Читать книгу Удивляйтесь вместе с детьми! Как превратить свой дом в место, где ребенку хочется учиться - Майкл Розен - Страница 6

Я писатель и поэтому обязан утверждать, что письменная речь имеет важное значение. Мы должны помогать детям учиться писать и получать удовольствие от этого.

Постараюсь обосновать свою мысль.

Повседневные разговоры и то, что написано в газетах и книгах, – это два очень разных способа использования языка.

Когда мы общаемся друг с другом, то в ходе беседы меняем темы и интонацию. Мы делаем это, реагируя на слова, жесты и манеру речи собеседника. Если он выглядит незаинтересованным, то возможно, я буду повторять сказанное, вставлю оборот «знаете ли» или буду повышать голос в конце фразы. Если у него неодобрительный вид, я могу изменить ход мысли на середине очередной фразы и попытаюсь сделать разговор более приятным, вставив «пожалуйста» или превращая отдельные слова в небольшие фразы с добавлением «немного» и «почти», чтобы мое обращение выглядело не таким личным. Меня могут перебить, и я остановлюсь на полпути. Я могу попытаться преодолеть это препятствие, повысив голос или употребляя более экспрессивные выражения, возможно ругательного характера.

Вы лишены этого, когда пишете, потому что у вас нет ни поддержки, ни направления, которые дает вам слушатель во время разговора. Вы можете представлять, для кого вы пишете, но эти люди не находятся перед вами. Поэтому приходится строить догадки о том, как лучше выразиться. Это не просто умение подбирать красивые слова или предложения – вы должны развивать особую способность, которую можно назвать «писательским голосом».

Когда мы беседуем друг с другом, то сбиваемся, повторяемся, не можем найти нужные выражения, поправляем себя – делаем то, что в письменной речи называется ошибками. Мы произносим короткие группы слов, которые выглядели бы бессвязно, если бы не «хотя» и «поскольку», которые образуют мостики смысла… В нашей речи много мямлящих звуков, междометий и других «наполнителей».

Когда мы пишем, у нас есть время подумать заранее. Мы можем составлять предложения, снабженные всевозможными условиями или оговорками. То же самое можно делать и в разговоре, но с гораздо большим трудом. Пользуясь словами «хотя», «если» и «при необходимости», мы создаем оговорки перед тем, что собираемся написать дальше. Это делает письменную речь более размеренной и продуманной, чем обычный разговор.

Мы можем переходить от одного временного интервала к другому, пользуясь словами «когда», «после», «до того» и так далее. В письменной речи, где определители выдвигаются на первый план, это звучит более логично и продуманно.

В беседе мы говорим словами вроде «он», «его», «она», «ее», «это», «они» и «мой», «их», «наш» и тому подобное. Я могу сказать: «Он дал это ей вчера». Как правило, человек, с которым я разговариваю, знает, кто такой «он», что такое «это» и кто такая «она». Если нет, то он задаст вопрос и я отвечу. С другой стороны, я могу указать пальцем и сказать «он», «вот это» или «ей». Когда я пишу, мне приходится давать специальное пояснение, чтобы люди, вещи и связи между ними были совершенно ясными для читателя. Я не могу научиться делать это с помощью подсказки и объяснений из словаря, я должен приобрести особый «писательский голос».

Когда нам читают или когда мы сами это делаем, то узнаем, как он работает (писательский голос). Если сравнить разговор с одним диалектом – скажем, с типичным лондонским выговором, – то письменную речь можно с речевыми особенностями уроженца Ливерпуля или австралийского Сиднея. Мы стараемся понять этот диалект и даже пользоваться им, но для этого необходима определенная «настройка» и практика.

Во время разговора мы стараемся избегать слишком частого употребления «абстрактных» слов, если только сразу же не приводим наглядные примеры того, что имеем в виду. В повседневных беседах мы не обсуждаем, что более мучительно: «зависть» или «стыд», мы говорим о человеке, которого считаем завистливым или совершившим бесстыдный поступок. Мы «внедряем» абстрактные идеи зависти и стыда в наглядные примеры, о которых слышали.

Существует множество слов, которыми мы редко пользуемся за стенами учебных заведений. Маловероятна ситуация, когда мы выходим из автомобиля, глядим по сторонам, потом обращаемся к собеседнику и интересуемся тем, что в большей степени повлияло на ландшафт: эрозионные процессы или движения земной коры. Если мы все же делаем это, то скорее говорим о том, как дождь, ветер и мороз «разъели эту скалу». Еще можем добавить: «Знаешь, когда-то все это поднялось со дна моря».

В письменной речи мы вполне можем пользоваться терминами, усвоенными в школе (эрозия и движения земной коры). Эти процессы происходят повсюду на земле, они не относятся к конкретному камню, который вы подобрали. Мы переходим от «частного» к «общему», к тому, что может протекать повсюду. Это подразумевает умение писать с помощью особого «голоса». Да, вы можете делать то же самое в обычном разговоре, пользуясь термином «эрозия» в самом общем смысле. Но вам вряд ли удастся это сделать, если сначала не научитесь читать и писать таким образом.

Это не имеет отношения к мысленным обобщениям и абстрактным понятиям, с которыми мы все время сталкиваемся в личной жизни и на работе. Некоторые самые глубокие идеи и мудрые мысли я слышал от людей, не имевших высшего образования, которые сталкивались с тяготами и несправедливостью, или, к слову сказать, от человека, который пришел убрать осиное гнездо. Я же говорю о характерном способе употребления языка, когда происходит парное или групповое сравнение или противопоставление абстрактных понятий.

Письмо (которое включает и чтение) занимает особое место в понимании вещей. Если мы хотим помочь детям обрести «писательский голос», то в нашем распоряжении есть много способов.

Но сначала я поделюсь некоторыми мыслями на этот счет.

Это нельзя сделать только одним способом. Это не завершенный процесс, который вы начинаете, а потом заканчиваете. Обучение письменной речи – это работа, которая не должна заканчиваться никогда. О ней следует думать как о чем-то увлекательном и многогранном.

Когда мы пишем, каждый из нас совершает ошибки. Более важный вопрос заключается в том, есть ли у нас время и помощники, чтобы «редактировать» их. Если мы считаем промахи постыдным делом, то в конце концов боимся писать или, что еще хуже, заставляем других бояться этого.

Любой язык постоянно изменяется. Вероятно, разговорная речь изменяется быстрее письменной, но это происходит в любом случае. Это не должно раздражать, и об этом не стоит печалиться – это интересный и увлекательный процесс. Более того, дети, которых вы пытаетесь заинтересовать, тоже принимают участие в переменах… как и вы сами.

Хотя я говорил о письменной речи как о чем-то одном, на самом деле есть множество способов письма. Только подумайте о разнице между составлением рекламных плакатов и газетной статьи. Подумайте о разнице между словами в лиричной песне и в описании футбольного матча. Подумайте о разнице между кулинарным рецептом и записью в личном дневнике. О разнице между текстовым сообщением по мобильному телефону и письменным заявлением о приеме на работу. Когда мы учимся писать, то вникаем в контекст ситуации. Мы выясняем, когда лучше выражаться в одной манере, а когда в другой.

Использование грамматических определений, таких как «существительное» или «наречие» означает приписывание абстрактного смысла словам из повседневной речи. Мы пытаемся заставить детей понять, что существует нечто общее между словами «банан», «завтрак» и «ярость» (это существительные), когда говорим: «Если мой дядя не получит банан на завтрак, он придет в ярость». Это абстрактное понятие, так как в жизни существует мало общего между дядями, бананами и приступами ярости. Сходство появляется лишь в том случае, если мы группируем слова по способам их использования в речи и письме. Когда мы говорим ребенку, что существуют «имена существительные», он будет думать, что это не имеет отношения к его представлению о дядях, завтраках, бананах и приступах ярости. Поэтому так трудно объяснить это. Становится еще сложнее, когда вы говорите, что бывают еще «глаголы» и «прилагательные». Или если вы говорите, что пользуетесь существительными как «подлежащими» в предложениях.

Вот пример того, что я имею в виду, когда говорю об абстракциях, закономерностях и детях. Допустим, мы занимаемся перемножением сумм. Видна закономерность, ощущается порядок в чередовании и форме чисел, в получении результата. Мы понимаем, что происходит, когда говорим «4 группы из 3 яблок» или «5 групп из 4 пирожных». Если мы учим ребенка «умножению», то не имеет значения, что в одной сумме находятся яблоки, а в другой пирожные. Процесс одинаков, даже если числа разные. Это абстракция. Потом учитель производит «деление», и мы видим другую закономерность. В какой-то момент можно сказать, что «умножение – это деление наоборот». Эти действия взаимно обратимы. В свою очередь, это еще более абстрактное понятие, потому что мы пользуемся абстракциями для его определения. Мы жонглируем абстракциями. Многим поначалу бывает трудно усвоить это, и понадобится многократно проходить материал и возвращаться к уже пройденному. Это называется «абстрактным мышлением», и оно находится в центре нашего метода образования и познания.

То же самое относится к письму, чтению и грамматике. Грамматика в особенности подразумевает умение пользоваться абстракциями. Иногда мы кое-что понимаем, иногда нет. Лишь немногие понимают все, и даже они расходятся во мнениях друг с другом и ведут постоянные дискуссии. Письменную речь нельзя отделить от чтения. Когда мы пишем, то читаем написанное, и это называется «письменная речь». Мы можем кое-что узнать о письменной речи из чтения. Мы можем кое-что узнать о чтении из письменной речи. Мы становимся «читающими писателями» и «пишущими читателями».

Что делать и как помочь

С того дня, когда наши дети рождаются на свет (да-да!), до тех пор, пока они не просят прекратить это, мы должны читать им вслух. Зачем?

Это дает им возможность заняться чем-то отдельно от родителя, находясь рядом с ним. Так они развивают собственные чувства и интересы и в то же время ощущают себя любимыми и надежно защищенными.

Малыш открывает для себя другие миры: люди и разные существа, которые обладают чувствами, сталкиваются с проблемами, совершают открытия, претерпевают изменения, и – поскольку здесь речь идет о детских книгах – обычно все заканчивается очень хорошо.

Независимо от того, что мы читаем вместе с детьми, это обычно вызывает вопросы, мысли и комментарии – строительные кирпичики процесса обучения. Каждый из них – настоящее сокровище, которое мы должны охранять и уважать. Мы делаем это, когда присоединяемся к разговору, отвечаем, остаемся заинтересованными и повторяем то, что сказал ребенок, говоря «не знаю, как…» или «мне интересно…» и слушая его ответы.

Вопросы, мысли и комментарии – строительные кирпичики обучения. Это настоящее сокровище, которые мы должно охранять и уважать.

Если у вас есть больше одной книги для чтения вместе, вы предоставляете свободу выбора. Одна школа мысли утверждает, что ваше дитя не будет «развиваться», если вы не внушите ему, что нужно читать. Другая говорит, что вы никогда не должны выбирать за младшего. Еще одна школа считает, что вы должны поощрять ребенка к выбору чтения, но иногда выдвигать собственные предложения. Этот пункт можно расширить, поощряя братьев и сестер, родственников, друзей, библиотекарей и телевизионных комментаторов – вносить свои предложения.

Представления о свободе, допустимой для ребенка (в том числе и свободе выбора), сильно изменились со времен моего детства. Когда я был мальчиком в 1940-е – 1950-е годы, то думал, что мои родители знают все на свете. Они определенно понимали в книгах больше меня, так что выбор оставался за ними. Отец и мать наполнили мои стеллажи по своему вкусу. Когда я научился читать, то выбирал понравившиеся книги из тех, что они купили для меня, или из тех, которые я унаследовал от старшего брата. Раз в неделю я отправлялся в библиотеку с кем-то из старших, и они обычно поощряли меня к самостоятельному выбору, хотя отец чаще пользовался родительскими директивами, когда я стал подростком. «Тебе пора почитать Томаса Гарди», – говорил он, и я подчинялся. Я никогда так не поступал по отношению к своим детям. Вместо этого я привожу их к книжным полкам – в библиотеках, книжных магазинах и ларьках, где торгуют журналами и комиксами. Я вожу их повсюду, где они могут найти что-то интересное для себя.

Как я уже говорил, одним из самых мощных средств обучения является «отсмотр». Я считаю, что мы должны всемерно поощрять детей к неторопливому просмотру материала. Мы ходим в библиотеки, книжные магазины или выходим в Интернет, где ищем стихи и песни, статьи из Википедии, выбираем книги, рецепты, футбольные программы, комиксы, журналы, газетные статьи и так далее. Это позволяет учиться сортировать и просматривать, выстраивать свои интересы с учетом того, что действительно важно для них. Вы не можете сделать это за детей.

Сортировка письменного материала, будь то книги или другие вещи, о которых я упоминал, также требует абстрактного мышления. Один из моих детей тратил долгие часы на комиксы. Когда я поинтересовался, что он делает, он объяснил, что создал сложную систему сортировки: комиксы с лучшими страницами «Роджера-Доджера», лучшие комиксы, которые он унаследовал от старших братьев, лучшие комиксы из тех, которые он приобретал каждую неделю, и так далее. Это абстрактное мышление высокого уровня. А ведь ему было всего лишь шесть лет! Он назначил себя ответственным за это дело, и его следовало оставить в покое. Он должен был понимать, что никто не собирается внушать ему, будто он занимается разными глупостями или что комиксы – это сплошная чепуха. Это был его мир, его материал, и он учился уверенно обращаться с теми категориями, которые посчитал важными для себя. Он также усваивал другую очень важную вещь: категории придумывают люди. Они не спускаются с неба, ниспосланные великим богом образования, который ни перед кем не отвечает. И этот «инструмент» или «навык широкого применения» является ключевым методом, которым можно пользоваться во множестве разных ситуаций на работе и в повседневной жизни. Я готов снова и снова повторять этот тезис.

Лингвисты называют разговорную и письменную речь разными «стилями». Но, как это ни обозначай, наша задача – помочь детям научиться писать. Самый простой и наиболее приятный способ заключается в том, чтобы слушать, как они читают вслух. Если вы каждый вечер читаете ребенку – помимо жизненно важного интеллектуального и эмоционального материала, о котором я говорил раньше, – вы даете ему почувствовать звук, форму, ритм, порядок, слова и структуру письменной речи. Дело не в усвоении новых слов (некоторые называют это «словарным запасом»). Гораздо важнее узнать структуру письменной речи. Правда, ни вы, ни ребенок не пользуетесь ими в повседневной жизни. Вы можете «преподавать» их, просто читая вслух сотни и сотни страниц, получая огромное удовольствие, смеясь или проливая слезы над замечательными сказками, стихотворениями или рассказами. О, радость преподавания без учебы в школе!

Потом, когда ваш ребенок начинает читать самостоятельно, знакомые конструкции, не принадлежащие к повседневной речи, покажутся ему узнаваемыми. Чтение – навык, без которого невозможно учиться. Если мы разговариваем о том, что читаем, то вскоре переходим к интерпретации. Вот один пример. Когда моему младшему сыну было около трех лет, он больше всего любил книгу «Там, где живут чудовища»[1] и снова и снова заставлял меня или маму читать ее. Представьте эту картину: малыш сидит на коленях, слушает и разглядывает картинки. Мы говорим, что рисунки «иллюстрируют» текст, хотя правильнее сказать, что они рассказывают свою историю. Ребенок, которому читают вслух, сопоставляет услышанное с тем, что он видит, и объединяет два канала информации (разные истории), чтобы получить целостное представление. Мы видим проблески этого глубокого и сложного процесса в словах, которые он говорит, или даже в жестах и звуках, которые он издает.

Если создать детям условия, чтобы самостоятельно разобраться в происходящем, они это сделают. Мы можем гадать и рассуждать о том, что это было или для чего это нужно. Некоторые из лучших книг для таких занятий были составлены Энтони Брауном[2].

Если мы даем детям время и место, чтобы самостоятельно разобраться в происходящем, они это делают.

Вернусь к моему сыну: мы читали ему «Там, где живут чудовища», и постепенно он начал присоединяться к нам. Книга была хитроумно сверстана таким образом, что предложение не заканчивалось на одной странице, так что вы не могли прочитать его до конца, не перевернув страницу. Мы указывали на слово, и малыш устанавливал связь между печатными буквами и звуками, которые слышал. Это первый шаг к тому, чтобы научиться читать.

Поскольку сын хотел постоянно слушать одну и ту же историю и не стремился узнать, что будет дальше, мы гадали – почему же так происходит? Было ли это лишь удовольствием от того, что история становилась все более знакомой? Если хотите, от того, что он мог бы повторить ее наизусть? Или он получал удовольствие, потому что мог контролировать ход повествования? Когда он впервые услышал рассказ и увидел картинки, книга пришла к нему «извне», прочитанная родителями и продемонстрированная на страницах, пока он сидел у нас на коленях. Но по мере того, как он ежедневно слушал ее, мы могли видеть, что он сам рассказывает эту историю – и нам, и самому себе. Может быть, одновременно происходило два повествования: один в нашем исполнении, а другой у него в голове, где хранились воспоминания о словах и сюжете. И давайте не забывать о том, что речь идет о трехлетнем малыше, который говорил на письменном языке взрослых людей, с его особыми структурами.

Могли ли мы сказать, что он получает некое удовлетворение от переживания озорства, опасности и страхов главного героя, каждый раз понимая, что это преодолимо? В первый раз он не мог знать, что будет дальше. Возможно, чудовища съедят мальчика. Возможно, мальчик никогда не вернется домой. А может быть, если он вернется, его мать по-прежнему будет сердиться на него.

Самое большое удовольствие от повторного прослушивания или перечитывания истории состоит в том, что вы знаете о благоприятном исходе. Возможно, вы получаете особое наслаждение в тот самый момент, когда «плохой парень» оказывается поверженным или препятствие остается позади. В первый раз это бывает приятным сюрпризом. Потом наступает признание и подтверждение этого судьбоносного момента.

На тот случай, если вы не знаете: в книжке мать мальчика отправляет его в свою комнату и оставляет без ужина, потому что он плохо себя вел. Мы даже не видим ее и (это важно) знаем лишь по слову «мама». В конце Макс попадает домой, где находит на столе свой еще не остывший ужин. Нам не говорят, откуда взялась еда. Что бы ребенок ни думал о случившемся, это включает интерпретацию. Вы не можете «извлечь» ее из сюжета. А термин «умозаключение» на самом деле не объясняет умственную работу, которую вам приходится проделать. Более того, в мире этой истории (а возможно, и всех остальных) нет абсолютно правильных ответов. Будучи взрослыми людьми, мы можем предположить, что еду приготовила мама, но мы не видим никакой «матери», которая готовит ужин. Предположим, у нас есть возможность интерпретации, что еда появилась волшебным образом. В конце концов, немного раньше в комнате мальчика вырастает целый лес, так почему бы не взяться ужину?

Когда Макс находится в обществе чудовищ, он сначала приручает их, потом танцует с ними, а потом нам говорят, что мальчик хочет быть «там, где его больше всего любят». Если мы на мгновение останавливаемся и размышляем о смысле этой фразы для трехлетнего малыша – моего ребенка, – то получается нечто странное. Я не думаю, что он мог слышать такие слова где-то еще. Взрослые и дети не разговаривают друг с другом фразами вроде «кто-то больше всего тебя любит». Мы говорим «я люблю тебя», спрашиваем «ты меня любишь?» и так далее. Это «кто-то» кажется незнакомым и далеким. И мы обычно не употребляем слово «там», когда говорим о любви. Осмелюсь предположить, что это весьма взрослое понятие.

Мы много раз произносили эту фразу, когда читали книгу, и ни разу не останавливались на ней. Ребенок не спрашивал, что это значит. Но однажды он сказал «мама».

Больше он ничего не сказал. Только «мама».

Что это означало? Он интерпретировал фразу «там, где его больше всего любят» и выражал ее своими словами. В книге нет слова «мама», там есть слово «мать». Он определенно имел в виду свою маму, но должен был прийти к выводу, что фигура матери для Макса была той, которая «больше всего его любит». Он соединил собственные чувства с воображаемыми чувствами Макса (то есть со своей интерпретацией). Психологи называют это «эмоциональной транзакцией». Мой сын решил, что если бы оказался в точно такой же ситуации, как главный герой, то ощущал бы то же самое, что и он.

Все это одновременно очень просто и очень сложно. Просто купить книгу «Там, где живут чудовища» и прочитать ее. Если ребенок захочет, чтобы вы повторили, вы сделаете это… и снова, и снова. Малыш будет показывать, что книга важна для него, и говорить об этом. Эта реакция – лишь вершина целого айсберга интерпретаций. Сложно осознать, как важно то, что вы делаете.

Откровенно говоря, у меня нет полного понимания того, для чего предназначена система образования и процесс обучения. Но с моей точки зрения, большая ее часть должна быть предназначена для того, чтобы наделять участников силой интерпретации. Это не что-то такое, что мы, как родители, можем положить на полку для дальнейшего использования, когда наши дети повзрослеют. Сила интерпретации не является чем-то трудным или особенным, доступным для понимания лишь умного шестнадцатилетнего подростка. Мы помогаем развивать эту способность, не прилагая почти никаких усилий: достаточно лишь находить интересные книжки с картинками и делиться ими с нашими маленькими детьми.

Если мы будем заниматься этим снова и снова – поверьте, это весело, – то подарим детям волшебную дверь, через которую они смогут уверенно войти в мир интерпретаций.

Вот еще одна история. Моя дочь вернулась из школы с домашней работой. Заголовок задания гласил: «Это часть мифа Древней Греции». Потом следовал краткий пересказ мифа о Персее и сестрах Горгонах, а сбоку находилась черно-белая иллюстрация воина с голливудской внешностью, вооруженного мечом и щитом и сражавшегося с женоподобными чудовищами со змеями вместо волос. На обратной стороне листа были вопросы о содержании. Почти все они оказались направлены на «извлечение» информации. Например: «Кто дал Персею мешок?»

Должен сказать, я рассердился. Я подумал: зачем давать лишь кусок произведения? Это уменьшает его художественную силу и искажает предназначение. Если вы знакомите ребенка с какой-то историей, дайте ему в полной мере почувствовать ее силу. Это была не просто «часть мифа»; сама манера изложения – очень сжатая, похожая на резюме, – не давала ни малейшего понятия, почему действующие лица ведут себя именно так, а не иначе. Если вы не знаете, почему Персей поднял щит, чтобы видеть Горгону, почему он собирался убить ее, почему богиня дала ему мешок или почему он носил крылатые сандалии, то все теряет смысл. Если вы читаете истории и не имеете представления, почему кто-то что-то делает, то вам наплевать на них. Это упражнение приучало детей заниматься вещами, до которых им не было никакого дела.

Так что же делать?

Когда в детстве я возвращался из школы с домашними заданиями, которые не нравились родителям, они не стеснялись обсуждать это в моем присутствии. С одной стороны, это научило меня тому, что все можно обсуждать и обо всем можно спорить. С другой стороны, это разочаровало меня и внушило представление, что материал, который мне преподают, мало на что годится. Думаю, мои родители напрасно так открыто выражали свои взгляды.

Поэтому, хоть я и рассердился на домашнее задание моей дочери, я подумал: можно ли превратить это в нечто полезное? Я нашел «Семейную книгу греческих мифов» в пересказе Джеральдины Маккогрин и с тех пор мы с дочерью каждый вечер читали ее. Это простые, красивые и поэтичные пересказы.

Однажды я читал миф «Персефона и гранатовые зернышки». В этой истории Аид, бог подземного царства, похищает девушку и хочет взять себе в жены. Расстроенная мать узнает, где она находится, и просит богов вернуть ее обратно. Зевс, главный бог-олимпиец, объясняет ей, что если она что-нибудь съест, пока находится в подземном царстве, то не сможет вернуться. Поэтому мать Персефоны умоляет Зевса направить кого-то в подземное царство, чтобы забрать ее.

Тем временем Аид искушает пленницу видениями еды. Это продолжается целыми днями, пока она страдает от голода. В конце концов девушка начинает есть гранатовые зернышки.

В этот момент моя дочь выпрямилась и воскликнула: «Нет, я не хочу, чтобы она это делала!»

Несомненно, ей было не все равно. Она тревожилась за судьбу Персефоны. Она боялась, что теперь та навсегда останется в Аиде и больше не увидится с матерью. Можно сказать, история оказала должное действие. Моя дочь участвовала в происходящем и считала это жестоким и несправедливым.

Как же все закончилось? Поскольку Персефона успевает съесть шесть из двенадцати гранатовых зерен, прежде чем является посланец с Олимпа, Зевс решает, что она должна проводить шесть месяцев в Аиде и шесть месяцев на земле. Поэтому у людей есть полгода тепла и полгода холода.

Со временем Персефона изменила свое отношение к Плутону. В этом пересказе мы слышим, что она «научилась его жалеть».

Моя дочь спросила, что это значит. Что это за «жалость»? Поэтому мы немного поговорили об этом чувстве к другим людям. Разве она никогда никого не жалела?

Я рассказываю эту историю потому, что она дает проблеск понимания того, что чтение разных книг и беседы о них имеют такое важное значение. Ребенок участвует в происходящем. Моя дочь переживает за Персефону – это ее чувства. Мы можем сказать, что они «однобокие», но этот миф тесно связан с определенными идеями. Как себя ведут люди, правильно или неправильно? Какое решение было бы справедливым? Истории подводят итог, с которым мы можем соглашаться или не соглашаться. Когда дочь спросила меня о причине «жалости», мы перешли от интуитивных реакций к обсуждению. «Жалость» – это абстракция.

Беседы об абстрактных концепциях трудны для маленьких детей (в то время моей дочери было около семи лет). Без примеров, без веских оснований для заинтересованности, без основательной причины для беспокойства слова вроде «жалости» влетают в одно ухо и вылетают из другого. Но здесь были причины для беспокойства и сочувствия, а героев истории можно было сопоставить с примерами из реальной жизни.

Художественные произведения повествуют об идеях и чувствах, которые связаны с людьми и другими живыми существами, которые нам дороги. Только сравните жалкий листок с «частью мифа о Персее и сестрах Горгоне» с красотой, силой и мудростью полноценных историй и разговоров, вырастающих вокруг них, когда мы делимся ими с нашими детьми!

И извините, если я повторяюсь, но когда мы даем ребенку достаточно места и времени, то есть создаем условия, то книги порождают целый поток идей, достигающих высокого интеллектуального и абстрактного уровня. У детей возникает желание мыслить самостоятельно. Я избегаю слова «волшебство», но порой кажется волшебным, как сила произведений и обсуждений вызывает у ребенка стремление разобраться в происходящем.

Мой младший сын полюбил книжки серии «Капитан в трусах»[3]. Они очень забавные и остроумные, полные комических рисунков и глуповатых шуток в стиле «Симпсонов». Мы с ним прочитали все собрание, и ему захотелось самому придумать продолжение. Моя задача состояла в том, чтобы обеспечить его бумагой, карандашами и ручками и находиться рядом, когда ему хотелось устроить «мозговой штурм» или обсудить проблему, ставившую его в тупик. Я совершенно не умею рисовать, но мне удалось отыскать два пособия по созданию комиксов. Сын нашел веб-сайт автора и прочитал, как ему пришла идея создания «Капитана в трусах». Потом, мало-помалу, в течение трех недель малыш трудился над своим комиксом. Бабушка помогла ему переплести отдельные листы, так что получилась книжка.

Иногда мне казалось, что он так и не сможет завершить работу. Важнее всего было не надоедать ему и не превращать занятие в рутину. В то же время я считал, что без определенного поощрения он не справится. Я чувствовал, что для него очень важно осуществить свой замысел и получить представление о том, что означает работа над творческим проектом: от смутных, неясных идей до создания рисунков и сопроводительного текста, редактуры и окончательной подготовки книги, чтобы другие могли читать и рассматривать ее.

Он создал и второй выпуск комиксов. Возможно, он сделает еще одно. Так или иначе, это продуманные и завершенные произведения. Он знает, что требуется для создания такого проекта, и умеет доводить дело до конца. Все, что нужно, – это идеи. Проблема чаще всего заключается в их материальном воплощении.

Когда мы показываем наши творения другим людям, то больше узнаем о достоинствах и недостатках нашей работы. Она раскрывается перед нами с новой стороны. Зрители указывают на ту или иную часть и говорят, что им нравится, а что нет. Так было и с двумя книжками комиксов, созданными моим сыном. Люди улыбались и смеялись, озадаченно хмурились и задавали вопросы. Они хотели больше знать о выдуманных персонажах, гадали, откуда мой сын взял свои идеи. Он рассказывал им о комиксах и мультфильмах, которые смотрит, и объяснял, что в его персонажах сочетаются черты разных героев. Иногда он удивлялся тому, насколько мы, взрослые, невежественны в отношении мультсериалов и комиксов. Как мы можем не знать про «Футураму» или «Время приключений»?

Увлекательное чтение приводит к новым книгам. Если вам нравится это ощущение, вы начинаете буквально заглатывать книги. У всех моих детей (обычно в возрасте шести лет) бывали моменты, когда разница между удовольствием, которое они получали от просмотра фильмов в кино или по телевизору, и удовольствием, которое они получали (или не получали) от прочитанных историй, становилась такой большой, что они теряли интерес к чтению. У некоторых из них это продолжалось несколько недель, а у других – целый год или около того.

Мы должны искать такие произведения, которые могли бы поддержать интерес и помогли детям стать достаточно опытными читателями. Нам следует избавиться от любых идей о том, что именно малышам следует читать в этом возрасте. Это относится к представлениям о «легком», «не слишком легком» и «трудном» чтении. Я должен был внушить себе, что нет никакой пользы в чтении «трудной» книги только потому, что она трудная. Полезно то, что доставляет вам удовольствие. Происходит накопление опыта и знаний о том, как устроен письменный язык. Вы узнаете порядок и структуру художественного и не художественного повествования, знакомитесь с построением сюжета или с разными видами подачи материала.

Будет большой ошибкой считать, что фильм и книга рассказывают «одинаковую» историю. Единственное сходство заключается в кратком содержании. Слова на странице и движущиеся изображения с речевым и музыкальным сопровождением на экране создают два фундаментально разных представления о произведении. Лишь чтение множества книг позволяет ребенку получать удовольствие и вызывает желание узнавать новые подробности.

Если мои дети достигают момента, когда поиски смысла в книжных словах начинают казаться тяжкой обузой, я прибегаю к всевозможным уловкам для расширения их кругозора. Я воспринимаю это как вызов. «Хорошо. Если ты говоришь, что тебе скучно читать, давай посмотрим, смогу ли я найти кое-что интересное для тебя».

Для этого требуется доскональное знание интересов ребенка в данный период его жизни. Феи? Футбол? Замки? Комиксы? Инопланетяне? Динозавры? Их лучшее описание можно найти в книгах – художественной прозе, стихах, научно-популярной литературе, буклетах, программах, постерах, газетах и журналах. Не стоит забывать и про Интернет. Может быть, какой-то материал, который мы помогаем найти детям (или который они находят самостоятельно), будет поддерживать их интерес в течение пары лет.

С помощью книг мы даем возможность уверенно получать интересные и необходимые знания в мультимедийном мире. Мы говорим, а иногда даже без слов даем понять: ребенок имеет право доступа к любым словам, где бы они ни находились.

Ощущение уверенности в собственном праве «знать» – одна из лучших стартовых площадок для наших детей. Оно будет помогать им не только в школе, но и за ее пределами.