Читать книгу Разделенные океаном - Маурин Ли - Страница 5

Он открыл дверь, и она, пританцовывая, бросилась ему навстречу. Вьющиеся черные волосы волной рассыпались у нее по плечам.

– Мы купили пиццу у Ломбарди, Лев, твою любимую, – пропела она, – с сыром, томатами, итальянскими колбасками и оливками. – Она обхватила его обеими руками за шею и объявила: – Умираю от голода. – А он, словно зачарованный, смотрел, как грива ее роскошных волос замирает каскадом кудряшек и крупных локонов, накрыв, словно водопадом, одно плечо девушки.

– Тогда давайте садиться за стол. – Левон Зариян снял кепи и пиджак и повесил их в шкафчик в прихожей. Его волосы были такими же черными и блестящими, разве что намного короче. – А где Тамара?

– В кухне, занимается последними приготовлениями. Я ей помогала. У нас есть к ужину красное вино, а в холодильнике стоит кофейное мороженое.

Он улыбнулся – Анна всегда заставляла его улыбаться.

– А для такого пиршества есть причина? Или же мы просто отмечаем пятницу, солнечный день и тот факт, что деревья в Центральном парке уже зацвели? Я сегодня проезжал мимо, и он выглядит великолепно. Пожалуй, в ближайшее время мы должны сходить туда на прогулку.

– Не думаю, что мы отмечаем нечто особенное, Лев. – Девушка повисла у него на руке, когда он направился в кухню, где Тамара готовила салат.

– Привет, любимая. – Он потерся щекой о ее щеку, а она поцеловала его в нос. Высокая и величественная, с косами, уложенными короной на голове, – ему всегда казалось, что Тамаре не место в кухне. В Армении за них все делали слуги. – С тобой все в порядке? – Жена показалась ему напряженной.

– Кое-что случилось. Но я обо всем расскажу тебе потом. – Взгляд ее прекрасных глаз метнулся к Анне, которая пыталась открыть вино.

В животе у Левона образовался ледяной комок.

– Означает ли это, что мы можем потерять ее? – Он перешел на их родной язык.

– Нет, и, пожалуйста, говори по-английски, Лев, – прошептала Тамара, – иначе ты напугаешь ее.

Никто из них не мог понять, почему лицо Анны застывало и она выбегала из комнаты, когда они иногда забывались и заговаривали на незнакомом ей языке. Быть может, она чувствовала себя исключенной из их круга или боялась того, чего не понимала?

– Лев сам откроет вино, дорогая, – сказала Тамара. Он заметил, что Анна лишь отламывает кусочки от пробки. – Иди накрывай на стол. А я сейчас закончу нарезать салат.

Ужинали они в небольшой столовой, которую освещало заходящее солнце. За столом звучали смех и шутки и царила праздничная атмосфера. Этот ужин был так не похож на унылые трапезы до того, как появилась Анна и благословила их жизнь своей яркой улыбкой и восхитительным присутствием.

Прошло уже три месяца с тех пор, как Левон нашел ее, и ему до сих пор не верилось, что она так быстро прижилась у них с Тамарой. Всего через каких-нибудь пару дней девушка начала говорить с сильным ирландским акцентом, но не о прошлом, а о настоящем. Похоже, она без вопросов и сомнений приняла его с Тамарой, называя их по именам, словно знала их обоих всю жизнь. Левон понял, что с головой у нее что-то не в порядке: ни одна нормальная девочка не смогла бы так вести себя на ее месте.

Тамара считала, что Анна от чего-то прячется.

– От чего именно? – поинтересовался Левон.

– Откуда мне знать, Лев? Она ничем не показывает, что скучает по дому или по кому-нибудь. Она никогда не заговаривает о своем прошлом, но ведь должно же оно у нее быть! Думаю, с нами Анна чувствует себя в безопасности: она знает, что мы никогда не причиним ей вреда.

Тамара и сама превратилась в совершенно другую женщину. Она разучивала с Анной песни, которые когда-то пела на свадьбах в Армении, переводила тексты, покупала девочке одежду, украшения, ленты для ее длинных волос, кошельки, сумочки и красивые туфельки. И себе она тоже купила обновки: кружевные блузки и юбки, не такие короткие, как того требовала мода, – Тамара никогда бы не осмелилась выставить напоказ колени, – и шляпку из лепестков розового бархата, элегантно обрамлявшую ее аристократическое лицо, с которого каким-то чудесным образом исчезли морщины.

Анна не пробыла у них и двух недель, когда попросила альбом и карандаш. Тамара, всегда готовая исполнить любую прихоть девочки, зашла в ближайший магазин и купила все необходимое. Когда Лев вернулся домой, она показала ему сделанный Анной рисунок: маленького улыбающегося мальчика в ночной рубашке и со свечой в руке.

– Она говорит, что его зовут Айдан. – Оба молча изучали рисунок. – Наверное, это ее брат, – в конце концов предположила Тамара.

– Интересно, а он скучает по своей сестре?

Левон впервые испытал острое чувство вины. Он поступил глупо и безнравственно, когда в буквальном смысле похитил девочку прямо на улице. Он говорил себе, что спасает ее от людей, которые оказались настолько безответственными, что затолкнули ее в такси и распорядились доставить, словно обычную посылку, по адресу, где ее никто не ждал. Не мог же он взять и оставить ее одну дожидаться того, кто мог и не прийти! Это было бы еще хуже.

На следующий день Левон, ничего не говоря Тамаре, взял рисунок с собой, когда пошел забирать такси со стоянки, написал на обороте несколько слов и опустил его в прорезь почтового ящика на доме номер восемьдесят восемь по Бликер-стрит. Если кто-нибудь беспокоился об Анне, то теперь он должен понять, что с ней все в порядке.

С тех пор она нарисовала множество набросков: еще одного мальчика, старше первого, которого, по ее словам, звали Тедди; девушку с грустными глазами по имени Молли; молодого человека по имени Финн; женщину, ровесницу Тамары, которая сидела на облаке. Тамара, чутко улавливавшая нюансы настроения Анны, была убеждена, что это ее мать и что она умерла.

– Облако означает, что она в раю, – пояснила она.

Однажды утром Тамара взяла Анну с собой на рынок на Малберри-стрит в Нижнем Ист-Сайде, где был лоток, на котором продавались итальянские кружева. Не успели они сойти с автобуса, как столкнулись с озлобленным мужчиной, который стегал кнутом старую больную лошадку, безуспешно пытавшуюся сдвинуть с места нагруженный мешками воз. Анна пришла в такое смятение, что они были вынуждены немедленно вернуться домой. В тот же день она нарисовала портрет какого-то мужчины с черными глазами и густыми бровями, оскалившегося в злобной ухмылке.

– Она даже пририсовала ему рожки, – сообщила мужу потрясенная Тамара. – А внизу страницы написала: «Доктор».

– Где этот рисунок? – спросил Левон.

– Анна порвала его на кусочки, очень медленно и тщательно, а потом выбросила их в мусорное ведро. С ней что-то случилось, Лев, я в этом уверена.

После того как с едой было покончено, Тамара и Анна убрали со стола и ушли в гостиную слушать записи на фонографе, а Лев остался за столом, чтобы подготовиться к экзамену по специальности. Он с нетерпением ждал того момента, когда сможет заниматься юридической практикой в Америке и ему больше не нужно будет садиться за руль такси, чем он занимался скорее для того, чтобы убить время, а не для того, чтобы заработать денег. Он был довольно обеспеченным человеком и сумел перевезти в Америку свое небольшое состояние, пусть даже ему пришлось оставить богатый особняк в Армении. Да и вещи, какими бы изысканными и дорогими они ни были, утратили для них былое очарование после того, как Левон и Тамара потеряли свою ненаглядную Ларису.

По комнате поплыли чарующие звуки сюиты из балета Чайковского «Щелкунчик». Левон склонился над своими записями. Через несколько минут в столовую вошла Тамара и тихонько присела за столом рядом с ним. Левон отложил ручку в сторону, вспомнив, что она обещала кое-что ему рассказать.

– Анна танцует, – сообщила она. – Она выделывает па прямо на ходу, и у нее очень неплохо получается.

– В таком случае, быть может, нам стоит отдать ее в школу сценического мастерства, – предложил Левон, – где ее научат профессионально петь и танцевать?

– Это хорошая мысль, Лев, но несвоевременная. – Тамара задумчиво теребила сережку в левом ухе – верный признак того, что у нее было что-то важное на уме. – Сегодня утром я водила Анну к врачу, – продолжила она на родном языке. – Ей нужны были сердечные капли.

Именно Тамара заметила, что временами сердце девушки стучит с перебоями. Врач прописал ей лекарство под названием дигиталис. «Ничего серьезного, но лучше перестраховаться. Давайте ей пять капель на язык, и все будет в порядке», – сказал он.

– Как она себя чувствует? – встревожился Левон.

– Нормально. Лев, я должна сказать тебе кое-что: я думала, что месячные у Анны еще не начинались, но оказалось, что она беременна. – Она накрыла руку мужа своей. – Лев, дорогой, Анна ждет ребенка.

В Дунеатли были свои бедняки, главным образом работники, которые жили в хижинах на земле фермеров. В деревне они появлялись нечасто. Им были не нужны стряпчие, банки или магазины одежды. Время от времени они вызывали врача, но те не работали даром, так что случай действительно должен был быть неотложным. Женщины изредка заглядывали к мяснику перед самым закрытием, чтобы купить костей и приготовить рагу, которого им хватало на целую неделю, а мужчины, получив зарплату, по пятницам набивались в бар О’Рейли. По ночам Молли часто будили звуки шумной драки на улице. Какая-нибудь женщина выволакивала своего благоверного из паба с криком:

– Уймись, пока ты не истратил последнее пенни на эль. Иначе твои дети умрут с голоду, проклятый придурок!

Здесь, в Ливерпуле, в своем славном домике на четыре спальни, окруженном большим садом, жила миссис Брофи, пытающаяся удержаться на плаву до тех пор, пока они с девочками не получат работу и тогда уж деньги потекут к ним ручьем. По крайней мере, положение миссис Брофи позволяло ей мечтать. А вот для некоторых людей жизнь давно превратилась в череду безнадежных дней.

Молли впервые поняла это, когда Том Райан привел ее к себе домой, чтобы познакомить с матерью. В доме Ирен Райан царила безукоризненная чистота. Оконные стекла сверкали, ступеньки крыльца были чисто выскоблены, а в кладовке хранились съестные припасы. Дом разительно отличался от своих обшарпанных и обветшалых соседей на Тернпайк-стрит, где родился Том и трое его братьев и где оборванные, больные и полуголодные детишки в лохмотьях играли на мостовой. Многие были без обуви. Молли не могла поверить, что в таком большом и шумном городе, как Ливерпуль, может существовать подобная нищета.

Секрет процветания миссис Райан заключался в щедрости ее четырех сыновей, которые закончили колледжи и теперь имели хорошо оплачиваемую приличную работу. Майк, старший, работал управляющим почтовым отделением в Мурфилдз, Брайан был диспетчером в «Ливерпуль тул компани», а Энох выучился на столяра и теперь владел небольшой мебельной мастерской, дела которой шли чрезвычайно успешно. Миссис Райан показала Молли два деревянных кресла с чудесными изогнутыми спинками и резными подлокотниками, которые ее сын сделал собственными руками. Ну и, наконец, Том стал полицейским, хотя миссис Райан хотела, чтобы он выучился на священника.

– Я всегда мечтала о том, чтобы в семье был свой пастор, – со вздохом призналась она Молли во время их первой встречи.

Том лукаво подмигнул Молли из-за спины матери.

– Из меня получился бы никудышный священник, мам; к тому же я ни за что не осилил бы латынь.

– Можно добиться чего угодно, если очень сильно захотеть, – строго заявила ему Ирен.

Позже Том признался, что эту фразу мать вбивала ему в голову с самого детства.

– Она без конца повторяла каждому из нас: «Можно добиться чего угодно, если очень сильно захотеть». Она брала книги в библиотеке и помогала нам с домашними заданиями, так что в классе мы всегда были первыми во всем, – с гордостью сообщил он. – Мать была решительно настроена сделать все от нее зависящее, чтобы у нас была хорошая работа и чтобы мы не получали пособие для малоимущих, как наши соседи по Тернпайк-стрит. Отец умер вскоре после моего рождения, и ей пришлось брать меня с собой в прачечную и вообще везде. По ночам мама работала уборщицей в пабе на Скотти-роуд, а Майк присматривал за мной.

Ирен Райан была невысокой и слегка прихрамывала при ходьбе. Руки у нее были красными и опухшими, а годы тяжкого труда согнули ей спину. Было трудно представить, что она родила четырех рослых и здоровых парней. На буфете стояла фотография, на которой они были сняты все вместе в тот день, когда Том стал полицейским. Их невысокая несгибаемая мать стояла в центре, в цигейковой шубке, которая служила предметом ее нескончаемой радости и гордости. Парни скинулись и подарили ей шубу на ее пятидесятый день рождения.

Они обожали свою мать, которая научила их мечтать и внушила, что они могут добиться чего угодно, если приложат достаточно усилий. Сыновья по очереди присылали ей деньги каждую неделю, потому что считали это справедливым. Если бы не мать, они бы ни за что не добились своего нынешнего положения, а стояли бы на углу улицы и играли бы в «орлянку» или топтались бы у доков или у Сент-Джон-маркет в надежде найти временную работу, а их женам и детям пришлось бы просить милостыню, чтобы прокормиться.

Том единственный из них оставался холостяком, но и это должно было измениться в июле, когда Молли исполнится семнадцать. Она с нетерпением ждала этого, поскольку ей очень нравился Том, ведь он умел ее рассмешить – а в последние годы в Дунеатли в ее жизни было мало веселья. К тому же Том любил ее так преданно и отчаянно, что было бы подлостью отказать ему. Ко всему прочему, она сомневалась, что сможет встретить такую любовь еще когда-нибудь.

Молли ушла от Брофи несколько месяцев назад и теперь жила с матерью Тома в маленьком домике на Тернпайк-стрит. Она спала на той же пуховой перине, на которой спал Том, когда был маленьким, – Молли готова была поклясться, что улавливает свежий, щекочущий ноздри запах мыла, которым он пользовался. Сам Том обретался в общежитии, в котором жили все неженатые полисмены до тех пор, пока не обзаведутся семьей. Как только они поженятся, сразу получат служебный домик. Том пока еще не знал, в каком районе города он будет расположен.

Словом, Молли не могла дождаться грядущих перемен в своей жизни.

– Доброе утро, милая, – произнесла миссис Райан, входя в комнату Молли с чашечкой чая, что случалось каждое утро.

– Доброе утро, Ирен. – Молли села на постели.

Ей было сказано, что она может называть будущую свекровь по имени, поскольку так они могли избежать излишней официальности.

– Погода сегодня чудесная, – заметила Ирен, раздвигая занавески и впуская в комнату золотистые солнечные лучи.

Май в этом году выдался неожиданно теплым.

– Я уже говорила вам, что так не годится, – с неудовольствием сказала Молли. – Я имею в виду, что это я должна приносить вам чай, а не наоборот.

– Нет, милая. В последние годы я превратилась в лентяйку и мне просто некуда девать время. – Преждевременно состарившееся личико Ирен расплылось в улыбке. – Как бы там ни было, ты, докторская дочка, наверняка привыкла к тому, чтобы тебе прислуживали.

– Вовсе нет. В Ирландии не принято подавать чай в постель.

– Ты уверена, что твой отец не приедет на свадьбу, милая?

– Да, уверена, – поспешно ответила Молли. – Он будет слишком занят. Кроме того, как я вам уже говорила, его укачивает в море, так что он не выезжает за пределы Ирландии. Приедут мой брат с женой и ребенком, тетя Мэгги из Нью-Йорка, ну и, разумеется, придет семейство Брофи, все шестеро, включая Агату, которая будет моей подружкой.

Разумеется, тетя Мэгги намеревалась пересечь Атлантику не только для того, чтобы побывать на свадьбе. Она собиралась познакомиться с Хейзел, Патриком и Айданом, которых никогда не видела, а также с Тедди, который был совсем еще крохой, когда она уехала в Америку. Она должна была поселиться в доме у Финна и задержаться на две недели после свадьбы.

Торжество обещало получиться многолюдным. На нем должны были присутствовать братья Тома с женами и детьми, коих было уже семеро, плюс полудюжина полицейских и лучшая подруга Ирен, Этель, с которой они по субботам ходили в театр «Ротонда» на Скотланд-роуд.

Финн прислал пять фунтов, что означало – на особую роскошь рассчитывать не приходится, но Ирен прекрасно умела довольствоваться самым необходимым.

– Пенни фунт бережет, – говаривала она.

Они с Молли сходили на рынок Пэдди, где купили чудесное свадебное платье с атласной нижней юбкой всего за один шиллинг и шесть пенсов – его предстояло ушить в талии на пару дюймов, но в остальном оно прекрасно подошло – и пару атласных туфелек, лишь самую чуточку поношенных. Платье с длинными узкими рукавами было оторочено кружевами, и от него исходил слабый запах нафталина.

Миссис Брофи одолжила Молли свою вуаль и венок, в котором маленькие восковые цветочки были украшены жемчугом. Этель должна была испечь торт. Паулина, Лили и Глэдис, невестки Ирен, с которыми Молли уже успела подружиться, обещали приготовить целую гору небольших сэндвичей для торжественного приема, который должен был состояться в комнате над «Гнездом дрозда», местным пабом. «Так что, милая, – с коротким смешком заключила тогда Ирен, – за тобой останется только выпивка для тоста. Затем гости сами будут покупать себе спиртное, а за аренду помещения тебе платить не придется».

– Ладно, девочка, – с кряхтением проговорила будущая свекровь, – пойду приготовлю завтрак. Полагаю, ты опять намерена съесть лишь один гренок?

– Да, пожалуйста. Я не влезу в свадебное платье, если стану уплетать всю ту вкуснятину, что вы готовите на завтрак.

– Тебе не помешает нарастить немного мяса на костях, Молли.

– Как и вам, кстати, – парировала девушка. Она сомневалась, что Ирен весит больше шести стоунов[18].

– Не дерзи старшим, – добродушно укорила ее Ирен. – Гренки будут готовы через пять минут.

Молли проглотила чай, налила воду в таз из кувшина, которую запасла еще с вечера, и тщательно умылась. Ванной комнаты в доме не было, и по вечерам в субботу Молли купалась в жестяной бадье перед очагом в кухне после того, как Ирен и Этель уходили в свою «Ротонду», и до того, как за ней заходил Том, чтобы сводить в кино. Молли надела платье, которое Шинед Ларкин сшила для нее за один день: серое в полоску, с рукавом три четверти и простым круглым вырезом. Оно было чуточку короче тех, к которым она привыкла. Всякий раз, надевая его, Молли думала об Аннемари.

Она собрала волосы в ладошку, перекинула их через плечо на грудь и принялась заплетать косу. Аннемари тоже так делала, и Молли вспомнила, как забавно она щурилась по мере того, как коса становилась все длиннее.

– Больше так не делай, родная, – говорила ей мать. – Однажды ветер переменится и ты станешь косоглазой.

– А мне все равно! – нараспев выкрикивала Аннемари. – Все равно, мамочка, все равно!

Гренки были готовы: до Молли донесся их запах. Она пожалела о том, что Ирен до сих пор пользуется маргарином вместо масла. Дома они всегда ели только масло; один из крупных фермеров каждую пятницу по утрам привозил им огромный круг сбитого масла вместе с дюжиной яиц и кувшином сливок. Сейчас и Ирен могла с легкостью позволить себе масло, но старые привычки умирают медленно, и ей, скорее всего, просто не приходило в голову покупать что-либо другое, кроме дешевого маргарина, который пах керосином, – так, по крайней мере, казалось Молли.

Она спустилась вниз, в маленькую гостиную, где Ирен держала на вилке толстый ломоть хлеба, поворачивая его над огнем. Сегодня разводить огонь нужды не было, но только на нем можно было нагреть воду.

– Почти готово, милая. Налей себе еще чашечку, чайник стоит на столе. Заодно можешь налить и мне. – Их утренний ритуал оставался неизменным на протяжении вот уже многих дней.

Молли присела за стол у окна, выходившего в небольшой, побеленный известкой дворик, где на крюке, вбитом в стену, висела цинковая бадья. В дальнем углу виднелась уборная, в которой было полно пауков. В дождь ходить в нее было крайне неудобно, особенно в темное время суток, поскольку приходилось брать с собой свечу, которая гасла, не успевала Молли дойти до двери.

Ирен суетилась вокруг нее, подкладывая гренки на тарелку. Молли запротестовала, уверяя, что столько не съест и что одного ломтика ей будет вполне достаточно.

– Не волнуйся, девочка, – ответила Ирен. – То, что останется, я отдам соседским детишкам.

Матерью соседских детишек была Тосси Куигли, пронзительный голос которой отчетливо слышался сквозь тонкие стены – она орала на них во всю силу легких. Ей самой едва исполнилось двадцать, а ее малыши походили на новорожденных младенцев, а не на мальчуганов, которым исполнилось уже три и четыре года соответственно. Муж Тосси в один прекрасный день просто ушел, не сказав ни слова, и оставил ее управляться одну. Ирен помогала ей, чем могла, но на Тернпайк-стрит таких, как Тосси и ее отстающие в развитии детишки, было много, и накормить всех она не могла при всем желании.

– Как бы мне того ни хотелось, – часто с грустью говорила Ирен.

Молли съела несколько гренков, хотя для этого пришлось приложить некоторые усилия, подхватила со столика в гостиной свою маленькую белую шляпку с опущенными полями, белые перчатки и черную лакированную сумочку и крикнула:

– Я пошла, Ирен!

– Пока, милая! – крикнула та в ответ. – В котором часу ты вернешься?

– Наверное, поздно. На этой неделе Том дежурит в первую смену, поэтому он заберет меня в половине шестого, и мы пойдем в кино.

– Что ж, желаю вам хорошо провести время, милочка.

Прежде чем открыть дверь, Молли внутренне подобралась. Она ненавидела выходить на улицу разодетой по последней моде и сталкиваться с женщинами, которые никогда не носили новых платьев, кутались в рваные черные шали и неделями не расчесывались. Взгляды, которые Молли ловила на себе, были полны презрения, зависти или даже ненависти к одетой с иголочки незнакомке, которая должна была выйти замуж за парня с хорошей работой и постоянной зарплатой. Молли помахала пожилой женщине, сидевшей на крыльце своего дома, подставив лицо ласковым лучам утреннего солнышка.

– Доброе утро! – крикнула она.

– Доброе, – угрюмо отозвалась женщина.

Маленькая девочка прыгала через скакалку, у которой не было ручек. Молли потрепала ее по голове.

– Привет, дорогуша.

– Привет. – Девочка остановилась и улыбнулась ей. – Мне нравится ваша шляпка, мисс.

– На ней было перо, но я сняла его, – ласково улыбнулась в ответ Молли. – Как тебя зовут?

– Бетси. Когда я вырасту, у меня будет такая же шляпка.

– Надеюсь, у тебя будет не одна, а десять таких шляпок, Бетси.

Дойдя до конца улицы, Молли вздохнула с облегчением. Свернув на Скотланд-роуд, она села на трамвай, идущий в город. Молли ухитрилась найти работу самостоятельно, не подключая к этому делу связи давно усопшего мистера Брофи. Она работала в магазине дамских шляпок «У Роберты» на Клейтон-сквер, но только до тех пор, пока не выйдет замуж за Тома. К тому времени дочь Роберты, Эрика, которая обычно помогала матери, как раз должна была вернуться из Милана, где она училась делать шляпы.

Роберта – которую на самом деле звали Дорис, – продавала шикарные шляпки шикарным женщинам и сама была ужасным снобом. Молли была твердо уверена в том, что получила у нее место только потому, что ее отец был врачом. Девушка подозревала, что Роберта предпочла бы написать об этом крупными буквами у нее на лбу, выставив сей факт на обозрение своих шикарных клиенток.

Подойдя к магазину, Молли остановилась у витрины, в которой Роберта меняла экспозицию, что она проделывала регулярно и с огромным удовольствием: Дорис была вдовой, и магазин давно стал смыслом всей ее жизни.

– Очень мило, – одними губами прошептала Молли, кивая на шляпку, которую Роберта пыталась пристроить на лысой голове без лица.

Шляпка была сделана из розовой органди[19] с проволочными полями и свисающей сбоку розой и прекрасно подошла бы для свадебного наряда.

Молли открыла дверь, и Роберта сказала:

– Это точная копия модели Уорта[20].

Обычно она выставляла для продажи копии известных торговых марок – Шанель, Жанны Ланвин[21], сестер Калло[22]. Некоторые из них Роберта изготавливала собственноручно. Ее клиентки считали их настоящими. Теперь, когда на улице стояло лето, большинство моделей были соломенными: из лакированной соломки, необработанной соломки, отбеленной соломки, а также из фетра пастельных тонов. Последним писком моды в этом сезоне считалась дамская шляпка «колокол», хотя в наличии имелось и несколько моделей с широкими полями для женщин, которые либо были начисто лишены вкуса, либо же им было решительно наплевать на то, что они носят. Шляпка Молли была прошлогодней моделью, которую Роберта продала ей за четверть цены. Первоначально ее украшало огромное страусовое перо, которое девушка сняла и подарила Ирен.

Молли приготовила вторую за день чашку чая и встала за прилавок в ожидании покупательниц. Роберта же уселась на одном из мягких стульев перед большим зеркалом, жалуясь на ноги, которые «когда-нибудь сведут ее в могилу». Время от времени она с восхищением поглядывала на свое отражение. Ее макияж выглядел безупречно, хотя и был слишком обильным; губы Роберта подвела ярко-алой помадой, под цвет своих волос. Ее темно-синий костюм с огромными белыми пуговицами больше подошел бы женщине лет на двадцать моложе, но, впрочем, Роберта была привлекательна в своем, несколько вызывающем, стиле.

Молли Роберта сообщила, что в молодости мечтала выступать на сцене.

– Но мать была решительно против. Она заявила, что это ужасно заурядная профессия, и вместо этого уговорила меня стать шляпных дел мастерицей. А потом я встретила Стюарта, мы полюбили друг друга и поженились. – Женщина вздохнула. – Но я все равно жалею о том, что мама не пустила меня на сцену. Я имею в виду, что в Гертруде Лоуренс[23] или Беатрис Лилли[24] нет ничего заурядного, не так ли? А Сибил Торндайк[25] вообще вызывает всеобщее восхищение.

– В них и впрямь нет ничего заурядного, – согласилась Молли, которая никогда не слышала ни об одной из этих женщин.

Сейчас Роберта с любовью рассматривала свои длинные алые ногти, и Молли сразу же вспомнила, как проснулась в каюте на борту «Королевы майя» в тот самый момент, когда Оливия Рэйнес обрабатывала свои ногти такого же цвета. На верхней койке мертвым сном спала Аннемари. Молли думала о сестре по сто раз на дню. В глубине души она была совершенно уверена в том, что Аннемари пребывает в полной безопасности и, безусловно, счастлива – доказательством тому служило изображение Айдана. Ей исполнилось четырнадцать. Она родилась первого апреля, в день дураков и шутливых розыгрышей. «Помнит ли она об этом?» – спросила себя Молли.

Она вдруг вспомнила ту ночь, когда решила остаться у своей подруги Норин, чтобы избежать домогательств Доктора, и то, как на следующее утро обнаружила сестру лежащей без движения в постели, в перепачканной кровью ночной сорочке. С того страшного дня Аннемари почти ни с кем не общалась, не говоря уже о том, чтобы нарисовать картинку. Но теперь, похоже, она избавилась от этого проклятья, и Молли оставалось надеться и молиться о том, что когда-нибудь она вновь встретится с сестрой – или что Аннемари сама разыщет ее.

Дверь отворилась, и в магазин вошла дама в наряде из желтовато-коричневого крепа: ее платье, расстегнутое пальто свободного покроя и шляпка без полей были сшиты из одной ткани.

– Миссис Эштон! – Роберта живо вскочила на ноги. – Как приятно вновь видеть вас. Должна заметить, что выглядите вы прекрасно.

– Мы совсем недавно вернулись с Бермуд, – похвасталась миссис Эштон. – Мы провели там всю зиму.

Молли выскочила из-за стойки и торопливо схватила стул, приглашая женщину присесть. По мнению Роберты, как только клиентку усаживали, вероятность того, что она совершит покупку, возрастала многократно.

– Вы такая счастливая, – затараторила Роберта. – А моя дочь сейчас в Милане. Я так вам завидую! Не хотите ли стаканчик шерри, миссис Эштон, пока вы будете делать выбор? – После стаканчика шерри клиентки почти всегда покупали шляпки.

– Что ж, не стану отказываться: сладкое шерри, пожалуйста. – Дама поудобнее устроилась на стуле, одарив Молли ледяной улыбкой.

Роберта величественно взмахнула рукой – она и впрямь хорошо выглядела бы на сцене.

– Молли, будь добра, принеси миссис Эштон сладкое шерри.

– Ваша дочь больше не будет работать в магазине или эта девочка лишь временно замещает ее?

– О, Молли – временная сотрудница. Ее отец – врач, – прошептала Роберта. – Итак, миссис Эштон, вам нужна шляпка для какого-то особого случая? Иди же вам потребовалось что-нибудь новенькое, потому что наступила весна?

– И то, и другое, полагаю, – великодушно проговорила миссис Эштон. – Я бы действительно не отказалась приобрести нечто новое, тем более что в следующую субботу состоятся крестины моего первого внука.

Роберта ахнула.

– Не могу поверить, что у вас уже есть внуки!

– Собственно говоря, это мой третий внук. У меня уже есть две внучки.

– Это просто невероятно! Молли, ты согласна со мной, что это просто невероятно?

– В самом деле, – пробормотала Молли, хотя миссис Эштон выглядела лет на пятьдесят, никак не меньше.

После долгих расспросов выяснилось, что клиентке требуется белая шляпка, «предпочтительно из соломки», и Молли получила распоряжение принести коллекцию белых шляп из складского помещения в задней части магазина.

– «Колокол» с алым шелковым цветком и шляпка с кружевными вставками – из голубого кружева, миссис Эштон. Настоятельно рекомендую. Они выглядят потрясающе. Кстати, дорогая, принеси нам небольшое канотье с широкой репсовой лентой.

Магазин быстро превратился в скопище беспорядочно разбросанных шляпок и круглых полосатых коробок. Миссис Эштон примерила их все до единой, выпила еще бокал шерри и в конце концов остановила свой выбор на шляпке из розовой органди с проволочными полями и свисающей сбоку розой – той самой, которую Роберта совсем недавно поместила на витрине.

Покупательница удалилась, заявив на прощание, что теперь ей придется приобрести новый наряд, а Роберта устало повалилась в кресло.

– Эта шляпка совершенно ей не идет, но не могла же я сказать ей об этом, правда? – с ханжеским видом осведомилась она.

– Действительно.

Розовая шляпка, по словам Роберты, очень походила на ту, в которой леди Элизабет Боуэс-Лайон недавно вышла замуж за герцога Йорка в Вестминстерском аббатстве. Это была столь же вопиющая ложь, как и та, к которой прибегала Ина Джеррагти, уверявшая, будто в ее лавке в Дунеатли продаются последние парижские модели.

До обеда подобное представление было разыграно еще четыре раза, и лишь одна дама сумела устоять перед цветистыми комплиментами Роберты и уйти из магазина без покупки.

В час дня, когда настало время обеденного перерыва, Молли направилась к «Блэклерс», большому универмагу, расположенному неподалеку от Клейтон-сквер, где шляпки стоили во много раз дешевле, чем у Роберты. Впрочем, покупать ни одну из них девушка не собиралась. Погода становилась все теплее, и она самым срочным образом нуждалась в летних платьях: то, которое она надела сегодня, было сшито из плотной ткани, отчего в нем было жарко. Молли подумала о том, что сталось с платьями, лежавшими в ее чемодане, с которым она ехала в Нью-Йорк. Впрочем, куда больше ее интересовал вопрос, куда подевались деньги, те самые тридцать шесть фунтов, что оставила ей мама. Сумма была огромной, и некоторым людям она могла показаться целым состоянием, которое они не смогли бы заработать и за год – в том случае, если у них была работа. Располагая тридцатью шестью фунтами, Молли могла устроить себе роскошную свадьбу, зато это было бы далеко не так интересно. Ей нравилось бродить по рынку Пэдди в поисках свадебного платья и туфелек и сознавать, что очень многие готовы принести угощение для ее торжественного приема.

Молли перебирала платья, пытаясь решить, какое именно она хочет купить, – нелегкая задача для того, кого всегда обшивала опытная портниха. Все, что от нее требовалось прежде, – это просмотреть модный журнал в мастерской Шинед Ларкин и ткнуть пальчиком в то платье, которое ей нравилось. Одни платья были недостаточно хороши для магазина Роберты, другие – слишком претенциозны для Тернпайк-стрит, но вполне годились для свадебного путешествия – вместо медового месяца их с Томом ожидал уик-энд в Блэкпуле[26].

– Я подумаю еще немного сегодня вечером, а сюда вернусь завтра, – сказала себе Молли, выходя из «Блэклерс» и направляясь на Кросхолл-стрит, чтобы повидаться с Агатой.

Аптека была закрыта, поэтому девушка постучала в окно, и из задней комнаты вышла Агата, жующая на ходу бутерброд.

– Хочешь, угощу? – предложила она, впуская Молли.

– Нет, спасибо, он выглядит крайне неаппетитно, – и она с отвращением посмотрела на бутерброд. – А почему хлеб розовый?

– Потому что он со свеклой, вот почему, – проглатывая очередной кусок, ответила Агата. – Между прочим, свекла очень полезна.

– Ирен уже приготовила для меня бутерброды. Я, правда, не знаю, с чем они, но ломти хлеба толстые, как бревна. Я съедаю их, когда Роберта уходит на обед, чтобы не тратить перерыв на еду.

– А что будет, если кто-нибудь в это время придет купить себе шляпку?

– Ну, тогда я перестану есть, вот и все. – В отличие от Роберты, Молли не осыпала клиентов фальшивыми комплиментами, но при этом ухитрялась продавать изрядное количество шляпок.

Они прошли в заднюю комнату, где Агата, ожидавшая подругу, налила ей чаю.

– Я хотела поговорить с тобой о своем платье подружки невесты, – начала она.

Молли застонала.

– Сколько раз можно говорить об одном и том же? Я уже сказала тебе – можешь надеть любое платье, любого цвета и фасона. Мне все равно.

– Тогда как насчет темно-фиолетового?

– Темно-фиолетовое? Отлично.

– Темно-фиолетовое с блестками?

– Просто прекрасно.

– Сначала я хотела отпороть блестки, но потом, когда я убрала одну, на ее месте остался след, поэтому мне пришлось пришить ее обратно.

– Не вижу повода для беспокойства.

– Но я хочу знать твое мнение, – мрачно заявила Агата.

– Я только что выразила его целых три раза: отлично, отлично и еще раз отлично.

– Я не хочу выглядеть на твоей свадьбе, как пугало огородное.

– Тебе нравится темно-фиолетовый, Агги? – Молли вопросительно приподняла брови.

– Это мой любимый цвет – и не называй меня Агги. Ты знаешь, я ненавижу это имя.

– Я назвала тебя Агги только потому, что ты действуешь мне на нервы. – Молли окинула подругу строгим взглядом. – Тебе нравятся блестки?

– Я их обожаю. – Агата молитвенным жестом сложила руки на груди. – Мне всегда хотелось иметь платье с блестками, причем именно темно-фиолетового цвета.

– В таком случае я очень сильно обижусь, если ты не наденешь свое новое платье на мою свадьбу. Где ты его купила?

– А ты как думаешь? На рынке Пэдди. Там же, где ты купила свое свадебное платье и где все покупают себе одежду, когда хотят выглядеть модно, но у них не хватает на это денег. Там же я приобрела себе тиару. На ней недостает двух камешков, но, думаю, этого никто не заметит.

Девушки переглянулись и расхохотались.

Они смеялись до тех пор, пока у них не закололо в боку. Когда же они наконец успокоились, Агата призналась:

– Я знаю, что не должна так говорить, Молли, но я ужасно рада, что ты опоздала на пароход и вместо Нью-Йорка осталась в Ливерпуле. У меня еще никогда не было такой подруги, как ты.

– И у меня тоже.

– Мы ведь по-прежнему будем видеться, когда ты выйдешь замуж за Тома, правда? – с тревогой поинтересовалась Агата.

– Разумеется, – уверила ее Молли. – Мы будем, как прежде, раз в неделю ходить в кино, а ты сможешь забегать ко мне в гости, чтобы поболтать, когда Том будет работать по ночам.

– Вот и славно. – Агата удовлетворенно вздохнула.

«Все-таки мне невероятно повезло», – думала Молли, возвращаясь к Роберте. Первые дни в Ливерпуле оказались просто ужасными, но семейство Брофи приняло ее всем сердцем, и она стала для них своей. Они навсегда останутся ее друзьями. А потом Молли встретила Тома, и Райаны повели себя точно так же. После смерти мамы только с Томом Молли чувствовала себя особенной. Она спросила себя, уж не Господь ли приложил руку к тому, чтобы она опоздала на пароход, потому что Ливерпуль изначально был тем местом, которое Он выбрал для нее, а Нью-Йорк стал землей обетованной для Аннемари.

В половине шестого дверь магазина Роберты открылась и вошел Том. Празднично одетый, прижимая к груди шляпу, он выглядел начищенным и исключительно счастливым. Сердце екнуло у Молли в груди – это частенько случалось в последнее время, когда она видела своего жениха.

– Ты выглядишь очень мило, любимая, – сказал Том. Он говорил эти слова всякий раз, когда они встречались.

Молли также ответила привычной фразой:

– И ты тоже. – После того как Том вошел, ей стало казаться, что магазин подернулся розовой дымкой.

– И куда это вы, голубки, собрались? – закудахтала Роберта.

– В «Мажестик»; будем смотреть «Сироток бури» с Дороти[27] и Лилиан Гиш[28], – сообщил ей Том. – Этот фильм снял Дэвид У. Гриффит. Он настоящий гений, по моему скромному мнению.

По тому же скромному мнению Тома, не стань он полицейским, из него получился бы блестящий кинорежиссер, как Д. У. Гриффит, хотя и не такой талантливый, добавлял он в припадке несвойственной ему скромности.

– И много преступников ты поймал сегодня? – поинтересовалась Молли, когда они вышли на улицу.

– Увы, ни одного. Большинство из них выходят на промысел по ночам. Правда, одного бедолагу на Реншо-стрит насмерть сбил автомобиль, и мне пришлось поехать к нему домой и сообщить его жене о случившемся.

– Какой ужас! Тебе, должно быть, было очень неловко!

– Его жене пришлось намного хуже. – Том содрогнулся. Несмотря на самоуверенный вид, в душе он оставался чрезвычайно чувствительным молодым человеком. – Бедная женщина, она буквально захлебывалась слезами. Потом мне пришлось потолковать с одним парнем, который разъезжал на велосипеде по тротуару. Он сказал мне… В общем, я не стану повторять тебе, что он мне сказал, но мне пришлось препроводить его в участок, и уж там сержант живо научил его вежливости. А все остальное время я просто обходил свой участок, говорил людям, который час, или подсказывал, как пройти туда, куда им было нужно. Но я не теряю надежды, что когда-нибудь наткнусь на злодея, грабящего банк. Я все время заглядываю внутрь отделений, просто так, на всякий случай, но до сих пор мне не везло.

– Не расстраивайся, – утешала его Молли, пряча улыбку. – Все еще может случиться.

– Мне нравится быть копом, Молл.

– Я знаю, Том.

– И ты мне тоже нравишься. Я люблю тебя. – Он остановился посреди улицы и поцеловал ее в губы. – Я весь день мечтал об этом.

– А мне хотелось, чтобы ты сделал это. – Неужели она действительно это сказала? Неужели действительно имела это в виду? – Я люблю тебя, Том Райан, – произнесла Молли, только чтобы попробовать эти слова на вкус.

– Я знаю, родная, знаю.

Том обнял ее одной рукой за плечи и прижал к себе. Молли понятия не имела, как он об этом догадался: она сама не знала этого вплоть до самой последней минуты.

Мысли Левона были мрачными, пока он вел свое такси в направлении Уолл-стрит, финансового района Нью-Йорка, где небоскребы загораживали солнце, оставляя некоторые улицы в вечной тени. Иногда он чувствовал себя жалким муравьем, ползущим по самому дну обитаемого мира.

Его пассажира, молодого парнишку в деловом костюме и соломенной шляпе-канотье, обуревало желание поговорить. Он уже успел поинтересоваться у Левона, откуда тот родом, и поведал по секрету, что его собственные родители эмигрировали из России почти четверть века тому назад.

– Наша фамилия была совершенно непроизносимой: даже я не мог запомнить, как она пишется правильно. Инспекторы на острове Эллис переделали ее в «Димитрик», ну, отец и решил оставить ее в таком виде.

– Чем вы занимаетесь? – из чистой вежливости поинтересовался Левон.

Далеко не все его пассажиры оказывались такими дружелюбными, как этот молодой человек, который даже настоял на том, чтобы сесть рядом с ним, а не на заднем сиденье.

– Я управляю кредитами в банке «Морган». Подумать только, – молодой человек коротко рассмеялся, – отец в моем возрасте выращивал овощи в Вологде. А теперь у него свой дом в Буффало. Я приехал в Нью-Йорк в надежде заработать несколько долларов, и сейчас дела у меня идут неплохо. Я только что был в «Мэйси»[29], где купил своей жене сумочку на день рождения, да еще могу заплатить за такси туда и обратно. – Его открытое, простодушное лицо осветилось гордостью и искренней радостью. – Америка – лучшее место на земле, а Нью-Йорк – лучший город в мире. Держу пари, вы и подумать не могли, что когда-нибудь будете водить такси по его улицам.

– Это правда, – согласился Левон.

– По-моему, впереди пробка. Высадите меня здесь, и остаток пути я пройду пешком. Сколько я вам должен, дружище?

– Один доллар.

– Вот, возьмите два. Сегодня мне везет, и я хочу поделиться с вами своей удачей. – Нахлобучив шляпу, молодой человек выскочил из автомобиля. Левон смотрел, как он удаляется пружинистой походкой, сунув руку в карманы и наверняка насвистывая что-нибудь вроде «Янки дудль данди»[30] или «Джаз-банд Александера»[31].

На углу стоял лоток с горячими сосисками. Левон остановил машину и купил себе черный кофе в картонном стаканчике. Опершись на капот своего автомобиля, он прихлебывал напиток мелкими глотками. Мрачные мысли вернулись, хотя, пожалуй, они были уже не такими гнетущими, как раньше. Его молодой пассажир, сам того не подозревая, лишний раз убедил Левона в том, что у жизни есть и светлая сторона и что вслед за ночью обязательно придет рассвет.

Какой-то негодяй изнасиловал его ненаглядную Анну, но все это осталось в прошлом. Очень скоро в квартире на Гранмерси-парк начнет жизнь новое человеческое существо. Тамара с восторгом предвкушала это событие, а вот Левон до сих пор не мог разобраться в своих чувствах. Анна находилась в комнате, когда врач объявил, что она ждет ребенка, но девочка либо не поняла смысла его слов, либо же не пожелала ничего понимать. Она отвернулась, когда Тамара попробовала заговорить на эту тему, наотрез отказываясь не то что обсуждать ее, а даже просто слушать.

– Ну что ж, там видно будет, что делать, – решил Левон.

В Армении такое выражение было не в ходу, но сейчас оно пришлось весьма кстати. Они не станут загадывать наперед, станут жить сегодняшним днем, и будь что будет. Тамара же с головой ушла в хлопоты: покупала одежду для ребенка, училась вязать и переводила старинные колыбельные на английский, чтобы напевать их малышу.

Левон жалел, что не может думать и вести себя столь же оптимистично. Америка и впрямь была лучшей страной на свете, как уверял его недавний пассажир, а Нью-Йорк – лучшим городом на земле. Ему, Левону, необычайно повезло, что он оказался здесь, что у него есть такая жена, как Тамара, и что они нашли замену своей горячо любимой, но погибшей Ларисе в лице другой девушки, такой же красивой и очаровательной.

Как сказала бы Анна, ему отчаянно повезло. Она частенько употребляла это словечко, «отчаянно», иногда совершенно не к месту. Левон сунул один из только что заработанных долларов в нагрудный карман. Отныне он будет считать его своим счастливым долларом и никогда не потратит.