Читать книгу Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия - Мастер Солнца Покрова Пресвятой Богородицы - Страница 6
Трудно быть ангелом
(роман-трилогия)
Глава 3
Compleanno! Наливайте Шампанского
ОглавлениеУром Поэт помолился и пошёл в Храм на службу, и вместе с диаконом со ступени амвона пел «Символ Веры» народу.
По пути домой из храма он встретил Злую тётку (бывшую кондукторшу), которая перегородила ему дорогу:
– Стой! Постой, тебе говорю! Ты чего это, Поэт, моему сыну наговорил?! Как ты смел?
– Хм, он сам пришёл вместе с женой, сказал, что проблемы, и молиться просил за него.
– И что ты ему сказал?!
– В храм сходить, в грехах исповедоваться, причаститься и к счастью идти без тебя.
– Без меня?! Придурок, не подходи к нему! Тебя половина Тарусы не любит!
– Воры, крохоборы и лодыри? И завистники такие, как ты? А-ха-ха! И слава Богу.
– А?
– Другая половина любит меня. Твой сын пришёл ко мне, я не звал его. Они с женой долго стучал в калитку мою, и звали, кричали, и пили чай на кухне, и разговаривали. А знаешь, в чём причина его несчастья? Это ты, дура, ты, Злая тётка. Ради «своего спокойствия» ты задёргала сына с невесткой – не так живёте, не так экономите, не то покупаете! И жену сына ты тоже замучила вусмерть. Они уже боятся тебя! Ты хоть раз на дню говоришь сыну или невестке, что любишь его и её?
– А разве непонятно – я сына очень люблю, всё делаю для него! Я-ж-мать!
– Ты Злая, глубоко несчастная и больная Тётка, с ложным девизом «Я знаю жизнь, я знаю, как лучше, я всё делаю для сына». Ты никогда не говоришь сыну «люблю», но каждый день с особой жестокостью и упорством манипулируешь им – отцом своих внуков. Ты сделала его глубоко несчастным. Великий грех берёшь на себя – манипулировать и гнобить сына не ради счастья его, а ради удовольствия власти над ним и своего спокойствия. Господи! Слепая слепого в яму ведёт. Бесполезно с тобой говорить. Бежать ему надо с семьёй из твоего дома, бежать! И жить отдельно, хозяином, но ты, Злая тётка, и тогда достанешь его.
– Отстать от моего сына! Ты сволочь тарусская – я тебя знаю! Драчун! Придурок! Негодяй! Кобель! Кобелина! Пьяница полоумный, блаженный! Чтоб ты сдох! Отстать от моего сына! (И далее много ругательств.)
– Э! Так не пойдёт – неинтересно ругаешься, без огонька. Что с тобой случилось? На Оскар не тянешь. Побольше треша и драйва давай!
– Сдохни, урод!
– А-ха-ха. Ещё.
– Лоб себе об пол отбей!
– О-да, я верю в Бога и могу тебе страшную тайну открыть.
– Какую ещё тайну?
– Я всё равно люблю тебя, Злая тётка. И даже если накакаешь у меня на крыльце, всё равно буду любить. Но лучше – какать не надо.
– Что-о-о?! Тьфу на тебя!
– А-ха-ха-ха!
– Тьфу-у-у! (Слюни потекли по подбородку.) Тьфу, придурок! Красивый кобель! Чтобы ты сдох! Сдох!
– Приходи ко мне цветы поливать.
– Какие ещё цветы?!
– Красивые. Будешь плевать и орошать мне весь сад-огород. Люди добрые, обожаю таких полоумных, сфотографируйте нас!
– А-а-а, сдохни! Сдохни! Вместе с церковью своей! Церковь во всём виновата!
– Ха! А, церковь? Церковь вечно святыни хранит, а вот люди, что убивают и плюют друг на друга, бывает, что виноваты. Но вот удивительно – из таких, как ты, Злая тётка, получаются самые верные православные люди. Поживём и посмотрим – приползёшь ещё в храм.
– Нет. Подохни, убийца, пьяница, драчун, негодяй православный!
– Ты палку не перегнула?
И вот тут Злая тётка ка-а-ак стукнула палкой Поэта!
– А вот тебе, гад! Вот! К сыну моему не подходи! Вот этой палкой убью! Отстань от моего сына! Сдохни, зараза церковная!
Поэт замахнулся, чтобы ответить, но всё же сдержался:
– Эх! Злая?
– Шо?
– Ещё слово – отрежу язык и в говне утоплю.
Злая тётка в страхе отпрянула и, оглядываясь, поковыляла с палкой по улице. Поэт угрюмо сказал ей вслед:
– Не ведают, что творят! Господи, дай мне терпение.
Тётка явно испортила настроение Поэту. Он пришёл домой расстроенный и долго жёстко боксировал грушу, весь вспотел и сказал Мэри:
– Пошли в ванную! Потрёшь спину мне. И принеси полотенце.
– Полотенце? А мне?
– Тебе голову намылим. Хочешь, намылю и поцелую?
– Постой, что ты хочешь?
– Тебя! Я тебя люблю, Балбеска моя!
– У тебя бывают другие мечты?
– Нет! У меня желание – забыть всё плохое (и поцеловал её). И тебя любить снова! Раздевайся, ты красивая голая.
– Оу! У тебя синяк на спине!
– Смотрю на тебя и забываю плохое.
– А-ха-ха! Я тебя тоже люблю.
– Когда ночью в Москве расстались, утром вспоминала меня?
– Ох! Да. Я ждала тебя и твоего звонка, читать не могла, витала в облаках и вспоминала тебя, Герой.
– А ты не боялась?
– Ты был очень галантен, красавчик, со мной. А если не играть с огнём, замёрзнешь от холода – так в Италии говорят. А-ха-ха! Ты доволен?
– Да, доволен! Раздевайся, пошли в ванну!
Мэри разделась и, обнажённая, грациозно прошла в ванную. Поэт залюбовался бесподобно прекрасными ногами и попой её и, когда она вошла, спросил:
– Ты думаешь о том же, о чём и я?
– Да, мой любимый! Да!
Они страстно любили друг друга и долго не выходили из душа, потом не сползали с кровати или, дурачась, бегали по дому. С весёлым смехом он заходил с зонтиком в душ к ней и громко кричал: «Кажется, дождь начинается!» И они целовались.
Мэри с полотенцем на бёдрах бродила по дому, искала фен, потом сидела у зеркала, причёсывалась, обернулась и с улыбкой произнесла: «Сегодня я буду очень красивая». А дальше она ходила по комнате, красила ногти на пальчиках стройных ног, напевала, улыбалась очаровательной улыбкой, и прекрасные голые груди дрожали и соблазняли Поэта. Длинные изящные ноги, походка (отпад!), поворот головы, удивительные глаза и зовущие к поцелуям губы – прекрасное тело, созданное для любви, и красивая душа!
Мери обвела взглядом весь дом и с улыбкой сказала, глядя в зеркало:
– Надо навести здесь порядок. Люблю, когда красиво вокруг, я же красивая девочка! Сегодня я самая лучшая! Необыкновенно умная, милая, стройная, модная!
– Самая лучшая? Ты сегодня загадочная, красотка моя, говоришь заклинаниями.
– Есть причина… Я собираюсь заниматься нашей культурной программой! Да-да, мы будем ходить на концерты, в театр и обязательно в оперу. У меня театральный голод и даже бывает театральная ломка. Тогда только одно – срочно шедевральную Оперу.
– Оперу?
– О-да, оперу! Я хочу оперу, и проверить на вкус бокал шампанского, и ещё «Фигаро» Mozаrtа: «Figaro qua, Figaro la»! Тебя это удивляет?
– Ничуть. Обожаю безумства. Хочешь шампанского?
– И мандаринку. Кстати, пожалуйста, с раскрытым зонтом по дому не ходят, это очень и очень плохая примета в Италии.
Она загадочно улыбнулась. Поэт с любопытством посмотрел на неё:
– Вы чего там объелись в Италии?
– Да, раскрытый зонт в доме – к покойнику! А ещё есть приметы…
– Ты чушь говоришь, детка! Я ни в какие приметы не верю!
И налил ей шампанского. Она в одном полотенце на бёдрах перечисляла приметы, а он хохотал. Потом ходила перед ним, говорила о великом искусстве и смотрела заинтересованно на Поэта, а он на неё. Затем, продолжая говорить с бокалом в руке, Мэри сняла полотенце, грациозно-изящно надела секси бельё и чулки и долго смотрела на себя в зеркало. Допила бокал, походила по комнате, взглянула на картины, а затем призывно посмотрела на Поэта. Звучала красивая музыка, Мэри поправляла волосы, проводила руками по бёдрам, подтягивала чулочки, проверяла поясок и вопросительно смотрела на Поэта, а он, неотрывно глядя на неё, в восторге сказал:
– Обалдеть! Я не знал, что бывают такие красивые чулки!
Мэри рассмеялась, вышла на середину, сделала реверанс и громко сказала Поэту:
– У меня день рождения – мне сегодня исполняется 22 годика! Compleanno! Мой день рождения! Йоё-хо-хо! Наливайте шампанского!
– А-а? Я в шоке.
– Да-да-да! Хоббиты тоже говорят, что 22 – самый детский и безответственный возраст у девушки: между рождением и тридцатью тремя годами младенчества! Йоё-хо-хо, двадцать два года моего детства исполнилось! А я и дальше буду вертеть попой в новой юбке, танцевать и смеяться, дарить всем улыбки – мои тайные ходы не знает никто. А ещё я буду любить тебя, мой прекрасный Поэт! Я хочу шампанское и хулиганить по полной!
– Что же ты, детка, молчала?! Заказали бы ресторан в Москве! М-м-м, да, очень симметричная дата!
– Шампанское!
– Я к соседу Хирургу иду, он мой одноклассник, и денег займу. Да, верно, сейчас денег займу и побегу в магазин – мы праздник дома отметим.
Поэт был шоке, от неожиданности он не знал, что делать, а красавица Мэри, уже в халатике, спокойно расчёсывала волосы и явно готовилась к празднику. Она посмотрела на него, звонко рассмеялась и показала свою кредитную карточку:
– Хоп-хоп! Abracadabra maxi co-o-ol, hop-hop! А-ха-ха-ха! Видишь? Моя волшебная палочка!
Мэри всё взяла в свои руки, позвонила в Москву и сама заказала вина, еды и подарки. И тот же лимузин привёз кучу белья и одежды для Мэри, новую фирменную электрогитару ему и много продуктов – целый багажник вкусной еды и три бутылки шампанского.
Поэт притащил два ведра цветов – тюльпаны и розы. Мэри чуть не упала в обморок от восторга, а потом спросила:
– А как мне в России день рождения дома справлять? Я взрослой девочкой никогда в доме ничего не справляла, всегда в ресторане. А дома? Как?
– Очень просто – в красных трусах садишься на пол.
– Это как в Рождество?
– Раздвигаешь ноги (Мэри села, вытянула и раздвинула ноги), ставим банку чёрной икры между ног (держи ложку, бокал), ставим бутылку шампанского, хлеб, ананас и шоколад вот сюда, на тарелку; я напротив сажусь, и начинаем отмечать твой день рождения и тебя поздравлять!
– А-ха-ха-ха, красные трусы и шампанское! Моё Рождество! Ах! Какой же ты славный! А наливай! Поздравляй!
– Надо тост сказать.
– А давай я! Я скажу! Сама себе пожелания. Мне исполнилось 22 от моего Рождества, я знаю – все болезни меня обойдут, я буду счастлива и тобою любима всегда, и я никогда не умру, и мама моя никогда не умрёт. А ещё, а ещё! Я желаю себе и дальше быть весёлой, яркой, богатой и красивой, как бриллианты, а-ха-ха-ха, сверкать талантом, будто золото, быть умницей, амбициозной, о-да-да, как Принцесса Монако! Чин-чин! Я люблю себя, поздравляйте меня с Рождеством!
– С Рождеством!
Обнялись, поцеловались. Выпили и засмеялись, и ещё целовались трижды! Мэри побежала и надела новое красивое платье, тонкое бельё, драгоценности, подкрасила губы, глаза; он надел джинсы и дорогую рубашку навыпуск. И они танцевали под музыку, смеялись, пили вкусный кофе, ели пиццу и мясо. Бутылка дорогого шампанского Louis Roederer, высокие бокалы, мандарины и ананасы… Из дома перешли в сад, вечером вернулись в дом.
Было много звонков-поздравлений со всего света и признаний в любви. Мэри отвечала:
– О Никки! О Мама! О Мики! О Лаури! Хьюго! Конечно, я вас тоже люблю. Что? Как идёт день рождения? О, превосходно! Шикарное моё рождество – два ведра прекрасных цветов, шампанское и красавец-мужчина! Мечты все сбываютcя – лечу в пропасть, жду удовольствия! Ха-ха-ха-ха!
Очень мило, заразительно смеялась Мэри.
Поэт строго спросил:
– Мэри, кто это там ещё любит тебя? А?
– Мама, сестра, друзья и клиенты, художники. О! Ты ревнуешь?
– Да!
– Замечательно! Налей ещё каплю шампанского.
И Мэри чокалась в трубку и в монитор ноутбука.
– А что, Поэт, ты мне подаришь на день рождения?
– Медленный танец. Да пребудет у твоих ног вся вселенная мира, приглашаю на танец тебя.
Поэт поставил пластинку, заиграл красивый и страстный блюз (пела несравненная Beth Hart). Влюблённые выпили вина, вышли на середину комнаты и серьёзно встали друг напротив друга. Поэт протянул Мэри руку, она вложила в его ладонь свои пальчики и начала танцевать под медленный блюз. О, это было прекрасно! Так танцует только любовь и настоящие девушки! С закрытыми глазами Мэри начала медленно качаться и двигаться в такт музыки, не выпуская пальчиков из ладони его. Она танцевала блюз всем сердцем и всею влюблённой душою. И это было потрясающе! Иногда она меняла руку и, извиваясь, протягивала ему взамен левой пальчики правой руки. Она ловила кайф от танца и музыки. Когда закончился блюз, на её прекрасном лице отражались любовь, чувства и музыка.
Мэри открыла глаза и подумала: «Какой красивый, сильный и нежный! Хочется прижаться к нему всем телом. И чтобы он крепко держал и не отпускал меня. Я всю свою жизнь, все 22 года, ждала, искала тебя, любовь моя!»
И она спросила:
– Ты опять думаешь, о чём думаю я?
– Да.
– Зачем думать, если надо не думать. Люби меня, милый мой, целуй сладко в меня!
И Мэри оказалась в крепких руках. Её губы слились в поцелуе с губами Поэта, она извивалась в экстазе, словно красивая кошка. О, это был самый эротичный в мире танец влюблённой девушки! Поэт заворожённо смотрел на Мэри и понял, что влюбился всем сердцем. Эта девушка – ангел. Взбалмошная, наверное, богатая (но это неважно), очень красивая, чувствительная. Он знал много девушек, чтобы теперь отчаянно полюбить только её одну! Его душа радовалась, а сердце билось сильнее. «Боже! Как она хороша! Она любит меня. Я самый счастливый на свете поэт!»
– Мэри, а если бы я не позвонил?
– Я бы сама позвонила. Да, я ждала тебя и думала, что ты сам приедешь ко мне.
– И тебе не стыдно бегать за парнем?
– Скучать и бегать за хорошим парнем не стыдно, особенно за тем, что в штанах у него и на сердце. Я всегда за звонки среди ночи и разговоры до утра. За то, чтобы весь день мечтать о любви! Могу даже подразнить и помучить парня и самой добиваться всего! А стыдно? Стыдно бегать за трамваем на каблуках и на свиданье идти в старом белье. Прости, Поэт, но я из Милана, и матом на итальянском ругаюсь не хуже тебя. Могу очень сильно любого в персик послать, столбняк обеспечен. И когда мне надо – я о-о-очень решительна!
– А-ха-ха, решительная! Это я тебе первым позвонил. Пошли, девушка из Милана, на каблуках и в чулках, научу тебя рулить стиральной машиной и посудомойкой, только матом там не ругайся. А-ха-ха-ха! Хозяйка-именинница.
– А-ха-ха-ха!
– Ладно, Мэри, ругнись по-итальянски.
– «Posudamoika»? Andiamo a vedere che cazzo fanno quelli! (Посудомойка? Посмотрим, какого хрена они делают!)
– А-ха-ха-ха! «Cazzo fanno quelli»
(Они оба засмеялись до слёз и сползли на пол.)
На следующий день из московской больницы позвонил маленький мальчик Серёжа, и Поэт радостно, громко ему отвечал:
– Да! Конечно, мы с тобой пойдём на рыбалку! (А сам закусил рукав и стиснул зубы) На нашу Оку, во-о-т таких рыбин в речке наловим! (Говорил бодро, изо всех сил сдерживая слёзы). Серёжа, Серёженька, что ты? Я Ангелов никогда не предам. Ты только лечись, выздоравливай… Я, брат, тебе с папой записки передам – и ты, как умеешь, помолись за детей, таких же, как ты, а я помолюсь за тебя. Договорились? Крепко обнимаю, держись, брат, мы с папой к тебе скоро приедем.
Поэт сел на стул, горько и грустно обхватил голову руками:
– М-м-м.
Мэри спросила:
– Поэт, что случилось?
– Пойми – не могу! Не могу я помочь ему, не всё в моих силах! Да что же это? Господи! Одна слезинка его не стоит целого мира! Господи – помоги Серёже! Пожалуйста, я умоляю Тебя…
Поэт скорбел и убивался.
Мэри удивлённо спросила:
– Что ты? Зачем так убиваться?
– Не могу я! Не могу помочь ему, как ты не поймёшь? И ничто не поможет. Болен ребёнок, умирает. О, Господи Сил, буди со мною, иного Помощника я не имею! Дай силы мне, Господи, очень прошу, на Тебя уповаю, согрешил я пред небом и перед Тобою! И разделиша ризы мои и жребий кидали. Боже мой, Боже, ответь мне, прошу Тебя – за что Ты оставил меня и сил не даёшь.
Далее Поэт уже на коленях тихо шептал молитву Богородице: «Царица моя Преблагая… Зри мою беду, зри мою скорбь… Богородица, приют сирот и странников Защитница… Обиду знаешь мою: разреши её по Своей воле… Ибо не имею я иной помощи, кроме Тебя…»
Через какое-то время он замолчал и успокоился. Мэри удивлённо глядела на Поэта, а он долго, отрешённо смотрел в окно, и тихо играл его грустный блюз. А она гладила его непослушную голову, и от жалости к Поэту и далёкому Серёже у неё тоже прокатились слезинки.
Постепенно, мучительно долго, но, истинно говорю вам: Поэт успокоился и спросил:
– Мэри, ты любишь Паваротти?
– Что? Конечно, люблю.
– Знаю одну его песню, тебе посвящаю её.
– Мне? О, я люблю тебя! – сказала она.
И Поэт взял гитару и, сидя на полу у ног Мэри, печально запел «Una furtiva lacrima». А Мэри тихо улыбалась ему – это был её любимый Доницетти.
Вечером они отдыхали. Поэт молол в старой мельнице кофейные зёрна. Закрыв глаза, он с большим удовольствием понюхал свежемолотый кофе, открыл глаза и улыбнулся ей, сварил кофе в турке и налил чашку для Мэри. Себе же он достал узбекский листовой чай, заварил в огромной стеклянной кружке и смотрел, как листок зелёного чая разворачивается в кипятке.
На удивлённый взгляд Мэри ответил:
– Я специально, как когда-то делал мой папа для мамы, мелю зёрна в древней электрической мельнице и варю кофе в старой турке – этот процесс помогает мне думать и стихи сочинять. Из турки с гущей больше кофеина добывается, и это доказано. И вообще, это всё (он обвёл рукой старинную мебель) – волшебная аура, а турка моя – священная лампа поэта.
– А-а-а, священная лампа? Я поняла.
– И ещё, Мэри, мне нравится узбекский чай, который привозят мне из Бухары. Терпкий и чуть сладкий, он очень хорош, его надо заваривать вот в этом синем чайнике и обязательно говорить: «Rex, Pex, Fex!»
– А-ха-ха! Rex- pex- fex!
И они пили за столом, она – кофе, он – зелёный чай.
Затем Поэт сказал: «Пора слушать музыку». Они перешли в залу, где он взял гитару, скинул с дивана подушки и лежал на ковре, тихонько играя на электрогитаре блюз «Hallelujah». Мэри легла рядом и прижалась к нему, а потом сказала:
– Мне замечательно с тобою молчать. О, Боже, неужели это случилось со мной? Как в сказке! Я влюбилась! Очень долго мечтала, что у меня будешь ты – сильный, умный, красивый, и ты меня будешь любить, защищать.
– Да, люблю, и буду защищать!
– E io ti amo davvero! Davvero amore.
Счастливые, лежали они на полу, на дорогих персидских коврах, голова к голове, только он ногами к дверям, а она – к окнам, на спине. И любимый её целовал и, вытянув руку вдоль тела, гладил её во всех запретных местах, а она вся выгибалась, пылая в экстазе, и была очень счастлива на небесах в её самый радостный день. А уже через час валялись с гитарой на подушках чилаут (Мэри, довольная, на его животе) и, конечно, смотрели на звёзды, и ей было не страшно с Поэтом в ночи.
– Поэт, думаешь, я сейчас лежу на тебе? Нет же, это я радостно танцую с тобой. Мне очень нравится мой день рождения. Незабываемый день!
– Ага! Продолжай танцевать.
Так прошёл час. Вдруг Мэри призналась:
– Красиво играешь. У меня идеальный слух, и если рядом кто-то фальшивит – уличные музыканты или певцы – это ужасно, меня будто тошнит и выворачивает. Бе-е-е! А ты хорошо играешь.
– Ты пьяная, льстишь мне.
– Немножечко. М-м-м (она сделала глоточек шампанского), прекрасное шампанское! Хочется устриц с этим шампанским и милые шалости. (Обвела глазами комнату.) А чей этот дом?
– Мой… Моих родителей, они погибли в машине, а раньше дом этот был моего Деда, великого скульптора. Ты его должна знать, он есть в Википедии.
– О, tuo nonno è uno scultore, твой дед был скульптор? Non scherzare? Ты шутишь.
– Пари – ставлю на кон самое тёплое утро июля! Ха!
– О-о-если июльское утро, то верю-верю безоговорочно. И твой дедушка есть в «Вики»?
– Да, и в мастерской сзади дома и в сарае его скульптуры стоят. Это мой Дед построил дом и любил его. Родители говорили – я очень на Деда похож.
– Красивый и сильный?
– Талантливый и упрямый.
– А мастерская – это дворец?
– Да, в мастерской есть огромная печь и большой пресс, я кую там топоры и ножи из дамаска, у меня много заказов. И весь этот дом для меня – настоящий дворец.
– А что там, во дворце, делал дед?
– На огромном столе в мастерской великий Дед искусство творил: прекрасных обнажённых любовниц и балерин ставил в соблазнительные эротические позы, заставлял плакать или улыбаться в экстазе, обмазывал гипсом (стоя, лёжа, сидя), а затем разрезал застывший гипс, делал формы, мыл любовниц и занимался с ними любовью на диване, что стоит в кабинете.
– О-о?
– По гипсовой форме отливал красивые статуи, в полный рост или маленькие, и продавал послам зарубежных стран статуэтки балерин или кокоток на письменный стол – богема была в восторге!
– Фантастика!
– Таков был Дед. Его все любили, особенно балерины-натурщицы, он их сюда привозил и работал.
– Вау!
– И мне в Тарусе хорошо. Здесь всё родное. Я всё детство жил и ночевал в мастерской, оставался один и сам с собой разговаривал – что правда, что ложь, кто я и зачем живу. А сейчас моя спальня – это спальная комната деда.
– Тебя тоже все любят?
Поэт отложил гитару в сторону:
– Друзей я тоже люблю. А ещё я люблю свой дом, природу, людей, искусство, картины, шашлыки, соседей, речку и родину. Мне здесь хорошо!
– И балерины твои?
– А хочешь, рот тебе скотчем заклею?
– А-ха-ха, нет! Хочу посмотреть все картины, всю коллекцию Деда.
– Смотри. Я рос среди этих картин и скульптур, и уличных драк, и безумных приключений в Москве.
Мэри, полуголая, прекрасная, встала, а картины висели везде на стенах и даже стопками стояли вдоль стен. Она пошла по рядам:
– О-о! Фантастика, у тебя есть Коровин!
– Эскиз, маленькая картинка.
– Здесь есть очень дорогие картины, целая коллекция на миллионы рублей!
– Может быть. Это коллекция моей семьи, Дед собирал и родители.
– А это что за фотография черно-белая? Нечёткая? Кто это?
– Марлен Дитрих на колени опустилась перед Паустовским и целует руку его в знак великого почтения за рассказ «Телеграмма». Мой Дед был там и это видел.
– Wow! Marie Magdalene «Marlene» Dietrich?! Я не знала про это. Ты, наверное, тоже мечтаешь, что перед тобой опустятся на колени великие актрисы?
– Конечно, опустятся! Ты же опустилась передо мной.
– Ты наглый, Поэт!
– Я? Да.
– Поэт?
– Что?
– Ты меня любишь? Ты сможешь роман сочинить?
– О Господи, где таких, как ты, Мэри, берут? А?
– В Италии.
– Пойми же, глупая, с любовью я намного сильнее, я смогу всё, что захочу. С любовью у нас, у меня и у тебя, будет всё! Всё, о чём мы мечтаем.
– А если не будет?
– Того, значит, не надо! Поняла?
– Поняла, а ты любишь меня?
– Да! Да! Да!
– Это хорошо, хи-хи, замечательно!
– Что ещё? Итальянка?
– Хм. А обстановка-то в доме, конечно, винтаж. Это всё есть стиль русский Прованс?
– Эй, постой, Итальянка, а ты-то любишь меня?
– Да (Мэри обернулась к нему). Я, кажется, очень сильно люблю тебя, русский Поэт. Сильно-сильно люблю! И я верю, Поэт, ты круче любой рок-звезды. Мы им всем покажем вдвоём. Ух-мы-им, аха-ха.
Девушка, довольная, засмеялась. У неё была очаровательно-волшебно-сказочная улыбка с ямочками. Поэт залюбовался – Мэри была реально очень красивая заграничная штучка! Похожая на актрису и на обычную весёлую девушку одновременно – искренний смех, чувственные губы и глаза с поволокой, идеальный носик и сумасшедше красивая грудь, ясно зовущий взгляд, породистая стать, эротичная походка… Она небрежно и очень достойно носила драгоценности на полуголое тело. С благородством курила тонкие сигарки левой рукой. И по тому, как она уверенно и надменно прикуривала, прищурив взгляд и загадочно улыбаясь, всем вокруг было ясно – эта красотка ни перед кем не прогнётся, она идёт своею дорогой и любит только одного мужчину, остальные для неё – ничто. Её волосы и кошачьи повадки, длинные ноги, манящий взгляд и сексофлюиды в каждом движении постоянно сводили с ума. Видеть её – удовольствие, и предвкушение – часть удовольствия.
Поэту постоянно хотелось её! И он ничего не мог поделать с собой. Её груди и ноги сводили с ума, и она знала, что её красивые голые ноги – это путь к нежной попе. За длину её ног мужчины прощали ей всё!
И было в доме так тихо и хорошо, что постоянно хотелось улыбаться от счастья. Поэт увлечённо читал старую книгу «Письма Пушкина», а любимая уже засыпала на его плече и, казалось, видела счастливые сны. Аллилуйя! Вдруг Мэри открыла глаза, секунду подумала и сказала:
– Я хочу во дворец в мастерскую. Где они?
– Кто они?
– Скульптуры любовниц знаменитого Деда.
– Тс-с-с, это секрет.
Поэт отложил книгу, схватил её за руку и весело крикнул:
– Бежим в мастерскую!
И они, смеясь, побежали в мастерскую. В доме через тайную дверь они влетели, ворвались в мастерскую, и Мэри ахнула от увиденного. Там среди скульптур были долгие поцелуи. А потом дома на диване занимались любовью. И отдыхали:
– Спасибо, милый, это фантастика!
– Мэри, ты брось! Мне это жутко не понравилось в мастерской!
– Что, милый?
– Когда обнимаю тебя, ты левой рукою снимаешь с меня трусы или майку. Что за дела?
– Но, если мне…
– Двумя руками, Мэри!
– А-ха-ха! (Оба засмеялись.) Ты опять шутишь!
Она была счастлива.
– Твой Дед был великим художником?
– Мэри, в России про всех художников, живых и почивших, говорят – он есть великий Художник, в настоящем времени.
– А белый большой ящик в мастерской – это что?
– Гроб.
– Что? (У Мэри шок). Чей гроб? Твоего Деда? Мне страшно!
– Это мой гроб, белый, праздничный. Чего? Ты боишься его?
– Твой? Мне дурно.
– Да, это мой, я не боюсь умереть! Собственную смерть не осознать. А внутри моего гроба последний сценарий и подушка лежит, я там молюсь.
– Что? К-ка-кой сценарий?
– Кх, кхм, ха-ха. Моих похорон, кто будет гроб нести (впереди и позади), где хоронить, что говорить на поминках, выбрал распорядителя и какой будет крест. Я всё расписал – за похороны не волнуюсь, готов умереть. Но сегодня я очень счастливый, как и вчера, как буду и завтра. А если серьёзно – иногда в гробу я молюсь по утрам и с Господом разговариваю. Знаешь ли? Там, в гробу, очень пусто, только четыре стены, и нет ничего: ни денег, ни машины, ни дома, ни зависти, ни доброты. Там ни деньги мне не нужны, ни заслуги. Ты один и смотришь вверх. И только мысли вслух и разговор с Господом Богом. Я сосредотачиваюсь и Ему говорю, и Он мне отвечает. Когда молюсь, то уже чувствую, каким будет день – светлым или трудным. И молюсь ещё усердней, чтоб в трудностях Бог мне помог и не оставил меня.
М-м? Мэри, а ты музыкант?
– Я умею играть на рояле.
– Так вот я скажу тебе, а ты позже поймёшь глубокую мысль: гробы – это ударный инструмент.
– О-о, Господи! Мамма мия! Милый, ты очень странный и ненормальный, я не понимаю тебя! Ты пугаешь меня?
– Позже поймёшь. А в моём белом гробу и подушечка есть из гречневой шелухи. Нормально так полежать.
– О-нет, и нет, тебе явно пора роман сочинять, ты мне его обещал!
– Обещал – напишу.
– А ты не забыл – роман должен прославить меня, и я заработаю 100 миллионов?
– Ха-ха-ха! Для этого мне нужна ты.
– Я? Да, я уже твоя, вся! И я твой агент. Да-а-а!
– Я буду говорить с тобой, смотреть на тебя, и тогда через десять дней тема романа возникнет в моей голове. Мне нужен душевный толчок, чтобы понять, что рождается в голове, что печатать, а что выкинуть прочь.
– Я согласна! Ты первый начинай – говори свои мысли…