и форма очень шла к простому, мужественному лицу. Стоит сказать, что и кольцо на безымянном пальце папиного друга не остановило бы Скарлетт, ведь к шестнадцати она научилась достигать целей любыми средствами, ставя личные интересы превыше других.

Как человек, с детства несущий проклятие «слишком красивая», она лучше других знала, что внешность в человеке не решающий фактор. Напарник отца абсолютно точно не был привлекателен в общепринятом смысле, однако при длительном наблюдении закрадывался вывод, что довольно стандартная наружность призвана подчеркивать иные его достоинства: он отлично ладил с отцом, редко, но всегда удачно шутил; мама была без ума от его воспитания и умеренного темперамента (ей-то с мужем повезло меньше), а Скарлетт – от служебных баек о совместных операциях и расследованиях, в которых лейтенант демонстрировал себя с бравой стороны.

Отец всегда отзывался о нем одинаково тепло, присутствовал Клиффорд рядом в тот момент или нет. «Он профи и всем нашим дает просраться», – хрипло смеялся глава семейства, подвыпив и раскуривая сигару. Скарлетт нравились рабочие истории отца, касающиеся предмета ее недвусмысленного интереса, она готова была слушать их как сказки перед сном. И, слушая, убеждалась, что перед нею – достойный человек. Деяния и харизма красили лейтенанта ярче любой физической оболочки.

Сначала они просто переглядывались. С каждым разом во взглядах обоих становилось все более явным намерение, которому трудно подобрать название, настолько осторожным и смутным оно было. Клиффорд часто бывал у них в гостях, стал практически членом семьи. Ему доверяли настолько, что он мог находиться дома, когда ему хочется, даже в отсутствие хозяев, если потребуется.

Спустя длительное время они позволили себе заговорить друг с другом, сталкиваясь в стенах большого дома, но диалоги были краткими и безобидными, все в рамках приличия, к большому сожалению Скарлетт. Ее томило чувство, пока неведомое лейтенанту, перед ним была дочка лучшего друга, создание прелестное и неприкосновенное. Должно быть, он бы так ничего и не понял, не предпринял, если бы Скарлетт не выразила интерес в более грубой и доступной форме. В тот день перед сном Клиффорду пришлось долго лежать на животе, постанывая от ноющей боли в паху, и вспоминать маленькое событие, изменившее абсолютно все.

Все было, как обычно, ничто не предвещало резких перемен. А потом… нутро напрягалось от этих воспоминаний даже спустя много лет. Его рука внезапно на ее шее. Слишком близко друг к другу. И слова, которые она прошептала ему.

«Все это будет Вашим, лейтенант Клиффорд».

Вот так она сказала, и господь свидетель, что инициатором всего стал не он, взрослый мужчина (полицейский!), а она. Она, юная и обворожительная дочь его напарника, неприкасаемая и недоступная ровно до тех пор, пока сама не заставила его к себе прикоснуться, а он подчинился почему-то. Видит бог, он этого не хотел, даже не помышлял, но теперь ни о чем другом думать не мог. Шея и губы Скарлетт, ее ключицы и волосы, каждый дюйм ее молодого тела стоял перед глазами лейтенанта, распаляя воображение. Наживка казалась слишком сладкой, слишком нереалистичной для того мира, в котором он жил, но несмотря на подозрения, он не мог ее проигнорировать.

Как бы ни хотелось держать себя в руках, не предавать товарища, чтить букву закона и многое другое, девушка оказывала напор, которому одинокий мужчина не мог сопротивляться. Не засматриваться на нее во время привычных визитов, не грезить о чем-то большем оказалось выше его сил.

Через неделю они стали тайно встречаться, еще через неделю Скарлетт нанесла ему ответный визит, и с тех пор стала ее очередь часто бывать у него в гостях. Сам Клиффорд сократил число посещений до одного раза в неделю, чтобы не выдать себя ненароком и как можно реже видеть глаза ее родителей. Ни о чем не подозревающих, доверяющих им обоим родителей.

Для несовершеннолетней дамочки Скарлетт оказалась поразительно резвой и умелой, поэтому быстро взяла все в свои руки. Лейтенанту, попавшему вдруг в оборот сладострастия и женского коварства, оставалось завидовать самому себе, надеясь, что это не сон, ведь больше никто не знал, как ему повезло. К девушке он привязывался тем сильнее, чем более жгуче мучила его совесть, и в конечном счете беспокоился об одном: как бы они сама не передумала. Короткое время спустя тридцатисемилетний полицейский не представлял своей жизни без шестнадцатилетней дочери своего коллеги. Запретность отношений, как правило, играет на руку самим отношениям. У них не было шансов разлюбить друг друга.

Благодаря осторожности и удаче никто не знал об их связи, кроме них самих, что подкрепляло страсть, бурную и неуправляемую в течение первого года. Затем их чувства стали более умеренными, но по-прежнему крепкими. Они притесались друг к другу и жили теперь с ощущением, будто знакомы уже сотню лет. То, что они испытывали, оформилось в подлинное чувство и не нуждалось ни в осуждении, ни в доказательствах. Влюбленные знали, что это навсегда, как люди знают вкус воды, и не хотели чего-то иного. Жизнь обоих имела смысл только при возможности быть вместе, но родители Скарлетт представляли в этом плане серьезную проблему.

Обстоятельства разрешили эти трудности путем эффекта внезапности. На восемнадцатилетие девушка уже два месяца носила под сердцем их будущего сына. Вскоре скрывать что-либо стало бессмысленно. Когда отец увидел, как его дочка и напарник вместе приехали на машине и направились к дому, он забеспокоился, но все же попытался объяснить это рационально: наверное, просто встретил ее где-то и подвез, потому что тоже ехал сюда. Сердце подсказывало, что это не так. Что-то в их манере держаться рядом выдавало их и позволило отцу предугадать последующее. А последовало вот что: чистосердечное признание и несколько таблеток валиума.

Родители Скарлетт прошли несколько стадий шока: оцепенение, смех, подозрения в розыгрыше, злость, что это не розыгрыш, отрицание, обвинения в предательстве и обмане, нервный смех и, наконец, успокоительное как завершающий аккорд. Возможно, только благодаря ему отец и мать нашли в себе силы смириться с ситуацией и даже осторожно порадоваться будущему внуку или внучке. В тот день папа и Клиффорд почти до утра сидели на кухне и разговаривали. Только вдвоем.

Им позволили пожениться, не питая, однако, больших надежд на совместное будущее столь странного союза, уж слишком разными натурами казались молодожены, в связи с чем перспективы рисовались одна другой мрачнее, особенно матери девушки. Однако заключенный брак оказался неожиданно счастливым и крепким. Они обожали друг друга и могли, наконец, не таиться, это было похоже на сон. В конце концов, значение имело только совместное счастье, с годами оно приумножалось, несмотря на разницу в возрасте.

Так сложилось, что зачатый до брака сын стал их единственным ребенком. Сейчас ему было столько же, сколько и Скарлетт, когда она задалась целью заполучить лейтенанта и приступила к действиям. Как и всякий единственный ребенок в семье, мальчик был любим и обожаем, но к переходному возрасту в любом случае представлял проблему. Школьный психолог вызвал родителей мальчика, чтобы лично обсудить вопрос, который, судя по всему, давно его тревожил. Они спешили по коридору второго этажа, высматривая табличку «сектор социального взаимодействия старшей школы Уотербери».

– Какой он назвал кабинет, не помнишь?

– Двести тридцатый, кажется.

– Значит, нам сюда.

Мужчина аккуратно постучал, выждал две секунды, приоткрыл дверь и пропустил жену. Их ожидали.

– Мистер с миссис Клиффорд, добрый вечер! Рад, что вы нашли время заглянуть, – заговорил, привставая, вежливый темнокожий мужчина с белозубой улыбкой и европеоидными чертами лица. Как любой метис, он обладал весьма располагающей внешностью, а его интонации почти убаюкивали любое беспокойство. – Прошу, оставьте верхнюю одежду вон там и присаживайтесь.

– Добрый вечер, мистер Тополус, – отозвались супруги.

Психолог нейтрально наблюдал за тем, как мужчина помогает женщине снять пальто, и только затем сбрасывает с себя полицейскую куртку, как выдвигает ей стул, и только затем садится сам. Они виделись не впервые, но всякий раз Рави Тополус фиксировал неизменную заботу и почитание в ментальных установках мужа и царственную снисходительность со стороны жены. Разница их внешности и возраста бросалась в глаза, как специалист Тополус полагал, что давно разгадал суть наблюдаемых взаимоотношений, но оказался бы профессионально уязвлен, узнав, как во многом окажется неправ.

В действительности между этими двумя встречалось желание и позволение ухаживать по-старомодному, проистекающие из взаимной привязанности и доставляющие удовольствие обоим. Им нравилось производить впечатление людей, слегка холодных и отстраненных друг от друга, неравных в своем союзе, хотя на самом деле все наоборот. Это была их маленькая игра, настолько древняя, что уже автоматически включалась на публике.

– Мистер Тополус.

– Лейтенант.

– Давайте сразу к сути: что случилось? – вмешалась миссис Клиффорд.

Это была одна из самых изумительных женщин, каких доводилось видеть школьному психологу. И как она могла достаться обычному копу, а не политику, бизнесмену, магнату, богачу? Что за чудовищный дисбаланс, по чьей вине он произошел? Тополус поймал себя на мысли, что преданное обожание в глазах офицера полиции вполне естественно, рядом с такой женщиной он и сам вел бы себя так же. Однако стоило уже начать говорить.

– Для начала скажу: не переживайте. Ничего страшного не произошло. Ваш сын ничего не натворил. Все, что будет озвучено в течение этого разговора, с моей стороны носит характер совета или рекомендации, как вам угодно. Поэтому расслабьтесь и просто меня выслушайте.

– Ладно, – согласился мужчина и жестом, выдающим волнение, потрогал седые усы. – Я так понимаю, от нас требуется не перебивать – по возможности.

– Совершенно верно. Ну что ж, – Тополус взял в руки оригами-журавлика, чтобы проще было говорить. – Я хотел пообщаться с вами о Лоуренсе, а точнее сказать, о некоторых сторонах его натуры, которые тревожат меня как детского психолога. Он рассказывал, что на прошлой неделе старшие классы проходили длинное тестирование – на профессиональную ориентацию, психотип, акцентуацию и тип мышления?

По растерянным переглядываниям родителей Тополус убедился в том, о чем и так догадывался: их сын ничего или практически ничего не рассказывает им о школе. Интересно, общается ли он с ними вообще?

– Это стандартная процедура, ее принято проводить чаще всего в выпускных классах, когда перед учеником вскоре встанет вопрос, кем ему быть. Считается, что сам факт этого тестирования, даже не его результаты, а процесс, помогает детям понять себя и более удачно определиться с будущей профессией. Зачастую так и происходит.

Мистер Тополус помолчал и вдруг решительно отложил в сторону белоснежное оригами (бумага красиво контрастировала с его шоколадной кожей), словно оно отвлекало его от главной мысли, и прямо взглянул на родителей мальчика. Они выжидали, не собираясь перебивать.

– Следующий учебный год для Лоуренса выпускной. Скажите, вы обсуждали с ним, куда он хочет поступать и на какой факультет?

Скарлетт скользнула по лицу мужа едва уловимым вопросительным взглядом и мгновенно считала закодированный там ответ. Заправив белую прядь за аккуратное ухо без сережек, она сложила руки на груди и заговорила:

– Мы еще не обсуждали этот вопрос даже между собой. Вероятно, Ларс еще не решил, иначе мы знали бы.

– У нас есть определенные надежды, но мы не хотим на него давить, – добавил муж. – Он сам должен сделать этот выбор, и он знает, что ему придется его сделать.

Зная Лоуренса не понаслышке, Тополус готов был поручиться, что родители скорее боятся на него давить, а не «не хотят», ведь могут получить жесткий отпор. Должно быть, в какой-то мере они опасаются этого существа, их белокурого ангельского сыночка, который терпеть не может, когда кто-то ему указывает или вмешивается в его личные дела.

– Вы уверены, что он вообще намерен выбирать? – аккуратно уточнил психолог.

– Что Вы имеете в виду, мистер Тополус?

– Он понимает, что от него ожидают выбора его дальнейшей судьбы? Видите ли, результаты его тестов выявляют склонность к анархическим взглядам и отрицанию. Возможно, существующая система образования ему неблизка, и Лоуренс из тех, кто скорее пойдет индивидуальной дорогой, никого не слушая?

Хотелось бы Рави добавить: «этот гаденыш уверен, что он особенный, и ему можно все», но профессиональная этика прикрыла ему уста.

– Он упрямый и часто все делает по-своему, это факт. Но у нас нет оснований думать, будто он откажется поступать в колледж. Если бы ему, как Вы сказали, была неблизка существующая образовательная система, он бы уже не посещал школу, и ничто не смогло бы его заставить, а, насколько мне известно, Ларс это делает, и учится довольно неплохо.

Под «довольно неплохо» Скарлетт с присущей ей псевдо-скромностью имела в виду успехи сына, столь отличные, что было излишним перечислять их. Это и так знали все.

– Миссис Клиффорд, Ваше желание защищать сына понятно и естественно, но, пожалуйста, не поймите меня неверно. Я не настроен враждебно ни к кому из вас троих. Всего лишь пытаюсь разобраться, какие отношения царят в вашей семье. Для меня очень важно понимать, в каком микроклимате существует ученик вне школы.

– Я понимаю. Продолжайте.

– Спасибо. Вы верно заметили на счет успехов Лоуренса в учебе – никто не ставит их под сомнение. Ему легко даются точные науки, например, математика, физика. На дополнительных занятиях он справляется быстрее всех и успевает заскучать, пока решают остальные. Темы он схватывает так же быстро, как и теряет к ним интерес. Судя по результатам теста, благодаря преобладанию левополушарного мышления у него феноменальная память, а кроме того – аналитическое восприятие действительности. Он не просто все запоминает, а систематизирует сам, без внешней помощи, раскладывает по полочкам, расщепляет на логические цепочки и причинно-следственные связки. Я бы даже сказал, что Лоуренс слишком умен для своих лет.

– Разве это плохо? – помедлив, спросила Скарлетт.

– Не плохо и не хорошо. Это факт. Который влечет за собой неприятные последствия, – Тополус вздохнул, прежде чем продолжить. – Если человек мыслит, как машина, то и ведет себя соответствующе.

По напряженному молчанию родителей стало очевидно: они понимают, что он имеет в виду. Даже слишком хорошо понимают, поэтому ждут продолжения.

– Вы лучше меня знаете, что всегда есть обратная сторона медали. Это как… закон сохранения энергии: чтобы где-то она появилась, нужно откуда-то забрать. Безотказно работает. По моему глубокому убеждению и многолетнему опыту работы с детьми я знаю, что за выдающиеся интеллектуальные способности или иную одаренность ребенок обычно платит чем-то еще. Если в этой области избыток, в смежной будет недостаток. В большинстве случаев неполадки ожидают в эмоциональной сфере личности ребенка. Необыкновенно умные дети зачастую апатичны, асоциальны, индифферентны. У них нет друзей, зато есть много комплексов и придуманная систему собственных примет и правил, в которую они безотчетно верят.

Тополус взял паузу, чтобы проанализировать позы и выражения лиц родителей. Эти двое определенно понимали, к чему он ведет, однако в положении рук и головы матери нарастал вызов. Что бы он ни сказал, она уже готова к атаке и будет защищать свое драгоценное чадо, даже если услышит, что сынок кого-нибудь прикончил. Сильная женщина, отвага так и блестит в ее больших серых глазах с желтизной у зрачка. Отвага и решимость. Мальчик, определенно, многое взял от матери, помимо внешности. Его утонченная наружность никак не совпадала с тайнами внутреннего мира. Скарлетт точно такая же.

– Видите ли, гм… теория есть теория, но результаты психологических тестов сами по себе не вызвали бы тревоги, если бы не подтверждали наши наблюдения: мои личные и учителей, а также некоторых учеников. Лоуренс, с одной стороны, способный и подающий большие надежды ученик. С другой же… он, мягко говоря, не заинтересован в социальной адаптации. Практически не контактирует с классом, преподавателями. Если с кем и заговорит, то только по той причине, что ему что-нибудь нужно от человека. В частности, он неплохо умеет заговаривать зубы девочкам, когда ему… впрочем, сейчас не об этом, мы все когда-то были шестнадцатилетними, и гормоны влияли на наше поведение.

Тополус так выразительно посмотрел на Скарлетт, что она готова была отдать руку на отсечение – этот мужчина знает, как она в свои шестнадцать соблазнила друга отца. С другой стороны, откуда ему знать? Ткнул пальцем в небо и ждет реакции.

– Продолжайте, – попросил тот самый друг отца.

– Хорошо, но я скажу прямо, используя научную терминологию, и сразу предупреждаю, что никого не стремлюсь оскорбить, окей?

Родители кивнули.

– При всех достоинствах Лоуренс – весьма эгоцентричный парень, зацикленный только на своем комфорте и благополучии. Он не просто асоциальный одиночка, не умеющий влиться в коллектив или испытывающий трудности в общении с людьми по природе темперамента, о нет! Если он только захочет, то мимикрирует под кого угодно, добьется чего угодно, впишется в любую компанию, где его с радостью примут, ведь он умен и привлекателен. Ученики тянутся к нему, а он отталкивает —настойчиво и зачастую совсем не мягко. С некоторых пор мне кажется, у него вообще нет друзей, хотя раньше вокруг него грудилась толпа приятелей, среди которых он без труда становился альфой. Постепенно Лоуренс оборвал с ними контакты и свел общение на минимум. Люди ему неинтересны. Вообще. Только он сам и его потребности. Мальчик не умеет работать в команде и избегает общения, если это не приносит ему пользы. Я разговаривал о нем с преподавателями. У многих складывается впечатление, что его действия состоят исключительно из рациональных и логически обоснованных. Будто не с человеком имеешь дело, а с компьютером. При этом он на удивление ревнив и тщеславен, ему нравится демонстрировать превосходство, нравится, когда его хвалят, подчеркивают его уникальность. Кажется парадоксальным, что в этом плане его волнует чужое мнение, но специалисту удивляться здесь нечему, ведь все описанное как нельзя лучше укладывается в нарциссистический синдром с нотками мании величия, когда люди видятся инструментами для достижения целей. Несколько раз Лоуренс обнаруживал в себе такой уровень бесчувственности к другим, что кровь застывала в венах. Взять хотя бы тот случай на экскурсии с девочкой, у которой шнурки зажевало эскалатором…

…но супруги уже не слышали продолжения. Им хватило короткого взгляда друг на друга, чтобы оба вспомнили свою историю, не менее жуткую, и нырнули с головой в события годовой давности, словно два утопленника. Они пытались завести второго ребенка, всерьез хотели этого. Скарлетт еще молодая, а Ларс уже подрос и эмоционально отстраняется от них, скоро у него и вовсе начнется своя жизни, так почему бы нет? Они так привыкли заботиться о ком-то, что это желание казалось естественным.

Не сразу, но у них получилось осуществить задуманное. Увидев долгожданный положительный тест, муж и жена ощутили себя так, как будто только что начали встречаться, – облако эйфории застило им глаза. Старший сын отнюдь не разделял их восторгов. Он, кажется, вообще ничего не испытал, когда ему сообщили о планируемом прибавлении, как будто речь шла о новом горшке с цветами. Реакция (а точнее, ее отсутствие) неприятно удивила родителей и впервые вызвала у них чувство, одно на двоих, будто в доме с ними посторонний человек, а не их сын. Его поведение списали на примитивную ревность и обиду перелюбленного старшего ребенка, привыкшего быть у родителей единственным приоритетом. «Возможно, он не хочет делить с кем-то еще нашу любовь, – подумала тогда Скарлетт, заставляя себя в это поверить как в самое безобидное объяснение, и муж ее мыслил аналогично. – Он сам себе в этом вряд ли сумеет признаться, но как еще объяснить происходящее?»

С увеличением срока Ларс все меньше и неохотнее общался с родителями, избегал, не спускался к ужину под разными предлогами, а иногда и вовсе без объяснения. Отец планировал с ним серьезно поговорить, а Скарлетт надеялась, что с появлением малыша в Ларсе проснутся братские чувства, и он бросит вести себя глупо. В конце концов, гормоны в людях работают безотказно, хотя бы на их влияние можно положиться? Она старалась не нервничать по пустякам, да и врачи строго запрещали ей волноваться. Но, несмотря на все усилия, через два месяца произошел крайне болезненный и опасный выкидыш. Женщина потеряла много крови, чуть не умерла сама и не помнила себя от горя.

К этому событию Ларс остался так же равнодушен, как и к объявлению о беременности. Трудно было вообразить такую степень безразличия к близкому человеку, но Ларс вел себя именно так – боль и утрата родителей никак его не касались. Никто не ревновал их к будущему ребенку, не жадничал их вниманием, сыну было просто все равно. Осознав это, родители почувствовали себя так, словно потеряли и первого ребенка, словно Ларс, которого они знали столько лет, тоже умер, навсегда исчез. Прерванная беременность стала лакмусовой бумажкой, проявившей неприятную правду об их горячо любимом сыне. Больше они не пытались – слишком боялись, что история может повториться.

Отношения с Ларсом остались ровно те же, ни хуже, ни лучше не стало. Возможно, хуже уже просто было некуда. Люди, зачавшие его, давшие ему жизнь, вырастившие, одарившие его любовью и всем необходимым, перестали его интересовать лет с пятнадцати. К их персонам, амбициям, желаниям, жизням он ничего не испытывал и не знал, почему. Сначала мальчик стыдился этого, искал объяснений, притворялся, что это не так, а потом внезапно перестал с этим отмиранием бороться, признал его и позволил себе свыкнуться с ним. По-настоящему эта проблема его не интересовала, как обычного человека не интересует, сколько в нем атомов. Он продолжал жить с родителями, потому что так было нужно и правильно, но воспринимал их уже как посторонних людей и понимал, что они это тоже чувствуют.

Прошло полгода с тех пор, как Ларс обнаружил истинную натуру, и пришлось постараться, чтобы все утряслось, забылось. А сейчас мистер Тополус разворошил гнездо с огромными шершнями и плясал на нем румбу с невозмутимым видом. Конечно, откуда бы ему это знать?

Майкл посмотрел на лицо жены в тот же момент, когда психолог спросил, прервав свой рассказ:

– С Вами все в порядке, миссис Клиффорд?

Все было охренеть как не в порядке, уж выражение глаз собственной жены лейтенант знал лучше, чем военный устав. С каменной маской вместо лица женщина шевельнулась и поднялась с места. Ее движения были заторможены, что означало посильно маскируемые гнев и досаду. Майкл поднялся следом, но она остановила его одним взглядом, даже сейчас такая властная и царственная, и мужчина окаменел, словно встретился с древнегреческим чудовищем.

– Останься и договори. Я сама.

Она, уязвленная воспоминаниями, изо всех скрывая боль, знала, что подумал супруг и что он собирался сделать, знала, что он все поймет и поступит, как она просит. Голос был ровным и не выдавал внутреннего трепета на грани подступающей истерики, в отличие от поспешности, с которой женщина покинула кабинет. Проследив за шлейфом ароматных кремовых волос, взметнувшихся в воздух от скорости перемещения, словно живые змеи, психолог тоже кое-что понял и вежливо промолчал. Его взгляд в дополнительных комментариях не нуждался. Великолепная женщина. Даже когда злится, даже когда испытывает боль…

Голос офицера как будто вырвал его из желе, в которое он погружался всякий раз, думая о безупречной Скарлетт Клиффорд.

– Все, что Вы сейчас рассказали, мистер Тополус, правда. Мы это правду знаем и пытаемся с нею жить. Вы хотите предложить что-то конкретное?

– Да.

«Вот это уже мужской разговор», – подумал Майкл. В присутствии матери мальчика отец и психолог не могли бы обмениваться такими фразами. О некоторых вещах невозможно говорить прямо, пока рядом находится женщина, которой не желаешь навредить. В то же время лишь прямой разговор без подыгрываний, сантиментов и поиска подходящих слов приводит к результатам, а не переливает из пустого в порожнее.

– Выкладывайте.

– Вам нужно перевести сына в класс с социально-математическим уклоном. Я считаю, там его способности раскроются до такой степени, которая смягчит его и пригодится в будущем. При поступлении эта база будет ощутимым плюсом. К тому же ученики направлений с тяжелой нагрузкой чаще видятся с психологами для профилактики перегрузок и нервных срывов. Вряд ли Лоуренсу это грозит, но быть под присмотром – не лишнее в данной ситуации.

– Что ж. Звучит многообещающе. Вы сказали: смягчит. Означает ли это вероятность, что состояние, в котором он сейчас, временное, и с годами это пройдет? Иными словами, надеяться ли нам на перемены или искать силы смириться?

«Они все равно любят его, – подумал Тополус, – что бы он ни сделал, каким бы он ни был, они его любят и будут любить». У Рави не было своих детей, но все проблемные дети в этой школе так или иначе становились ему своими. Как собственных он их не мог полюбить, но ему было на них не все равно – не только по долгу службы.

– Личность человека, а тем более подростка, – гибкая и динамичная субстанция. Под влиянием окружения и обстоятельств люди со временем меняются, это аксиома, однако… Не стоит питать надежд, что его темперамент станет разительно иным. Но, повзрослев, оказавшись в новой компании и новых условиях жизни, Лоуренс может прибегнуть к переоценке ценностей, осознать старые заблуждения.

Майкл поразмыслил и поднялся на ноги. Для своих лет он был высоким и хорошо сложенным мужчиной с широкими плечами, его фигура производила впечатление спокойной тихой мощи, не нуждающейся в демонстрации, словно смотришь на утес, которому сотни, а то и тысячи лет, и эта скалистая махина висит себе неподвижна, что бы ни происходило вокруг, и не знает, как она велика и тяжела. Лоуренс Клиффорд не обнаруживал визуального сходства с отцом, но некая неуловимая, невидимая общность присутствовала. В остальном мальчик получился копией матери от кончиков волос до утонченных запястий.

– Что посоветуете? – напоследок спросил лейтенант.

– Терпите. Ждите. Не давите на него. На время постарайтесь оставить в покое и обойтись без разбирательств. Необходимо, чтобы он своим умом понял, что вы принимаете его таким, какой он есть. Не боитесь и не осуждаете. Да, у него могут быть сомнения на этот счет, которые вызывают еще большее отторжение. Нельзя его сторониться и подчеркивать отличие от вас или сверстников в общечеловеческом плане. Просто любите, как прежде. Этим еще ни одному ребенку никто не навредил. Возможно, сейчас он находится в поиске истинной версии себя или пытается что-то кому-то доказать. Может, себе самому в первую очередь. Что не слабый, что умный и хладнокровный, что люди ему не нужны. И обязательно отдайте его туда, где его таланты не останутся в закрытой коробке. Их важно реализовать, иначе эта коробка превратится в ящик Пандоры. И станет еще хуже. Освободите его от эмоционального ступора. Пусть больше занимается тем, что у него получается лучше всего. Душевное равновесие рождает в людях… эмпатию.

Это последнее слово Тополус явно подбирал, но Майкл не обиделся на него за секундную заминку.

– Благодарю за совет, мистер Тополус. Я услышал Вас. Мы очень благодарны за беспокойство. И за этот разговор. Думаю, нам пора. Перехвачу Скарлетт в холле.

Рави хотел было слегка скривиться, но удержался. Манера речи Клиффорда напоминала политика у трибуны, раздающего обещания. Впрочем, лейтенантам и чинам повыше тоже иногда приходилось держать ответ перед прессой и публикой, давая комментарии о спецоперациях. В речи Майкла тоже ощущалась привычка говорить в пустоту, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно.

– Разумеется. Передайте ей мои наилучшие пожелания, – оба понимали, что в кабинет Скарлетт уже не вернется, оба понимали, почему. – Не время отчаиваться. В любом случае все наладится.

– Передам. До свидания, Рави.

– До встречи, Майкл.

Дверцы полицейского автомобиля хлопнули, муж и жена оказались на передних сидениях, и только после этого она позволила лицу расслабиться. Никто не имел права видеть слабости Скарлетт Клиффорд, никто во всем мире, кроме семьи. В школьном туалете она сдавленно прорыдалась, внимательно следя за уровнем издаваемого шума, умылась (макияжем она пользовалась по минимуму и могла себе это позволить), успокоилась и привела себя в порядок у длинного зеркала за рядом желтоватых раковин. В эти часы в школе находились разве что уборщики, поэтому никто ее не потревожил.

Когда муж зашел за нею, она была уже почти в норме. Оставалось небольшое покраснение глаз, но никто не смог бы этого заметить, даже если б захотел, потому что она достала из сумочки солнечные очки, подчеркивающие ее изящный носик. Ничего не сказав, Майкл помог ей накинуть легкий бежевый плащ, подал локоть и вывел из здания школы.

В машине они несколько секунд сидели молча и неподвижно. Затем Скарлетт всхлипнула так жалобно и тихо, что у Майкла сжалось сердце, и протянула тонкие руки к любимому мужчине. Они крепко обнялись, шурша одеждой. Клиффорд гладил ее по волосам мягким волосам оттенка заварного крема (пахли они тоже чем-то сладким, кондитерским) и мерно дышал. Его спокойное глубокое дыхание всегда убаюкивало нервную систему жены, успокаивало лучше любых слов. Лейтенант дал ей время совладать с эмоциями, а затем пересказал диалог, случившийся в ее отсутствие.

Проблема заключалась в том, что супруги не услышали ничего нового. Психолог озвучил их собственные домыслы и наблюдения, используя профессиональную терминологию, только и всего. Называние проблемы не решает ее, а заостряет, как точилка карандаш. Они и сами с некоторых пор видели, кем растет их сын, дитя запретной, но истинной любви. После потери ребенка Скарлетт до сих пор раз в неделю посещала психотерапевта. Майклу тоже было тяжело, но работа изматывала его и отвлекала от зацикливания на одном и том же испепеляющем воспоминании (он знал, что женщинам отвлечься от такого труднее – практически невозможно без посторонней помощи).

И только сын жил дальше как ни в чем не бывало. Как будто узнал, что приемный, и люди, растившие его, на самом деле никем ему не приходятся. Если даже родную мать Ларсу не было жаль, наверное, уже ничто не способно вызвать в нем сопереживание, – так они полагали. И по дороге домой, перебивая друг друга, вспоминали случаи из семейной жизни, которые подтверждали пониженную эмпатию сына, оставленную без внимания, воспринятую как случайность или плохое настроение.

В детстве, когда умер его кот (маленький Ларс лично дал ему прозвище Сулион), мальчик тоже не плакал, а возможно, и не расстроился. Реакция на труп вроде бы любимого животного на обочине была странной – сначала ступор, затем молчание до конца дня, а потом и вовсе игнорирование этой темы. Казалось, так ребенок переживает горе, ведь каждый по-своему знакомится со смертью и уходом питомца из жизни. Родители не стали ворошить эту тему, и вскоре их сын стал таким же, как обычно, больше ни разу не вспомнив о Сулионе. Его переживания, если они и были, семилетний Ларс подавил глубоко внутри. Но сейчас супруги Клиффорд задавались вопросом: хоть чья-то смерть, реальная или вымышленная, трогала его за живое? Они напрягали память, но не могли такого вспомнить. Всегда казалось, что их ребенок растет слишком счастливым, чтобы расстраиваться и грустить, а теперь этот же факт и беспокоил.

Когда Ларсу пришлось расстаться с той девочкой из-за ее переезда, он тоже не выглядел опечаленным, хотя, как казалось со стороны, привязался к ней, они много времени проводили вместе. Родителям она нравилась, хоть и происходила из неблагополучной семьи. Ее присутствие в жизни Ларса оказывало на него благотворное влияние, смягчало его, делало слегка мечтательным. Жаль, что их дружбе, более чем близкой, суждено было прерваться, ибо отношения на расстоянии для подростка слишком мучительны и, по правде говоря, заведомо бессмысленны. Но было ли жаль самому Ларсу, или он спокойно перенес этот поворот? По нему ведь ничего не скажешь. Он скуп на выражение эмоций до такой степени, что родители уже сомневались, знают ли вообще своего сына настоящим, а не тем, что он позволял им видеть.

Скарлетт вспомнила еще вот что: когда они семейно смотрят фильмы, и у ленты несчастливый финал, порой даже у Майкла влага стоит в глазах, хоть он не подает вида, что ему жалко (а ведь он полицейский и вообще тертый калач), а Ларс остается безразличен к бедам и страданиям на экране, как будто его чувствительность убавили на минимальный уровень. В то время как остальные так или иначе воспринимают происходящее на экране как реальность, позволяя эмоциям взять верх над разумом, Ларс обязательно говорит о фильме что-то такое, чего никто больше не заметил, он каждую секунду помнит, что перед ним выдуманный сюжет и выдуманные люди. Например, может перечислить все киноляпы и несостыковки, пока идут титры, нелогичные места разложит по полочкам, приведет статистику, опровергающую элементы сюжеты. Мать называли его занудой, а отец – сыщиком, но все это казалось безобидным… просто частью текущей жизни, частью его характера и взросления, и беспокойства не вызывало.

Обсуждая всплывающие в памяти один за другим случаи, когда сын казался им странным или недостаточно эмоциональным, родители пришли к выводу, что все эти случаи пугающе точно сходятся с диагнозом школьного психолога. Значит, он и в школе ведет себя точно так же, значит, он со всеми такой, и дело не в них, дело в нем самом. В какой-то степени это позволило им выдохнуть – получается, он холоден не конкретно к ним (это было лучше, чем наоборот).

Кто бы мог подумать, что у мальчика, растущего в нормальной семье, с любящими его и друг друга родителями, которые всегда за него горой, будут проблемы с психикой? Майкл видел, как взволнована жена. Маленькие ямочки над ее бровями прямо у переносицы не исчезали всю дорогу, а это значило, что она не на шутку встревожена и непрерывно думает об одном и том же.

– Неужели он всегда таким был, а мы в упор не замечали? – не выдержала женщина. – Что же мы тогда за родители, Майкл?

– Мы с тобой хорошие родители, в этом я абсолютно уверен. Необязательно искать виноватого в данной ситуации. Его может и не быть. Давай пока оставим дело без суда и следствия и предположим, что это вопрос его врожденного темперамента.

– Ты так думаешь? – Скарлетт прикусила край нижней губы, переживая за судьбу сына. – Но если это врожденное, почему он не был таким всегда…

– Нам могло так только казаться. Для некоторых мужчин нормально быть холодными и недосягаемыми, а Ларс повзрослел раньше, чем нам хотелось бы. Мы никогда не отказывали ему в проявлении самостоятельности, верно?

Женщина несколько секунд раздумывала, глядя на потертую временем дорожную разметку. То, что говорил ее муж, и как он это говорил, действовало на нее успокаивающе. Если Майкл был рядом, это гарантировало зону комфорта, а значит, и ясное понимание услышанного, без ослепляющей пелены страха или волнения, без поспешных выводов. Рядом с мужем проблемы отступали перед здравым смыслом. Разве только это – не повод влюбиться?

– Ты прав, – заметила она на выдохе.

Надбровные ямочки стали разглаживаться. Сейчас нужно было закрепить эффект.

– Зато с такой железной психикой ему открыто множество дверей, недоступных чувствительным и слабонервным. Я имею в виду профессию, которой можно посвятить жизнь.

– Например, полицейский, да? – грустно усмехнулась блондинка, прекрасно улавливая, к чему он клонит.

Лейтенант выдержал паузу (очень просто это делать, когда ты за рулем, и в любой момент можно прикинуться, что ты слишком занят, чтобы отвечать сразу). В глубине души он мечтал о том, что сын пойдет по его доблестным стопам, с того самого момента, как узнал, что у него будет сын.

– Почему бы и нет, – произнес он с напускным отчуждением, зная, что жена отлично разбирается в его интонациях. Пытаться провести ее в этом плане так же нелепо, как надеяться на внезапное отключение гравитации.

Скарлетт предсказуемо закатила глаза.

– Только не это. Еще одного такого в своем доме я не перенесу. Сначала переживала за отца, что он может вообще домой не вернуться с работы, потом за тебя, а теперь за сына? Что за семейной проклятие по мужской линии? Я и так за все годы поседела из-за твоих операций и задержаний, а ты говоришь, а почему бы и Ларсу не заняться тем же самым… нет, ни в коем случае.

И хотя Скарлетт была категорически против, ее слова звучали без малейшей агрессии. Расшифровать их можно было так: я вас обоих слишком люблю, чтобы даже мысленно допускать угрозу вашей жизни, это причиняет мне боль. Будучи женщиной своенравной и на все имеющей личный взгляд, в семейной жизни она выражала несогласие мягко и аргументированно, не поднимая голос, не перегибая палку, не переходя на личности и не припоминая того, что к делу не имело отношения.

К своему мнению Скарлетт заставляла прислушиваться иными способами. В этом сказывалось воспитания отца-полицейского, главный принцип которого Майкл узнал, общаясь с ним в ночных патрулях: если хочешь что-то доказать, ты должен быть, во-первых, полностью уверен, что прав, во-вторых, отключить эмоции, в-третьих, быть адекватным и не терять самообладания, и последнее – ни в коем случае не провоцировать конфликт. В принципе, если задуматься, все эти пункты идеально подходили и под правила счастливой семейной жизни (отец девушки как будто заранее его к этому готовил), поэтому супружеские отношения Клиффордов стали предметом зависти.

Майклу с самого начала нравился в жене идеальный баланс между внешней кротостью и внутренней энергией. Слушая истории коллег в курилках или в служебных машинах на задании, лейтенант, пожалуй, единственный мог бы ручаться, что жена не изводит его и не действует на нервы по поводу и без, заставляя брать себе больше смен, в том числе ночных, лишь бы не находиться дома. Клиффорд, наоборот, всегда спешил домой, зная, что его там ждет человек, который души в нем не чает, с которым ничего не страшно, и так будет всегда.

– Что ты там сказала про седые волосы? – засмеялся Майкл, проводя рукой по своей серебристой шевелюре. Сам он полностью заиндевел к сорока пяти, а когда будущая жена впервые его увидела, короткие белые волоски топорщились только на висках. – Тебе это не грозит еще лет десять, и вообще, ты всегда шикарно выглядишь, не о чем переживать.

– К твоему сведению, такой я и хочу остаться, но вряд ли муж и сын мне это позволят, – она щелкнула мужчину по носу, на что он с готовностью клацнул зубами, якобы чтобы откусить ей палец. Взвизгнув, женщина ловко увернулась и тоже рассмеялась.

Переведенный в шутку разговор до поры до времени рассеял тучи над их союзом, привыкшим к свету и теплу. Тем не менее, будущее Ларса казалось обоим уже почти решенным в этом мимолетном диалоге о будущей профессии сына. Словно это единственная доступная ему дорога, как нельзя лучшим подспорьем для которой станет класс с социально-математическим уклоном. «Может быть, и не оперативником вовсе, – успокаивала себя Скарлетт, – может, каким-нибудь судмедэкспертом или патологоанатомом, с этим я еще сумею смириться».

Клиффорды знали своего сына лучше, чем школьный психолог со своими тестами, и, возможно, даже лучше, чем сам Ларс, ведь они помнили, каким он был до того, как дети обретают осознанность.

На личном опыте испытав, как много значат для службы в полиции интеллект и находчивость (гораздо больше, чем сила и смелость, применяемые постфактум), офицер Клиффорд был уверен, что из сына получится талантливый и своеобразный детектив, но старался не думать об этом всерьез, даже не спугнуть невидимую удачу. Невесомой надежды пока достаточно, остальное – не ему решать.

В то же время, пока супруги добирались домой, постепенно успокаивая друг друга, Рави Тополус сидел за рабочим столом, водрузив гладко выбритый подбородок на скрепленные замком большие ковшеобразные ладони, и разглядывал завалы документов с лицом сосредоточенным и слегка ленивым. Нужно было разгрести тесты, распределив на проверенные и непроверенные, затем первую стопку разбить на те, что вызывали у него тревожные ощущения, и те, которые укладывались в стандартные ответы относительно нормальных детей.

Заполненные каллиграфическим убористым почерком бланки Лоуренса Клиффорда, ученика предвыпускного класса старшей школы Уотербери, без сомнения, попадут в первую подгруппу. Его ответы были вызывающе честными, потому и пугающими. Мальчик не старался обмануть или умолчать, что странно. Позволить всем узнать о себе подноготную обычно не в интересах людей, вынужденных коммуницировать в обществе не по своей воле. Тополус подозревал, что подростку все равно, что о нем подумают – кто угодно, включая и психолога – таким людям совершенно незачем лгать. Более того, они могут приукрашивать действительность ради провокации. Чтобы, например, доказать несовершенство тестирования и его бессмысленность, недостоверность результатов.

Интересно, почему родители упрямо сокращают его имя до Ларса, если вернее было бы называть его Ларри, потому что Ларс – совсем другое имя и не имеет отношения к Лоуренсу?.. Что за вольность такая? В старшей школе у мальчика не было друзей, чтобы вычислить, называл ли его так, как родители, еще кто-нибудь, или же нет. Может, ему самому так нравилось больше. Эскапизм от собственной личности путем деформации имени? Если бы Лоуренс сам заставил всех называть себя Ларсом, это бы точно говорило о том, что мальчик тоже чувствует проблему и пытается от нее сбежать. Но, если быть честным, верилось в это слабо.

Тополус был доволен проведенной беседой. Неприятно устраивать профилактику – так или иначе сообщаешь не очень приятные новости, но груз с души определенно уходит, когда выполняешь то, что должен. Умалчивать о таких индивидах, как Лоуренс, было бы этическим преступлением. А школьный психолог затем и существует, чтобы нести ответственность за психоэмоциональное состояние учеников и вовремя слышать тревожные звоночки в громком ученическом гомоне. Поэтому Тополус высказал все, что думает, даже в более грубой форме, чем планировал и мог себе позволить в своей должности.

Родители правильно поняли его тон, сигнализирующий скорее о небезразличии к ситуации и тревоге, чем о негативном отношении к их сыну, хотя практически все родители идут вторым путем, попадая в этот кабинет. Клиффорды услышали его сообщение, а это большая удача. Мало кому из родни проблемных подростков действительно есть дело до предмета разговора, ведь общаться приходится с причиной, которая эту проблему в ребенке и взрастила. Обычно они демонстративно не вникают в суть, как будто это их не касается, ведь им лучше знать, как воспитывать ребенка, или делают вид, что вникают, но по той же причине, а это еще хуже…

Мысль увела Тополуса в другую сторону, и внезапно он задумался о том, что огромная разница в возрасте отца и матери может стать для мальчика неосознанным примером для подражания. То, что всю жизнь маячит у нас перед глазами, вызывает привыкание и воспринимается как норма, чем бы оно ни являлось на самом деле – от каннибализма до безобидных привычек. Взрослея, сыновья смотрят на своих отцов, если они есть в наличии, конечно, – это фактор неизбежный и старый как мир. Все, что делает старший мужчина в семье, безошибочно впитывается на подкорку и обрабатывается в будущую модель поведения. Даже если никто об этом не подозревает, механизм все равно работает, медленно, но верно, как эволюция.

Так что же наблюдал и запоминал взрослеющий Клиффорд-младший? Зрелого мужчину при сединах и юную девушку, которых связывают чувства и законный брак. А если эти двое вместе, значит, это в порядке вещей, когда мужчина гораздо старше. Даже так: подобный расклад воспринимается им скорее как наиболее верный из возможных, даже если противоречит нормам морали – родителей он увидел раньше, чем познал нравственную разницу между плохим и хорошим. В его семье определенно царит теплая, благоприятная атмосфера любящих друг друга людей, что придает всему происходящему в ней статус закономерного и правильного явления.

Мысль цеплялась за мыслью и вытаскивала на свет новые опасения, словно цепная реакция в синапсах. В итоге Тополус, ворочаясь в кресле, вдруг ставшем неудобным, всерьез забеспокоился. А нет ли связи между уже известными данными о Лоуренсе и теми, которые он предполагает, о которых стал догадываться только сейчас, пообщавшись с родителями? Не логично ли предположить, что при имеющемся психологическом портрете вполне вероятны специфические наклонности, что могли незримо формироваться в юноше шестнадцати лет, если уже не укоренились к этому возрасту, не разрослись прочными корнями?

Рави Тополуса прошиб холодный пот, стало кисло во рту и противно в голове. Он не знал, как проверить свои догадки, но потребность в этом ощущал. Нетрудно было заметить по изменениям в поведении, что Лоуренс уже несколько лет как вступил на путь полового взросления, активно пользуясь полученной от матери привлекательностью. Но Тополус ни разу не видел его с девочками значительно младше. Эта мысль его успокоила, но не полностью. Неизвестно, чем подросток занимается во внеучебное время, и проследить за этим невозможно.

С другой стороны, это всего лишь домыслы, и так глубоко вникать в проблемы отдельного ученика – вообще не его обязанности. На данном этапе он сделал все, что от него требовалось (и что было в его силах) – предупредил родителей. Дальнейшая ответственность возлагалась на них. Но все же Тополусу стало неспокойно. Он принялся перечитывать результаты тестирования Клиффорда-младшего, чтобы найти в них какую-нибудь зацепку, не замеченную в первый раз.

***

Стройный юноша с белыми волосами и утонченными чертами лица стоял перед длинным зеркалом и изучал отражение. В комнате было тихо и сумрачно из-за плотно задернутых штор оттенка темный петроль.

Помимо молочного пятна своей обнаженной фигуры в прямоугольнике опыленного алюминием стекла он видел кусок бежевой стены, увешанной плакатами (актеров и эстрадных айдолов, чье молчаливое присутствие в этой комнате более чем логично, если вспомнить, кто в ней живет), грамотами (за участие в олимпиадах по биологии, литературе и искусству, благодарности, высокие баллы на промежуточных экзаменах в средней школе) и красными флажками с блестками (наверняка остались после какого-нибудь семейного праздника, и их решили не снимать); видел он и мягкие игрушки размером с ребенка (инфантильность), скромных размеров кровать с мятой простыней и сбившимся одеялом (следствие его пребывания здесь), часть маленькой и тонкой, словно бы восковой ступни, выглядывающей из-под постельного белья, и взрыв каштановых кудряшек на влажной от пота и слез подушке; вторая подушка лежала на полу.

Девочка спала, как убитая. Они все почему-то вырубаются, лишившись невинности, словно тратят на этот шаг весь запас энергии организма. С другой стороны, пожалуй, нужна выносливость, чтобы претерпеть боль и довести начатое до конца, а еще – ни в коем случае не закричать, как бы сильно ни хотелось, чтобы родители или соседи ничего не заподозрили и не заспешили на помощь.

Он не насиловал ни одну из них (ему это было неинтересно), хотя мог бы себе позволить и это: создавалось впечатление, что они готовы ради него на любые жертвы. Насилие было ни к чему, всего лишь умение пользоваться тем, что имеешь, включая голос и мимику, немного красноречия и харизмы, а в остальном имя работало на него, разводя любые колени, словно мосты. Однако без причинения повреждений все равно не обходилось. Первый полноценный половой акт большинству девочек давался тяжело, в то время как сам он уже позабыл, каково это, быть с кем-то впервые. Сбился со счета полгода назад и больше не считал.

Многие плакали, но сопротивления он не встречал, даже намека, иначе остановился бы. В этом его самоконтроль осечки не давал. Все было гораздо проще: ни одна девочка в здравом уме во всем Уотербери не стала бы кричать и звать на помощь, увидев, как кто-то вроде Ларса Клиффорда пробирается в ее комнату через окно с отчетливым намерением во взгляде. Это было равносильно визиту любимого актера, фотографиями которого завешиваешь комнату, а перед сном смотришь на них в надежде, что запечатленный в глянце человек приснится тебе в эротическом сне. Поэтому глупость в виде отказа даже не рассматривалась как возможной вариант событий, причем обеими сторонами.

Случалось, самые смелые из них сами намекали ему на посещение, зная, что он не откажется. Девочки определенного возраста средней школы Уотербери знали о необычном «хобби» Ларса, но никто из парней или взрослых не имел об этом представления, информация предназначалась исключительно для девичьих ушей, и по понятным причинам утечки быть не могло. Клиффорд, пристрастившийся к подобному времяпровождению, словно к героину, не находил в себе сил игнорировать намеки на визит. Особенно это касалось тех, кто был помладше, к ним юноша питал особую слабость, о природе которой не задумывался, и готов был простить любые ошибки (а чужая глупость обычно быстро выводила его из себя).

У всех, кого он посещал, имелись свои комнаты с возможностью запереть дверь изнутри (это оговаривалось заранее), иначе было бы слишком рискованно. Если игра не стоит свеч, он за нее не берется. Правило простое, но никогда не подводило его. Лоуренс Клиффорд не из тех, кто надеется на удачу и действует наугад. Он сам создает для себя благоприятные условия, используя точный расчет и теорию вероятности, и никогда не согласится на переменные, которые потенциально разрушат его план. Как бы привлекательны (и юны) они ни были.

Этот час в душной мокрой постели с четырнадцатилетней тихоней-отличницей Энни Киз был самым сладким за последние месяцы. Сейчас Ларс вспоминал микро-события этой близости с легкой дрожью в теле. Несмотря на удовлетворение, граничащее с новым возбуждением, он знал наперед, что не пройдет и получаса, как приятный осадок бесследно улетучится, оставив вместо себя гнилое опустошение, словно в старом склепе. Пристально глядя через зеркальный портал на мирно сопящую Энни, он не испытывал симпатии или умиления к той, что принесла ему временное наслаждение, предоставив безграничный доступ к своему субтильному телу.

Ларс был уверен, что гормональная химия внутри взрослеющего мужчины (и соответствующие ей потребности) не имеет ничего общего с настоящими чувствами, источник которых находится в голове. Однажды пережитые, эти эмоции больше не возвращались, а надежда вновь испытать эмоциональную привязанность из ничтожной превратилась в ненужную. Зато быстро удавалось забывать о посещаемых, что значительно упрощало ему жизнь, чего не скажешь о тех, кто принимал внезапного гостя. Ларсу в голову давно пришла аналогия: если бы человек помнил обо всех яблочных огрызках за свою жизнь и испытывал на этот счет муки совести, он бы сошел с ума.

Клиффорд-младший погашал естественную потребность, словно бы выплачивал еженедельную ренту за сущность человеческую, падкую на удовольствия и страсти, и больше ничего, кроме этой выплаты, его с людьми не связывало, больше незачем ему было с ними взаимодействовать настолько близко. В остальном ему хватало собственной личности и исследования ее интеллектуальных границ. В этом была его правда, до того чистая, что даже горькая.

Преодолев поток ненужных, но навязчивых мыслей, Ларс оторвал взгляд от зеркала и обернулся через плечо. Реальность оказалась прозаичнее и скучнее отражения (так бывало всегда), его, как он заметил, довольно легко романтизировать и даже увлечься этим ввиду приятной иллюзорности зазеркалья. Лоуренс старался избегать сентиментальности, как и любой другой переменной, мешающей рационально жить. Если говорить прямо, перед ним сейчас раскинула углы небольшая захламленная комната девочки-подростка, кричащая обо всех ее увлечениях и достижениях. Натренированный подмечать детали, пытливый взгляд ничего не упустил. Должно быть, он мог поведать об Энни даже больше, чем ее так удачно отсутствующие родители. В этой комнате жизнь девочки разделилась на до и после, а сама она безмятежно спала, натерпевшись боли, о которой вряд ли будет жалеть. Боли, которая открывает двери во взрослую жизнь, потому что иначе не бывает.

Есть ли во всей истории человечества более обыденный сюжет, чем только что свершившийся? Ларс готов был поручиться, что нет. Ощущать себя безотказно работающей шестеренкой вечного механизма движения «жизнесмерти» было смутно приятно. Как будто выполняешь то, что должен, находишься на своем месте в уравнении неизбежного взросления – в той самой роли, что никогда не устареет, покуда существуют люди и внутренняя потребность к размножению.

Осмотревшись, мальчик приступил к привычному ритуалу: бесшумно передвигаясь по комнате, собирал свои вещи, натянул джинсы и коричневый свитер, затем методично уничтожил следы своего пребывания, стараясь не упустить ни одной мелочи, – от сдвинутых вещей, к которым прикасался, до презервативов и надорванной упаковки из-под них. В ближайшем будущем ни одна улика не должна раскрыть, что он побывал в этой комнате и что в ней сделал. Разорванные трусики Энни с мультяшным рисунком, как будто повстречавшие когтистую лапу, тоже придется ликвидировать: у родителей от такой находки могут появиться вопросы, а пропавшая вещь вызывает меньше подозрений, чем испорченная.

Что еще? Ну, разумеется, самое основное, без чего редко обходится, и в этот раз не обошлось. Ларс неслышно распахнул лэптоп девочки и проклацал по маленьким и аккуратным, словно пластиковые зубки, клавишам. В строке поиска выстроилась фраза: вывести свежую кровь с одежды. Поиск. Готово. Если она не идиотка, то воспользуется подсказкой. Глупой Энни Киз точно не казалась, значит, все путем, и пора убираться отсюда.

Ларс подошел к окну, ведущему на внешнюю железную лестницу с тыльной стороны здания, и медленно приподнял раму на нужную высоту, стараясь шуметь как можно меньше. Энни не должна проснуться сейчас, когда он, не попрощавшись, покидает ее обитель тем же путем, каким и попал в нее. В идеале ей нужно проспать минимум полчаса, чтобы Ларс успел нарастить дистанцию. Он ненавидел неловкие сцены, равно как и пустые разговоры, гарантированные в случае, если девочка не спала, поэтому предпочитал удаляться таким образом, чтобы избежать бессмысленных действий. При появлении долгие беседы тоже не велись: юноша коротко озвучивал свои намерения и переходил от слов к действиям, а в процессе и подавно ничего не говорил.

Благодаря своей ловкости мальчик довольно быстро оказался снаружи. Повиснув на наружном подоконнике, он несколько секунд раздумывал, не оставить ли окно открытым. С одной стороны, стоило проверить комнату: воздух там густо напитался интимными испарениями и его парфюмом. С другой стороны, на улице прохладно, и разгоряченная сейчас Энни может замерзнуть… нет, вовсе не здоровье девочки беспокоило его не самом деле! Если не закрыть окно, она может услышать, как он уходит, и проснуться. Нежелательный исход.

Предстоял опасный прыжок от окна на лестницу, практически спиной вперед, оборачиваясь на лету. Все-таки прикрыв окно, Ларс немедля оттолкнулся от него, перегруппировался в воздухе и с лязгом врезался в металлические перила. Благо, сразу удалось зафиксироваться на них руками и ногами, как какой-нибудь жук. Цепко хватаясь за прутья, мальчик продолжил движение к сетчатому пролету.

Взбираться было значительно проще, чем спускаться (это правило касалось не только лестниц). Три минуты спустя юноша достиг земли обеими ногами и мельком глянул на уровень третьего этажа. Никакого движения ни в ее окне, ни в соседних. Он остался инкогнито, все по расчетам. Ларс глубоко вдохнул очищающий воздух ранней весны, оправил свитер, сунул руки в карманы и пошел прочь. Промозглый ветер взъерошивал белоснежную шевелюру, казавшуюся матовой при отсутствии прямых солнечных лучей. Ему было хорошо и спокойно.

С Лорой они встречались чуть более полугода, пока ее отец не решил переехать. Точнее, ему пришлось это сделать из-за финансовых проблем. Девушка была без ума от Ларса, ведь он красиво и галантно ухаживал, воплощая собой все, чего только посмеет желать юная мисс. Он мог бы честно назвать это время самым эмоционально насыщенным в своей жизни. Пусть оно закончилось без возврата, но о нем приятно вспоминать. Возвращаясь мыслями к Лоре, мальчик нащупывал твердое убеждение в том, что обладание тем, чего долго и усердно добивался, реализует истинную сущность человека, делает его счастливым до умиротворения. Остальное – полумеры.

Несмотря на болезненное расставание, избежать его было невозможно, и Ларс запретил себе впадать в уныние. На удивление, его самоконтроль оказался столь высок, что внутренний запрет сработал с точностью физического закона. Мальчик пережил разрыв легче, чем ожидал, и точно легче, чем отчаявшаяся и непрерывно рыдающая Лора. Он подозревал, что задушить в себе чувство сильной привязанности удалось только благодаря тому, что его эмоции навсегда деформировалось, если не сказать атрофировались.

Свою первую любовь он позабыл, но с тех пор активно интересовался девушками ее возраста и младше, словно пытался зашпаклевать ими кровоточащий где-то глубоко внутри гештальт. Лоуренс Клиффорд ни с кем не встречался и ни к кому не привыкал, у него физически не получалось влюбиться – даже при условии, что кто-то из кандидаток, возможно, достоин был его симпатии. Заработав статус эгоистичного сердцееда, он осознавал, что не нуждается в чем-то ином, чувствует себя полноценным и уверенным без постоянной пары, а самое главное – в этом нет фальши или притворства перед самим собой. От переизбытка гормонов, побуждающих терять рассудок от «любви», юноша, в отличие от сверстников, не страдал: всегда удовлетворенный, его организм так же мало нуждался в интимной привязке к кому-то конкретному, как и в мастурбации. С самого начала вопрос решался естественным путем, и пока изменений не предвиделось.

Через пару кварталов Ларс наткнулся на столб-рогатку, обклеенный одним и тем же объявлением о пропавшем ребенке. Обхватив руками плечи под порывами ветра, Лоуренс задержался на пару секунд, чтобы прочесть текст и навсегда запомнить его. Так уж было устроено: он не забывал ничего, что однажды попадало в его визуальную память. Хорошо это или плохо, судить он не брался, но в учебе помогало: посмотрел на формулу – и мозг ее как будто сфотографировал, с теоремами и правилами то же самое. Это здорово спасало от зубрежки, а смысл он и так понимал. Только время от времени посещало чувство переполненности, будто голова пухнет и пульсирует изнутри, и не проходило, пока как следует не выспаться (не менее 10 часов).

А если игнорировать тревожный сигнал, начинаешь путать и забывать слова, не можешь выполнить простейшие действия, буквы на письме сливаются в одну, строго говоря, ничего приятного не происходит. Хорошо, что такое с ним случалось всего пару раз, и он вовремя вычислил причину.

Интересно, почему для подобных объявлений всегда подбирают наиболее жизнерадостное фото пропавшего и, возможно, уже мертвого ребенка? Мысль показалась злобно-ироничной, на грани запретной улыбки. Получается, новость о том, что чей-то сын или дочь исчезли (сбежали, потерялись, похищены или убиты), приклеена к столбу желтым скотчем и светится от радости, словно там внутри, под фото, не написано ничего тревожного, нехорошего. Или это намеренно, чтобы путем диссонанса привлечь внимание, вызвать сопереживание? Подстегнуть память прохожего.

Ларс поежился на ветру, но от столба не спешил отходить. Мимо проносились машины. Черно-белый кусок плотной бумаги как будто разговаривал с ним. Вы точно не видели этого ребенка? Посмотрите, как он был счастлив, пока не исчез. Посмотрите на эту улыбку, в которой обязательно недостает молочных зубов, на идиотскую стрижку и веснушки на носу. Может, что-нибудь вспомните? Точно нет? Уверены? Ну, что ж, если вы так безразличны к чужому несчастью, пусть эта фотография врежется вам в память и снится по ночам.

Должно быть, улыбки пропавших детей призваны преследовать совесть каждого, кто их увидит. Причастен он или нет, пока виновный не найден, обвиняется общество, которое это допустило.

Ларс обратил внимание на дату исчезновения. Прошло уже два месяца. Обычно, если пропавший человек не обнаруживается в течение недели, вероятность того, что он не найдется никогда, возрастает до семидесяти процентов, а вероятность того, что он при этом уже мертв – еще выше. Особенно это касается детей, которые довольно глупы и слабы, чтобы защитить себя, к тому же не обладают статусом полноправного гражданина, то есть не могут вдруг взять и уехать в другую страну или иным способом исчезнуть с радаров. Пропажу детей не объяснить стремлением взрослого скрыться от закона, например, или какой-нибудь подобной прихотью.

Неутешительной статистикой поделился с ним отец-полицейский, но эти данные хранили в строгом секрете от родственников пропавших. Отнимать у людей надежду, как говорил Клиффорд-старший, – тяжелое моральное преступление, способное спровоцировать суицид или серьезное психическое расстройство, за которые ни одному копу не хочется расплачиваться бессонными ночами.

Фото ребенка серым прямоугольником отпечаталось в безупречной фотографический памяти Ларса, а сам он двинулся дальше. Архив его воспоминаний хранил неисчислимое множество статичных данных, достаточное для того, чтобы объективно судить о привлекательности того или иного человека, включая себя. Если у тебя на руках есть крупный каталог чего угодно (например, лиц), полистав его, можешь с уверенностью судить, что в нем красиво, а что плохо. Вот и с внешностью людей, в понимании Ларса, то же самое – чем больше видел, тем точнее суждения.

Юноша жил с установкой, что внешность решает все. Эту мысль ему внушило общество. Точнее говоря, реакция общества на то, как выглядел он сам. За несколько лет Лоуренс Клиффорд похорошел настолько, что эпитеты в стиле «элегантный» и «притягательный» казались всего лишь набором звуков с затертой семантикой. Слова, утратившие истинное значение, затасканные рекламными слоганами и сериалами, потеряли способность описать его физическую оболочку, в которой всего было в меру. Лучше один раз увидеть своими глазами, чем сто раз услышать описание.

Представительницы противоположного пола разных возрастных групп единогласно отмечали помутнение обычно здравого рассудка, когда видели этого юношу. Словно затмение, он очаровывал фактом своего присутствия, не прилагая усилий. Ему почти не приходилось стараться, чтобы вскружить голову, а ведь он так любил добиваться цели сложными путями, действуя в соответствии с точным расчетом и подробным планом. Генетика позаботилась, чтобы стратегий не требовалось.

Однако в повсеместном преклонении таилось что-то лицемерное. Эта червоточина беспокоила Ларса время от времени, но не могла оформиться в более четкую претензию к происходящим в его жизни событиям. Все это только из-за того, каким ты родился, – вещал внутренний голос, – это везение, а не твоя заслуга. Выгляди ты иначе, неужели полагаешь, они бы кокетничали с тобой, привлекали внимание, приглашали к себе? Никто не смотрит на обычных парней, будь они тысячу раз хороши внутренними качествами. Никому они, честные и добрые, не нужны, не пляшут вокруг них, как вокруг тебя, последнего говнюка. «Ну и что с того?» – зло спрашивал Ларс, но ответа никогда не слышал, как будто ему оставляли возможность самостоятельно его найти.

Он действительно не встречал кого-то привлекательнее себя, кроме матери, если быть объективным (удивительно, что она не завела себе десяток любовников, будь это так, сын догадался бы). Но факт собственной исключительной привлекательности давно перестал удивлять его, не вызывал ни гордости, ни звездной болезни. Эгоцентризм его, как он сам считал, был врожденным психологическим фактором, и от общественных стандартов красоты не зависел. Свою внешность юноша воспринимал как научную константу, не нуждающуюся в оценке или рефлексии, и вращал ее в уравнениях с новыми и новыми неизвестными, а они не заставляли себя долго ждать… Такой математической моделью и виделась Ларсу собственная жизнь.

Блуждая в лабиринтах умозаключений, никогда не оставляющих его разум, в физической реальности юноша вынужден был остановиться, чтобы осмотреться. Он заметил, что стало темнеть, а до дома оставалось несколько районов, один из которых не предполагает прогулок в одиночестве, особенно в темное время суток. Огни кафешек и пабов главной улицы зажигались раньше положенного, привлекая потенциальных клиентов в теплые уютные помещения. Но Ларс торопился домой. Он замерз и вымотался, его контакт с людьми на сегодня был исчерпан более, чем полностью. Да и в любой другой ситуации желания провести лишнее время в людном месте у него не возникало.

С целью сэкономить время подросток свернул в переулок сразу за сияющей желтым светом закусочной, где обычно обедали ученики из его школы (те, кто мог себе позволить не столовую, а нечто большее), но сам там он ни разу не бывал, избегая знакомых компаний – не из скрытности, скорее из брезгливости. Мелкие группки учащихся, мнящие себя надменной элитой, вызывали в нем невзаимное презрение: эти люди многое бы отдали, чтобы Лоуренс Клиффорд примкнул именно к ним, но самый популярный мальчик старшей школы Уотербери, несколько лет возглавлявший команду местной шпаны, повзрослев, предпочитал оставаться одиночкой.

Привыкший машинально выбирать самый рациональный путь, юноша намерился срезать через пустырь, что начинался через две минуты быстрого шага, сразу за железнодорожной насыпью, по которой много лет не ездили настоящие поезда, только дрезины или одиночные вагоны. Расстояние, представляющее потенциальную опасность, не было большим, и чем быстрее его преодолевал, тем ниже становился уровень неизвестной угрозы. Ларса не пугали безлюдные места, ему, напротив, нравилось в них бывать, нет людей – нет проблем. Однако низину за железной дорогой Ларс неосознанно стремился преодолеть побыстрее. Он не признался бы себе, что скорость передвижения прямо пропорциональна желанию не только попасть домой, но и избежать смутных неприятностей. Здесь ему было некомфортно, но мальчик презирал суеверия и не слушался интуиции, полагаясь только на сухие расчеты.

С насыпи из крупного темно-серого гравия отлично просматривался пустырь, и Ларс остановился, чтобы этим воспользоваться. Перед ним, как на ладони, простиралась заброшенная местность, подернутая вечерней дымкой. Когда-то здесь, на отшибе, ютились промышленные здания, но много лет назад всю восточную промзону снесли, и теперь от нее оставались редкие руины да асфальтированное покрытие с огромными трещинами, из которых проглядывала растительность – трава, кустарники и хилые деревца. Солнце садилось на противоположной стороне, поэтому здесь уже было темнее, чем там, откуда он пришел.

Осмотрев местность, Ларс не заметил ничего необычного. Все, как всегда, пусто и неподвижно. Он быстро сбежал с насыпи, рассчитав траекторию так, чтобы совершить минимум ненужных движений. Камни, словно твердая пористая чешуя, задорно перекатывались под подошвами. Скопившаяся в низине сырость заставила поежиться. Разделившись на белесые ленты, невесомая влага плавала над остывающей землей, неприятно касаясь открытых частей тела. Нерационально было одеваться так легко, даже ветровка сейчас спасла бы.

Ярдов через пятнадцать, стараясь привыкнуть к местной температуре, Лоуренс услышал неподалеку собачий вой. Его тут же подхватили несколько новых глоток. На его собственной холке волоски приподнялись и зашевелились, словно пиявки на дне болота. Мальчик не остановился и не замедлил шаг, но стал внимательнее смотреть по сторонам, чтобы найти подходящее орудие для обороны и не пропустить появление противника, если оно вообще состоится. Его интересовали палки, гвозди, прутья арматуры, а еще лучше – кусок трубы, но шанс найти такую роскошь на давно заброшенной и разграбленной территории стремился к нулю. Но должно же быть хоть что-то? Не может ему так не везти!

Упорно продолжая поиск, Ларс запустил просчет возможных вариантов развития событий, чтобы не терять времени. Самым логичным в сложившейся ситуации было немедленно повернуть назад и на всех парах помчаться обратно к насыпи, за которой – цивилизация и спасение. Но почему-то, и он не мог себе объяснить, почему, он этого не сделал. Напротив, ускорил шаг, отмеряя расстояние к неизбежному, упираясь, как будто хотел доказать самому себе, что не трус; что его интеллекту любая задача по зубам; что он годится на что-то еще, кроме как быть красавчиком и портить девчонок. «Если ты такой умный и способный, – шептал злорадно внутренний голос, – должен уметь выбираться не только из комнат всяких простушек, но и из сложных ситуаций».

Что-то в тот вечер заставило Ларса проверить себя на прочность, что-то, что зрело в нем очень давно. Он вознамерился запустить ситуацию, а затем найти из нее филигранный выход, чтобы тот мерзавец внутри понял, каков Ларс на самом деле, и заткнулся. Юноша сосредоточился на одном: к моменту, когда ситуация станет критической, в руках он должен держать что-нибудь увесистое (в идеале), а на уме – подробный план действий.

Не прошло и минуты, как он снова услышал вой, на этот раз гораздо ближе и с нескольких сторон – они перекликались между собой, приближаясь по флангам. Ларс понял, что стая намерена взять его в клещи, значит, они делают так не в первый раз, а для слаженной работы нужен сильный вожак, альфа, которому все подчиняются (все как у людей, ну или наоборот). Только при наличии безоговорочного лидера схема нападения будет действовать как часы. Лоуренс не испугался. Да, это осложняло ему задачу, но в то же время открывало потенциальный путь ее решения.

Удача повернулась в нему лицом, и он обнаружил в останках развалин не ахти какой кусок ржавой трубы – фута три в длину и два дюйма в диаметре. Грозным такое оружие не назовешь, несколько сильных ударов, и оно рассыплется, но в умелых руках и кредитная карта представляет угрозу. Мальчик продолжал идти вперед, и короткое время спустя боковое зрение уловило движение слева – это псы сокращали дистанцию и уже не сдерживали голодного рычания. Ларс не сбавлял шага, но его плану погоня должна достигнуть кульминации, к которой стремится стая, этот маленький успех притупит их бдительность.

Параллельно он пытался спрогнозировать, как много особей увидит, и рассчитать исход столкновения в зависимости от этого. Если до трех, то проблемы почти нет, но и вероятность мала – не станут трое псов идти на сложные комбинации, они нападут сразу, не заботясь о том, чтобы нагнать страха на жертву. Если от трех до пяти, сносно, шансы есть, и вероятность высокая. Ларс вспомнил все бродячие стаи, которые когда-либо видел в городе, и пришел к выводу, что более семи особей в одной группе не встречал. Неплохой прогноз в его ситуации, но не стоит забывать, что в этом мире не существует невозможного, лишь маловероятное, именно оно сейчас могло сойтись с реальностью по закону Мерфи и загнать его в тупик. Если придется иметь дело с более чем семью псами, оголодавшими и отчаявшимися настолько, что готовы задрать человека, – дело дрянь, и это абсолютно точно. Целым ему не выбраться, а поворачивать уже поздно.

Мягкие сумерки прямо по курсу зашевелились нетерпеливыми силуэтами. Звуков вокруг стало больше, как будто темный пустырь ожил, зашевелился, зажевал гнилыми зубами. Оставалось менее двадцати секунд, чтобы прогнать в голове генеральную репетицию события, которому предстоит случиться, и множество вариаций этого события. Первостепенной задачей было вычислить среди них вожака (это несложно) и успеть приблизиться к нему до того, как получишь столько ран, что ослабнешь и не сможешь ударить как следует (это уже сложнее).

Естественно, альфу будут защищать, да и сам он просто так не высунется, нужно к нему пробиться, чтобы расстроить их слаженную командную работу. Если удастся, нападение тут же разрушится, кто-то, скорее всего, подожмет хвост и ретируется. Это почти единственный шанс выбраться из ситуации.

Лоуренс Клиффорд взял трубу в зубы, чтобы расстегнуть пряжку, выдернул ремень из шлевок джинсов и обмотал вокруг кисти на манер боксерского бинта.

***

Майкл и Скарлетт Клиффорд смотрели фильм «В порту» 1954 года с Марлоном Брандо в главной роли (Скарлетт всегда казалось, что муж чем-то на него похож). Они молча сидели в гостиной, погрузившись наполовину в сюжет, наполовину в личные переживания схожего характера.

Было уже довольно поздно, но их сын приходил и уходил из дома, когда ему вздумается. В этом плане отец не имел на него влияния, запрещать что-то силой было просто глупо, поэтому оставалось только ждать. Почти каждый день супруги смотрели вместе кино после работы, стараясь при любом раскладе выделить на это время. Традиция зародилось много лет назад, еще во время первых серьезных свиданий, поэтому им важно было делать это вместе.

Ларс обучался в первую смену, освобождаясь от учебы не позже трех часов дня, а где пропадал остальное время до позднего вечера – никому не докладывал, даже если спрашивали. Видимо, правду говорить не собирался, а придумывать отговорки и тем более обманывать было для него унизительно, он предпочитал молчать. Обычно сын возвращался к окончанию фильма, где-то в начале одиннадцатого. Но сегодня что-то было не так, оба родителя это чувствовали, молчали и ждали исхода. Тут еще как на зло в финале главного героя очень сильно избили, он едва поднялся на ноги, и Скарлетт, тяжело вздыхая, переживала и за него, и за сына.

Все еще расстроенные после беседы с психологом, родители не услышали, как кто-то вошел в дом и тихо проследовал в гостиную. Лоуренс, слегка покачиваясь, но оставаясь по-прежнему бесшумным, стоял позади дивана и около минуты смотрел вместе с родителями сцену, где только что избитому Терри Мэрлоу нужно любым способом подняться на ноги и повести за собой рабочих портовых доков, чтобы переиграть местных бандитов, которые им манипулировали. Физические мучения героя иронично напомнили Ларсу его самого.

За эту минуту он успел обдумать очень многое. То, что случилось, и то, что он намеревался сообщить родителям, таинственным образом оплавилось в единый монолитный кусок горной породы, определивший его будущее. Еще сегодня утром он не помышлял ни о чем подобном, действуя в иной системе координат, но к вечеру внутренний механизм, запущенный несколько лет назад в парке аттракционов, повернулся так, что все встало на свои места, как в калейдоскопе с единственно верным узором, позволив юноше ясно узреть предстоящую жизнь.

Путь, с которого он сбился, который так истошно отвергал все эти годы, стал для него логичным продолжением настоящего, как пальцы являются логичным продолжением руки. Он много думал об этом, пока добирался домой в темноте. Никто из редких прохожих не увидел грязь и кровь, не заметил порванную одежду. Ларс так и планировал, хотел непременно добраться домой, а там уже все решить. Юноша поморщился от боли и, наконец, позволил заметит свое присутствие:

– Отец, я хочу стать полицейским.

Вздрогнув, на него обернулись две белые маски: лица родителей, освещенные фотонами черно-белого фильма, исказились в удивлении, за ним последовала гримаса испуга.

– Боже мой, Ларс, что с тобой случилось?! – вскрикнула Скарлетт, подскакивая с дивана с мыслью, не убил ли ее сын кого-нибудь этим холодным вечером.

– А еще мне нужны уколы от бешенства и столбняка, – спокойно добавил Ларс, будто и не слышал голоса матери, – так что вызывайте скорую, а я пойду в ванную промыть укусы.

– Укусы? – хором спросили они вслед удаляющейся спине, но ответа не было.

Скарлетт без лишних слов бросилась к телефону, от волнения уронив его на пол, а Майкл отправился вслед за сыном, чтобы помочь обработать и забинтовать раны. При свете яркой белой лампы он увидел, что Ларса здорово отделали, но если он все еще стоит на ногах, то картинка, должно быть, более пугающая, чем суть, и можно так сильно не беспокоиться. Что произошло с сыном, было очевидно, поэтому Клиффорд-старший решил обойтись без глупых вопросов.

– Сколько их было?

– Шесть.

– И как ты отбился?

– Понял, кто главарь, и вывернул ему челюсть. Остальных, кто не сбежал сразу, забил трубой, – индифферентно ответил Ларс.

Отец мысленно присвистнул. Даже если любишь животных, своя жизнь – это своя жизнь, чтобы сохранить ее, пойдешь на что угодно. Это как раз не удивляло. Удивляло то, как его сын вообще добрел домой после такой встречи. До приезда медиков больше никаких вопросов не задавалось. Майкл взглядом дал жене понять, что лучше пока помолчать: как бы не было интересно узнать детали, время неподходящее. Чтобы Скарлетт не потеряла сознание, глубину укусов на руках и ногах сына ей не показали, хотя она требовала, а поскорее забинтовали их. Лицо не пострадало, но покрыто было кроваво-грязными разводами.

Лейтенант Клиффорд думал о том, что теперь перевести сына в социально-математический класс не составит проблемы, стоит только упомянуть, что это поспособствует поступлению в академию, и испытывал приглушенную радость от услышанного, в целом от всей этой ситуации, благодаря которой их сын из неведомого монстра вновь стал уязвимым, телесным подростком, который делится с родителями своими целями. Что-то в нем изменилось, но сейчас было не до этого. Его сын станет офицером полиции. Можно ли мечтать узнать что-то более приятное? Несмотря на сопутствующие обстоятельства, эта мысль согревала душу и дарила надежду. Однако по взгляду жены было очевидно, что она его радости не разделяет.

Во время перевязки Ларс, прикрыв глаза и стараясь отвлечься от жгучей, ноющей боли, пытался вычислить логическую цепочку, что привела его к бескомпромиссному решению пойти по стопам отца и деда. Неужели загвоздка в том, что при расследовании тяжелых, запутанных дел он сможет полноценно проявить свои аналитические способности, реализовать дедуктивный потенциал мышления и восприятия, да еще и к месту применить аморфную эмпатию?

Слабонервным нечего возиться с трупами и убийцами, поэтому в полиции к его эмоциям, а точнее, их отсутствию, не будет вопросов. Так в этом ли дело? Хочешь осесть там, где лучше всего подойдешь и не вызовешь подозрений? Но с каких пор для тебя стало важным просеяться через сито общественной пригодности, отыскав подходящие ниши как достоинствам, так и условным недостаткам? Тебе действительно необходимо стать полезным для людей, которых терпеть не можешь, или есть иная причина ощущать себя кубиком, свободно проходящим сквозь отверстие для кубика?

Ларс прекрасно понимал, на что намекает внутренний голос. Сегодняшнее происшествие, которого можно было избежать, вовремя изменив курс, стало тому яркой иллюстрацией. Все приключилось по задуманному сценарию. Испытав себя, чтобы доказать голосу, чего он на самом деле стоит, юноша пришел к заключению, что создан для чего-то большего, чем быть красивым любовником, и может предложить миру не только свою внешность, которую получил, не прилагая усилий.

Всю жизнь, сколько он себя помнит, отношения большинства людей к нему строилось именно на основе того, с чем он родился, а не чего добивался сам, и от этого временами становилось тошно. Был какой-то непроглядный абсурд в том, чтобы боготворить людей только за их генетические данные, закрывая глаза на остальное, игнорируя прочие качества, прощая что угодно, если внешность приятна. Но так устроен мир, и красивые люди не хотят перемен. Обычно они говорят, что внешность – не главное, но что они могут об этом знать, если вся их жизнь – обратный пример?

Иногда Ларс испытывал смутный импульс изуродовать себе лицо, чтобы люди оторвались от его созерцания, посмотрели куда-то еще, обратили внимание на интеллект, характер и поступки… хотя знал, что эти вещи интересуют людей меньше всего, и последствия будут необратимы. Сегодня он пошел на этот шаг, понимая, что может быть покалечен или растерзан. Шрамы у него, в итоге, останутся, но не там, где хотелось бы. Как на зло, лицо они не тронули, кусали и драли когтями все, что угодно, только не его прекрасное лицо.

Так что главного достоинства (и оружия тоже) он так и не лишился. Может, и к лучшему, может, глупость все это. Раз уж он обречен всю жизнь носить обманчиво смазливое личико с геометрически безупречными чертами, нужно хотя бы податься в сферу, где оно не будет иметь значения, где форма, дисциплина и устав уравняют всех под одно достоинство. Там к нему будут относиться так же, как ко всем, ни в чем не выделяя и не возводя в ранг идолов (в глубине души Ларс давно мечтал испытать подобное отношение к себе). Там его научат быть полезным простым людям, а не только самому себе. И на примете у Ларса было одно такое местечко.

Благодарность – наверное, единственная вещь на свете, которую человек дает, ничего не ожидая взамен, искренне, чисто и безвозмездно. Оказывая кому-то помощь, Ларс делает это по собственной воле, а не потому что родился с этим и не может избежать. Лоуренс Клиффорд стремился к тотальному контролю над ситуацией в частности и над своей жизнью в целом, и ничто, включая его внешний облик, не имело права диктовать сценарий происходящего. Поэтому он пришел к выводу, что полиция – это для него. Слишком много факторов сошлись в одной точке, как графики функций пересеклись между собой. Там он будет на своем месте, заработает уважение и любовь людей за то, что делает, а не за то, как выглядит. Возможно, добьется известности за раскрытие громких дел, с его умом можно грезить и о таких перспективах.

– Приехали! – крикнула мама от окна, задернув занавеску, у которой стояла без движения минут десять.

По экрану телевизора плыли титры окончившегося фильма, играла старая музыка. Оставалось надеяться, что к Терри Мэрлоу тоже в итоге приехала скорая помощь.

Ларс никогда не думал, что кровь животных имеет такой сильный и стойкий запах. Возможно, дело было в количестве. До сих пор этот ярко выраженный душок железа и чего-то еще, возможно, гноя, стоял в носу, как будто им смазали ноздри. А руки, хоть он и вымыл их с мылом несколько раз, все еще пахли (и всегда будут пахнуть) ржавчиной с той самой трубы, которой он до смерти забил бродячих собак за то, что они испытывали голод.