Читать книгу Актер от чистого сердца. Как раскрыть в себе сценический талант - Майкл Говард - Страница 20

Мы с телевидением выросли вместе. В 1947 г., когда я вступил в профсоюз театральных актеров (Actor’s Equity), телевещание только-только зарождалось. В конце 40-х нью-йоркская телекомпания DuMont Television вслед за каналами CBS и NBC стала выпускать в прямой эфир программы с участием актеров. Для многих из нас это означало возможность получить работу в Нью-Йорке. Программы в прямом эфире тогда были увлекательными и незамысловатыми. Они были похожи на экспериментальные внебродвейские постановки. Конечно, телевизоров в то время было очень мало. Даже в 50-е люди еще собирались у витрин магазинов, чтобы посмотреть важные события. Ни у кого из моих знакомых телевизора не было, так что ни я сам, ни друзья и родные увидеть мои работы не могли. Может, это и к лучшему.

Студия DuMont снимала первый сериал по комиксам «Бак Роджерс в XXV веке» (Buck Rogers in the 25th Century), и, видимо, я кому-то очень понравился в роли марсианина. Говорю так, потому что на эту роль меня приглашали трижды. А может, просто костюм был впору? Играли мы в прямом эфире, так что без ляпов не обходилось. Вскоре к нам присоединились талантливые молодые люди, видящие перед собой море возможностей, и уровень сериала стал расти. Сначала пришли хорошие сценаристы – Пэдди Чаефски, Род Серлинг, Норман Корвин, а за ними потянулись и не менее хорошие актеры. Намного лучше и талантливее, чем я. Мы пробовали, экспериментировали, что-то получалось, а что-то – нет. Какое это было время – 50-е! Телевидение тех лет стало школой для всех: звукооператоров, осветителей, операторов, не говоря о сценаристах и режиссерах. Сидни Люмет, тогда уже довольно известный молодой актер, в 1951 г. ушел с поста преподавателя High School for the Performing Arts (его сменил я) ради места заместителя директора одной телекомпании.

Любознательным мастерам театра захотелось разведать обстановку.

Особенностью работы актеров стало то, что им приходилось делать все, что они умели, но при этом еще и помнить (а точнее, пытаться забыть), что их снимает камера. Повезло тем из нас, кто в профессиональном плане рос на импровизации. Нельзя было сделать перерыв или еще один дубль. Это было здорово. Похоже ли на обычный театр? Не совсем. Места намного меньше, камеры неповоротливые, а главное, все бегом, бегом! Переходов между сценами не было. Помню, как однажды по сюжету меня подстрелили, и, пока я неподвижно лежал на полу, группа снимала тридцатисекундную сцену, в которой кто-то рассказывал моей матери о случившемся, и камеру снова наводили на меня, уже лежащего на больничной койке. Я еле успел запрыгнуть в нее как был, в одежде.

Тем временем заинтересовавшиеся такой народной любовью корпорации увидели в мыльных операх неиссякаемый источник прибыли и решили взять дело в свои руки. Очевидно, что меньше всего они хотели шокировать, рисковать и поощрять что-либо, что могли бы посчитать «раскачиванием лодки». Никакие смелые, серьезные и оригинальные идеи не допускались. Медийное пространство теперь принадлежало производителям товаров и их рекламодателям. Но творческие люди не оставляли попыток туда пробиться. Несмотря на все сложности, телеэфир манил многих. В конце концов, это была работа, оплачиваемая работа для актеров и сценаристов.

В 1950-х гг. появился «черный список». Попадание в него неминуемо означало конец карьеры, поломанные жизни. На долгие годы телевидение перестало быть площадкой свободных умов, колыбелью самородков, причем сказалось это и на нас – тех, кто зависел от результатов их работы. Сценаристы, не попавшие в список, стали подвергать себя самоцензуре. Не мутить воду. Не высовываться. Осторожничать. Застойный период. Только с появлением журналистов, таких как Эдвард Мэроу, которые были готовы и имели мужество говорить правду, телевидение и нация в целом начали защищать свои права.

Конечно, были и исключения. Некоторые прекрасные актеры сумели неплохо устроиться, просто рекламируя зубную пасту. Лучше всех на телевидении освоились комедийные актеры и сценаристы. Они правили бал, придавали смысл существованию всей индустрии. Телевидение тех времен подарило нам Джеки Глисона и Люсиль Болл. Некоторые комики, такие как братья Смозерс и дуэт Роуэна и Мартина, пытались поднимать острые и провокационные темы, но их пыл быстро остудили. И все же телевидение дало комикам то, что кино давало Чарли Чаплину и Бастеру Китону. Оно сделало то же, что водевиль сделал в XIX в., а радио – в начале XX в.: позволило этим талантливым людям, живым и настоящим, неделю за неделей приходить в наши дома.

Появление кабельного телевидения привело к огромным переменам. Теперь можно все. Время возможностей. Бурь. Риска. Хорошие сценаристы снова получили свободу действий и встали у руля. Впервые телевидение действительно заслужило право называться серьезным местом работы для талантов. Теперь не только сценаристы и продюсеры, но и лучшие актеры, играющие в качественных и сложных картинах в окружении других хороших актеров и никем не подгоняемые, могут сполна ощутить радость творчества, раз за разом представая перед нами в глубоких и продуманных образах. Когда-то жить и развиваться в среде единомышленников, проверять на прочность старые принципы и условности можно было только в театре. Теперь же пришло время кабельного телевидения и новых технологий. Славное время для творческого человека. Кабель дает отличную возможность для эстетического удовлетворения и карьерного роста, плюс за это еще и платят.

Однако нужно понимать, что при всем развитии новых замечательных технологий и появлении захватывающих возможностей кино и телевидение принадлежат не актерам. Актеры – неотъемлемая часть этого мира, но они им не владеют. Фильм принадлежит режиссеру и редактору. Даже сценарист обычно не входит в эту иерархию. Конечно, в кинематографе всегда находились хорошие сценаристы и режиссеры, создававшие сильные и интересные работы, в которых актер чувствовал, что вносит важный вклад в общее дело. И все равно он не имеет власти над этим миром. Сегодня сценаристы начинают приобретать на телевидении большую значимость, но все же заправляют всем редакторы и режиссеры. Актеру приходится мириться с остальными участниками съемок, позволять им – режиссерам, редакторам, операторам-постановщикам и всем остальным – выбирать, какие кадры, какие дубли из множества сыгранных сохранить. И в картине навсегда останутся только те сцены, которые понравились другим, а не актеру.

Актер властвует только в театре. Только в театре каждый вечер в восемь часов гаснет свет, и все присутствующие – и режиссер, и продюсер, и сценарист – понимают: все зависит от нас, актеров. И мы не подводим. Этот мир, этот вечер – наши. Ни у шоу по кабельным каналам, ни у фильмов, обычных или со спецэффектами, нет той единственной вещи, которая меняет все правила игры, прекращает все посторонние разговоры, заставляет сердце биться чаще, – живых зрителей. Актеру приходится принимать решения – правильные или нет – на виду у всего зрительного зала. Все полтора часа, что длится спектакль (а часто и намного дольше), ничто не отделяет его от зрителя. И зритель видит актера, разделяет его радость, боль и даже глупость не когда ему захочется, а только здесь и сейчас. Именно в театре актер может меняться и развиваться постоянно, вечер за вечером.

Но какими бы ни были технические средства и возможности – будет ли история рассказана без участия голоса или одним лишь голосом, без участия тела или только им, – какими бы ни были исторический контекст, предпочтения публики, актер всегда использует свои главные инструменты: воображение, восприимчивость, темперамент, чувство логики и правды. Технологии и дальше будут идти вперед, появятся новые – такие, какие мы пока даже представить не можем. Развитие техники и общества снова изменит правила игры, так что актерам опять придется приспосабливаться. Но они справятся.