Читать книгу Эра смерти. Эра империи - Майкл Салливан - Страница 6

Мойя умерла в тридцать два года, и хотя для незамужней, бездетной женщины уже не считалась молодой, все же она еще не достигла того преклонного возраста, когда принято приводить дела в порядок. Посему мысли о загробной жизни посещали ее весьма редко. Однако истории она слышала. Отважные воины попадали в Элисин, посмертный рай; все остальные – либо в Рэл, либо в Нифрэл. Хорошие люди попадали в первое царство, плохие – во второе. Нифрэл считался местом возмездия, бесконечной пытки и страданий. Мойя сомневалась, что в Рэле намного лучше, ведь ей описывали его как существование без солнца, полное печали и сожаления. Все это Мойя слышала от матери, но поскольку Одри была известна недальновидностью и мрачным взглядом на всеобщее будущее, Мойя решила, что она, скорее всего, заблуждается. С таким же успехом загробный мир мог оказаться чудесным местом, где еды и питья хватало всем. Она честно не знала, чего ожидать, никаких заранее сложившихся представлений о загробном мире у нее не было: ну, наверное, там темно; возможно, кругом туман; наверняка холодно. Все знали, что Пайр находится под землей, и визит Мойи в Нэйт делал все три предположения похожими на правду.

Ее удивил лившийся сквозь врата свет, но проход через них напоминал вход в освещенный дом темной ночью. Снаружи и издалека все казалось ярким, словно звезды. Внутри яркость слегка померкла, зато за воротами все поглотила непроглядная, черная мгла.

Рэл оказался вовсе не холодной, темной пещерой, но и не яблоневым садом с фонтанами, полными пенного пива. В юности Мойя обращала мало внимания на окружавший жилища ее клана Серповидный лес, но, покинув Далль-Рэн и увидев бесплодные, пыльные равнины большого мира, она вдруг почувствовала любовь к деревьям и ощутила ностальгию, превратившуюся из по-детски горькой в по-взрослому сладкую. Здешние деревья отличались от рэнских. Их мощь, высота и значительный возраст показались Мойе умиротворяющими, будто привычный старый плащ, накинутый на плечи в начале долгого пути.

Местность здесь была не только лесистой, но и холмистой, хотя идти было довольно легко. Между камнями и холмами, извиваясь, журчал ручеек. Вдалеке вздымались ни на что не похожие горы. Исполинские, занесенные снегом каменные вершины выстроились в ряд, будто гора Мэдор подарила жизнь ватаге одинаковых по росту детей. Над всем этим возвышалось нечто вроде небесного купола, хотя Мойя не увидела ни солнца, ни намека на синеву. Рассеянный белый свет озарял все, не создавая ни теней, ни тепла. Хотя бы в этом мать Мойи оказалась права: в загробном мире не было солнца.

– Ха, – задумчиво проговорил Дождь, когда все они впервые увидели вечный мир.

Всего одно слово, даже и словом-то не назовешь, но Мойя почувствовала, что оно точно выражает ее собственные чувства.

– Я ожидал чего-то большего, – разочарованно произнес Тэкчин, разглядывая вершины далеких гор.

– Я ожидала меньшего, – с облегчением признала Тресса. – Или, может, больше кое-чего другого.

– А по-моему, тут здорово, – заявил Гиффорд, сияя белозубой улыбкой.

– Солнца нет… тогда откуда свет? – тихо спросила Роан, обращаясь скорее к самой себе.

Брин сказать было нечего, но она то и дело вертела головой, глаза разбегались, стремясь охватить взглядом все, что их окружало.

По ту сторону врат начиналась дорога, аккуратная улица из белого кирпича – известняка или, может, алебастра. По обочинам застыла в ожидании еще одна толпа, куда больше той, что застряла снаружи. Поначалу Мойя решила, что они пытаются выбраться, но вскоре поняла, что это не так. Стоило вратам открыться, как недавно усопшие бросились внутрь и оказались в гуще матерей, отцов, дедов, детей. Вслед за изумлением последовали объятия и слезы – череда грандиозных воссоединений. Далее пришла пора знакомиться. В огромной толкающейся толпе Мойя не столько видела, сколько слышала все это.

– Это твой прапрадед, Кобальт Сир! Ты с ним не знаком. Тебя назвали в его честь. Он скончался до твоего рождения.

– Я твоя мать. Я умерла, давая тебе жизнь. Казалось, это произошло только вчера, но ты посмотри на себя!

Поначалу Мойя опасалась, что кто-нибудь заметит, как Тресса пользуется ключом, но сейчас все ее страхи рассеялись. В эти драгоценные минуты воссоединения все остальное было забыто.

– Брин! Брин! – прокричал знакомый голос. – Брин!

Не успела Мойя понять, что происходит, как Брин уже бросилась в объятия хорошо знакомых мужчины и женщины. Разумом Мойя понимала, что находится в Рэле, загробном мире, но лишь теперь ощутила это нутром. Глядя, как Дэлвин и Сара обнимают дочь, Мойя почувствовала себя так, словно ее ударили в живот.

Это правда. Мы действительно мертвы.

Сара и Дэлвин пришли не одни. Вместе с ними подбежал, заливаясь веселым лаем, знакомый черно-белый пес. Мойя помнила несчастную старую пастушью овчарку, доживавшую свой век после того, как дряхлость уже не позволяла ей пасти овец. Сейчас это был совсем другой Дарби – молодой и полный сил, – однако Сара и Дэлвин выглядели точно так же, как в момент смерти. Мойя понимала, что что-то упускает из виду – много чего, наверное, – и подозревала, что собака – ключ к этому, равно как и обретенная Гиффордом способность нормально говорить.

Я совсем не умею разгадывать загадки.

К Тэкчину подошел красивый фрэй в белой мантии и тепло похлопал его по плечу.

– Тэкчинри! – широко улыбнулся он.

– Прайло? – Тэкчин ошеломленно уставился на фрэя, затем сказал Мойе: – Это мой отец. Он погиб во время войны с дхергами.

– Рада познакомиться, господин.

– Прайло, а где мама?

Фрэй закатил глаза.

– Она еще жива, дурень ты этакий!

Слева от Мойи с десяток гномов окружили Дождя. Они обнимали, хлопали копателя по плечам и бранили его.

– Ну что, наконец докопался достаточно глубоко?

– Смотрите! Он кирку с собой притащил! Вот дурачина!

– Эти деньки закончились, парнишка! Ты достиг дна.

Мойе эти замечания казались обидными, однако они сопровождались улыбками и объятиями.

Какие же дхерги странные.

Когда Сара отпустила Брин, Дэлвин крепко обнял дочь, как делал тысячу раз при жизни. Знакомая картина пробудила в Мойе давно забытый укол застарелой, неприятной зависти.

Мойя, зарабатывавшая на жизнь прядильным делом вместе с семьей Брин, всегда наблюдала за возвращением Дэлвина после долгого дня на овечьем пастбище. Сара встречала мужа поцелуями. Затем к нему подбегала Брин и что-нибудь ему показывала. Все это – запах приготовленного ужина, улыбки, счастье и любовь – вынуждало Мойю ускользнуть из дома, иначе остальные, заметив слезы в ее глазах, стали бы приставать с расспросами. Мойе не хотелось объяснять, какую пустоту она ощущает при мысли, что ничего подобного ей не суждено испытать.

Наблюдая за воссоединением семьи Брин, Мойя почувствовала ту самую пустоту. Она огляделась в поисках собственной матери, но Одри нигде не было.

Кое-что никогда не меняется.

Сара заметила Мойю. С полным сочувствия взглядом женщина, бывшая ей ближе родной матери, подбежала к ней и крепко обняла ее. Оказавшись в ловушке Сариных объятий, Мойя не смогла сдержать слез.

– Все хорошо, – успокаивала ее Сара. – Теперь все будет хорошо.

Сара обнимала ее, вызывая в памяти тоску по трескучему огню в очаге и умиротворяющим запахам шерсти и только что испеченного хлеба – убежищу, которое Мойя когда-то обрела в соседском доме.

– Твоя мама обязательно придет. Те, кто имели сильную духовную связь с кем-то из умерших, знают, когда это происходит. В ушах начинается звон, прямо как перед обмороком. Поэтому мы здесь. Одри приходила сюда раньше, но она… ну…

– Она меня ненавидит, – ответила Мойя. – Всегда считала меня ужасной дочерью.

Сара выглядела смущенной, как будто к ней неожиданно явились гости и застали в доме беспорядок.

– Ничего подобного! Я в этом уверена. Просто врата были закрыты, и никто не знал, надолго ли, вот некоторые и ушли, не дождавшись. Уверена, Одри вернется. – Сара отерла слезы Мойи. – В любом случае мы здесь, и ты можешь побыть с нами, пока вы с матерью не найдете друг друга.

– О… мама, – сказала Брин, вытирая глаза и щеки, – прости, но мы здесь не задержимся. Нам надо идти дальше…

Родители удивленно посмотрели на нее.

– Ах, милая… – начала Сара.

– Ты ведь понимаешь, что ты… что ты умерла? Да? – спросил Дэлвин.

– Конечно понимаю, и должна признать, что не горю желанием делать это дважды.

– Дважды? – Сара бросила озадаченный взгляд на мужа.

Мойя неловко рассмеялась:

– Вы же знаете нашу Брин, такая шутница…

Сара строго посмотрела на нее – так она всегда смотрела на девочек при жизни, когда Мойя и Брин являлись домой перепачканные с ног до головы. В ее взгляде читалось: Во что это вы обе вляпались? И еще: А виновата в этом ты, уж я-то знаю. Потом, будто вспомнив, что оставила обед на огне, Сара прижала руки к щекам и окинула взглядом всех остальных.

– А как вы все сразу здесь оказались? Неужто фрэи захватили Драконий лагерь?

– Нет, не в этом дело. Просто… эй, погоди-ка. Откуда ты знаешь про лагерь? Я жила там после… после… – Брин запнулась.

– После нашей смерти, да. – Сара кивнула.

Люди вокруг прекратили здороваться и двинулись по мощеной дороге в сторону домов – маленьких круглых хижин, как в Далль-Рэне. Брин узнала не всех, но некоторые показались смутно знакомыми – лица, которые она видела в детстве, но ничего не могла о них вспомнить.

– Люди умирают, дорогая, – объяснила Сара. – И приносят новости. – Она помолчала. Глаза ее подернулись печалью. – В последнее время много народу погибло, война все-таки. До нас доходили удивительные рассказы о тебе, о Персефоне, Мойе, Роан и Гиффорде и о твоей дружбе с мальчиком из Дьюрии, Тэшем, который, наверное, уже не мальчик. Надеялись скоро услышать, что стали дедушкой и бабушкой. Видимо, теперь этого не произойдет.

– Кстати, о мальчиках… Этот тоже возмужал. – Дэлвин хлопнул Гиффорда по спине, отчего гончар пошатнулся. – Ты, смотрю, похорошел, а?

– Да, господин.

– Пойдемте-ка в дом! – предложила Сара, размахивая руками и подгоняя их, словно овец. – Посидим у огня, и вы расскажете нам, что творится в мире. Мы живем вон там, совсем близко.

Сара указала в сторону колодца, и Мойя готова была поклясться, что это копия того самого, что стоял в центре Далль-Рэна, где произошла легендарная вылазка к колодцу, когда она вынудила Тэкчина наполнить для нее тыквы.

Я Тэкчин. Самый красивый и искусный из всех галантов.

Шрам утверждает обратное. В том и в другом отношении.

– Этот колодец как две капли похож на тот, что был у нашего дома. Разве такое возможно? – спросила Мойя.

– Он здесь, потому что все мы его помним, – объяснила Сара. – Это по-прежнему наш общий колодец, но теперь мы берем из него не воду, а кое-что другое. Кое-что более глубокое и жизненно важное. Здесь важны воспоминания. Они помогают создавать мир вокруг. – Повернувшись к Брин, она добавила: – Твоя бабушка Брингильда ждет вместе с детьми. Я просила их остаться дома. Не хотела тебя ошарашить. Некоторые приходят целыми кланами, но я знаю, как попадание сюда сбивает с толку. Я так и думала, что это, наверное, ты. Даже смерть не отнимет материнскую интуицию, а я ведь помню, что ты не любишь нырять, а предпочитаешь входить в воду постепенно.

Сара взяла Брин за руку и пошла вперед.

– Подождите! – сказал Гиффорд.

Все остановились и оглянулись. Гончар вглядывался в расступавшуюся толпу, и вскоре перед ними появилась хрупкая женщина – молодая, худощавая, с короткими прямыми волосами. Когда толпа разошлась, женщина сделала несколько медленных, робких шагов вперед. Руки у нее тряслись, на глаза навернулись слезы… она не сводила взгляда с…

– Роан? – тихо проговорила Рианна, приближаясь к ней мелкими шажками.

Мать и дочь были невероятно похожи, хотя Роан, как ни странно, выглядела немного старше. Мойя напомнила себе, что мать Роан умерла совсем молодой.

Они обнялись не сразу, а когда заключили друг друга в объятия, им недоставало той бурной радости, которую выказали Брин с Сарой. Поначалу женщины, вытянув сжатые в кулаки руки, словно подкрадывались друг к другу. Затем мать медленно, осторожно преодолела расстояние между ними и обхватила Роан, как будто дочь была сделана из тонкого фарфора. Некоторое время они так и стояли, потом Рианна начала тихонько гладить дочь по голове.

И Роан заплакала. Мойя редко видела, чтобы ее подруга так плакала. Громко всхлипывая, Роан безудержно рыдала.

Сгорбившись, они прильнули друг к другу. Жизнь, полная страха, превратила этих женщин, которые могли бы быть красивыми и гордыми, в жалкое подобие самих себя.

При жизни они не просто отбрасывали на мир крошечные тени; они сами были тенями.

Разглядывая лица вокруг, Мойя крепче обхватила лук. Указав на Роан и Рианну, она спросила:

– Никто не знает, где обосновался Ивер-резчик? – Она посмотрела на мощеную дорогу в надежде увидеть чудовище, которое слишком долго принимала за человека. – Хотелось бы пустить в это подлое ничтожество стрелу, а может, штук шесть-семь.

– Что такое стрела? – спросил Дэлвин.

– Вот. – Она показала ему одну из своих.

– Это причиняет боль?

– Обычно да.

– Здесь не получится, – сказала Сара. – В Рэле боль приглушена, как и свет. И я ни разу не видела здесь Ивера. Может, он где-то дальше. Большинство из нас далеко не заходит. Нам нравится наша деревенька. Пойдемте покажу.

Гиффорд не хотел вмешиваться. Он оставил Роан наедине с матерью и зашагал по дороге с остальными, но остановился у колодца, чтобы не упускать жену из виду. Видеть мать и дочь вместе было одновременно чудесно и жутко – трагическое подобие чуда, будто великолепие разрушенной горы, после которой остался невероятной красоты утес. Он смотрел на них так, как мог бы смотреть на радугу, пытаясь охватить взором всю ее целиком. Поняв, что таращится во все глаза, он отвернулся, чтобы дать им побыть наедине.

Гиффорд обнаружил, что стоит посреди деревни, на удивление похожей на Далль-Рэн. Многие дома напоминали те, что он помнил. Однако они были в отличном состоянии, никаких следов ветхости или разрушения. Толстые, ровные балки и свежая ярко-желтая солома. Крыша нигде не погнулась, не покосилась. И еще одно явное отличие: от колодца в центре лучами расходились тысячи, возможно, даже десятки тысяч построек. Все это были типичные рхулинские круглые хижины, но опять же не совсем. Перед домами Гиффорд заметил костры, как и должно быть, однако не почувствовал ни запаха стряпни, ни даже дыма.

Проходя мимо Гиффорда, многие махали ему рукой, все улыбались и вели себя весьма дружелюбно. Среди них не было ни одного исхудавшего, бледного или больного. Никто не хромал и не кашлял. Он разглядывал лица в поисках отца, которого едва помнил, и надеялся наконец встретиться с матерью. О ней он знал лишь по чужим рассказам. Судя по всему, Ария была удивительным человеком. Она умерла в шестнадцать, но оставила в душе каждого, кто знал ее, глубокий след. Чаще всего ее описывали как смелую, добрую и мудрую, и Гиффорд с годами стал идеализировать женщину, намеренно пожертвовавшую собой, чтобы он мог выжить. Он хотел бы с ней встретиться, хотя бы сказать ей спасибо, но не знал, как она выглядит, да и она бы его не узнала.

Может, она пришла к вратам, но не поняла за кем? Может, мы разминулись, даже не осознав этого.

Нет, решил он. Уж Дэлвин и Сара наверняка знали Арию и помогли бы матери воссоединиться с сыном. Теперь он задумался о том, почему родители Брин сказали, что Одри вернется за Мойей, но про его семью не сказали ничего.

Что это значит? С ними что-то случилось?

Может, его родители, как Мик, бродили по миру Элан, а дороги в Пайр так и не нашли. От этой мысли Гиффорду вдруг стало одиноко.

Брин ушла в дом к родителям. Мойя стояла рядом с Тэкчином, разговаривая с несколькими фрэями, на которых она произвела удивительное, но несколько пугающее впечатление. Дождь продолжал болтать с гномами. Как ни странно, все общались на рхунском.

Наверное, они говорят на родных языках, но поскольку я мертв, то могу понимать их. Может, когда я говорю, они слышат фрэйский или язык бэлгрейглангреан.

Улыбнувшись при мысли о том, что говорит по-фрэйски (интересно, каково это на слух?), Гиффорд заметил у колодца Трессу. Он подошел и присел на перевернутое ведро.

– Ну что, два отщепенца снова вместе? Как будто сидим на крыльце Приюта Пропащих.

– Нет, – ответила Тресса. – Тебе там не место.

– Как это? Почему? Из-за того, что я теперь лучше говорю?

Тресса покачала головой:

– Нет. Мы тебя много лет назад выперли.

– Правда? А мы – это кто?

– Наверное, я. Я ведь единственная, кто остался, да? В любом случае у тебя есть она. – Тресса указала на Роан. Мать и дочь продолжали разговаривать, касаясь друг друга лбами. – Ну и то, что ты несколько лет назад взял и спас все человечество. Это окончательно подорвало твое положение изгоя. Тебя теперь считают героем. В Приюте Пропащих героям не место.

– Ты не изгой, Тресса.

– Что-то не вижу, чтобы народ становился в очередь поблагодарить меня за все хорошее, что я сделала в жизни.

– Это еще не конец.

– Конец, – с чудовищной уверенностью заявила Тресса. – Ну и наделала же я дел, да?

– Что такого ужасного ты натворила? Неудачно вышла замуж? Миллионы женщин так ошибаются.

Тресса покачала головой:

– Я не могу винить в этом Коннигера. Конечно, я не знала, чем он занимается, но ведь должна была, разве нет? Что это за жена, которая не знает, что ее муж убивает людей? Да я и до встречи с ним на всех производила дурное впечатление. Меня с восьми лет прозвали стервой – с восьми! Не знаю почему. Я даже не понимала, что это значит. Я пыталась быть хорошим человеком, привела назад корову Киллианов, когда та заблудилась. Всю ночь ее разыскивала, платье порвала, за что отец меня избил. Глупая скотина застряла в чаще и вполне могла сломать ногу и подохнуть. Впрочем, меня никто не видел, так что и похвалить было некому. И это я заставила Хита Косвелла вернуть Тоупу Хайленду нож – помнишь, у него был отличный нож? Я заставила Хита его вернуть; пригрозила всем рассказать, если не вернет. Он вернул, и я сдержала обещание, ни слова не проронила. Конечно, никто не знал, что это я. Я тогда подумала, это, наверное, хорошо, понимаешь? Видимо, ошиблась. Я часто ошибалась. Забавно, как четко все начинаешь видеть после того, как уже ничего не можешь изменить.

Роан смотрела в их сторону, жестом подзывая Гиффорда подойти.

Он встал, радуясь, с какой легкостью теперь поднимается на ноги. Сделав шаг, остановился.

– Идем со мной, – сказал он Трессе.

– Необязательно со мной миндальничать, Гиффорд. Все нормально.

– Нет, не нормально. И да, обязательно.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься.

Тресса рассмеялась:

– Я отобрала у Персефоны Второй Трон, помнишь? А толку от нас с Коннигером не было никакого, хотя мы должны были руководить кланом. И я пыталась выдать Мойю замуж за Обрубка. Ты ведь об этом не забыл?

Гиффорд нахмурился:

– Ты прилагаешь много усилий, чтобы отталкивать людей, Тресса.

– Вот и хорошо.

– Но я…

– Не надо. – Тресса встала. – Знаю, ты считаешь, я заслужила то, что получила. Уверена, вы все так считаете. Просто некоторые – вроде тебя – ведут себя повежливее, что ли. Но жалость мне ни к чему. Пускай уж лучше ненавидят.

Она торопливо зашагала прочь.

Внутри дом родителей Брин до мурашек напоминал тот, где она выросла. Картины, нарисованные ею на стенах, и отпечатки рук ребенка, которым она когда-то была, – все оказалось на своих местах. Подробности были невероятными, и если это результат воспоминаний, то Брин наконец-то поняла, откуда у нее талант Хранительницы.

Как только Брин вошла, навстречу ей бросилась небольшая толпа. Пятеро детей чуть не сбили ее с ног. Все они были одеты в шерстяную одежду, украшенную узором Далль-Рэна. Каждый взволнованно смотрел на нее.

– Дети, это ваша младшая сестричка, Брин, – сказала Сара и, по очереди указывая на каждого ребенка, представила их: – Это Уилл, вон тот – Дэлл, там Рен, Дэйл, а эта малышка – Мэдоу. Они умерли до твоего рождения. Рен прожила дольше всех.

– Я заболела, – сказала девочка. – Ты побила мой рекорд на четырнадцать лет.

Все дети имели общие фамильные черты; каждый ребенок слегка напоминал Брин – те же глаза, тот же рот, – однако все они были уникальны, словно картины, рожденные воображением одного художника. Брин знала, что у нее были братья и сестры, но подробности потонули во мгле детских сказок. А теперь они с ней разговаривали.

– Я… – Брин не успела договорить, как Мэдоу обняла ее. Она была самой младшей, с огромными глазами и пухлыми щечками.

– Это было… это было ужасно? – спросил Дэлл. – Я про твою смерть.

– Дэлл! – укорила его Сара. – Что за вопрос?

Брин помнила рассказы о Дэлле, первенце Сары. Его нарекли в честь отца, и все называли его Малыш Дэлл. Говорили, что мальчик терпеть не мог это имя.

– Ну, прости… Мне просто любопытно.

Брин не знала, что сказать. Вдаваться в подробности точно не стоило, потому что рано или поздно пришлось бы упомянуть ключ, а она считала, что об этом лучше помалкивать, даже в кругу семьи.

К счастью, Сара сменила тему, и объяснять ничего не пришлось.

– Это твоя бабушка, Брингильда, – сказала Сара, представив женщину, не соответствовавшую никаким ожиданиям.

Брин всегда воображала свою бабку злобной каргой, еще более уродливой сестрой Тэтлинской ведьмы. Эта миловидная женщина выглядела моложе Сары.

– Я бы пришла к вратам, – сказала Брингильда, – но ты бы меня все равно не узнала. А ведь это я дала тебе имя. Так давно хотела с тобой познакомиться, милая.

Женщина обняла Брин.

– Твои дядья и их семьи наверняка подойдут попозже, – продолжала Сара. – Все захотят узнать, что происходит в мире, так что будь готова: тебя забросают вопросами. Хоть на какое-то время это тебя развлечет, а то дни здесь обычно все одинаковые. Скучновато, когда нечем заняться.

– Почему? – Брин огляделась.

– Это место ожидания, – громко произнес отец и, как будто в доказательство своих слов, опустился на стул рядом с полным дров кострищем. – Место без всяких желаний.

– Но это же хорошо, разве нет? То есть вам не нужно постоянно трудиться в поте лица, верно? Не нужно колоть дрова, работать на ферме. При жизни вы оба работали не покладая рук, так что заслужили отдых. У вас больше нет ни трудностей, ни страхов.

– И делать нам нечего, – сказала Сара. – Я никак не могла дождаться, когда же дети вырастут и мы с вашим отцом наконец сможем передохнуть. В какой-то момент я поняла, что этого никогда не будет. Всегда что-нибудь найдется. В этом вся жизнь: только разберешься с одним, тут же на смену приходит другое. Борешься и страдаешь, чтобы достичь цели, а потом понимаешь, что всему этому конца-края не видно. Из-за нескончаемой череды испытаний и несчастий жизнь казалась мне бедствием. Но теперь я понимаю, что в этих трудностях – весь смысл жизни. Если их убрать… смысл исчезает. Как будто жизнь – игра, но теперь состязание закончилось. Мы все здесь, ждем, слушаем про тех, кто еще может играть. Это не ужасно, но и не увлекательно.

– В чем-то теперь лучше, – сказал Дэлвин. – Мы, похоже, забыли об этом, но ты права. Нет страха и беспокойства. Появилось много времени, чтобы отдохнуть, поговорить, подумать.

Брин показалось, что отец изо всех сил старается приукрасить их теперешнее существование.

– И, может быть, как раз для этого Рэл и предназначен. Он дает время остановиться и порассуждать, задуматься о жизни, о том, что мы сделали не так, что могли сделать лучше.

Сара вытерла чистые руки полотенцем без единого пятнышка.

– Ни наше существование, ни мир не должны были быть такими. Мир сломан, и мы продолжим так существовать, пока его не починят. Ну, во всяком случае, так говорят. Все должны были жить вечно – вон там. – Она указала на потолок.

– Брин? – позвала снаружи Мойя. – Нам пора.

На секунду Брин почудилось, что это происходит много лет назад: Мойя пришла позвать ее прогуляться по берегу реки, или пройтись вдоль кромки леса при свете светлячков, или пуститься в очередное приключение. Об этом Брин никогда не писала в своей книге, хотя, наверное, стоило бы.

Книга! Я же им не рассказала!

– Я записываю все, что происходит в мире! – выпалила она и покачала головой, удивляясь собственной глупости. Они же не поймут. – Я делаю отметки на…

– Брин! – Таким тоном говорила не сирота, которую приютила семья Брин, но Щит кинига.

– Что такое? – Выйдя за порог, Брин с удивлением обнаружила там почти всю компанию.

– Нам пора. – Мойя опасливо осмотрелась и прибавила потише: – У нас неприятности. – Она кивнула в сторону Дождя. – Среди гномов ходит слух, что правитель этого царства ищет тех, кто открыл врата, которые он приказал запереть.

– В Рэле есть правитель?

Мойя кивнула:

– И судя по всему, он недоволен.

– А где Тресса? – спросила Брин.

– Я думала, она с тобой.

Брин покачала головой:

– Ты же не думаешь, что она… В смысле… как думаешь…

– Не знаю, но ее нужно найти… и поскорее.

Тресса дошла до самых врат. По правде говоря, она никого не искала и даже рада была, что не объявились ни Коннигер, ни ее родители. Никого из них она видеть не хотела, а потому во избежание каких-либо вопросов села на траву и сделала вид, что сосредоточенно поправляет ремешки на сандалиях, которые ни в чем подобном не нуждались. Наверное, со стороны это выглядело очень глупо – ну сколько времени можно поправлять ремешки? Она чувствовала себя ребенком, который один не получил подарка на Праздник Зимы. Это смущало и расстраивало ее, но не потому, что ей чего-то не дали, а от сознания, что все остальные свои подарки получили.

Тресса понимала, о чем думали все, кто бросали взгляды в ее сторону.

А она-то здесь как оказалась?

Ей тут не место.

Для таких, как она, есть другое место.

Следующее место, подумала она, гадая, почему не попала сразу в Нифрэл.

Тресса понятия не имела, откуда она это знает – возможно, оттуда же, откуда знала, что Малькольм – бог, – но была уверена: стоит ей войти в следующий мир Пайра, и обратно она не вернется. Вот подходящее для нее место – Нифрэл, «под Рэлом», самое дно. Там она встретит множество друзей – друзей и родных.

Как это обычно бывает? Люди, которым суждено попасть в другие миры, как по волшебству оказываются в Нифрэле либо Элисине, стоит им пройти через Врата Рэла? Может, души разделяют не сразу. Или, может быть, за мной кто-нибудь придет, чтобы проводить к месту вечного упокоения.

Все эти мысли казались Трессе неправильными, и она задумалась, уж не вмешивается ли ключ в естественный ход вещей. Наверняка она знала лишь одно: вряд ли ей удастся разгадать эту загадку. Может, Роан удалось бы, но не ей.

А что будет, если я просто не пойду в Нифрэл?

Она могла бы отдать ключ Мойе и остаться в Рэле навечно, вроде как обвести смерть вокруг пальца. Вот только это было бы сродни тому, что мог бы сделать Коннигер, а его планы никогда не срабатывали. Кроме того…

Меня отправил сюда Малькольм. Должно же это хоть чего-то стоить…

Она носила ключ при себе, но до сих пор так и не поняла, почему Малькольм отдал его именно ей или почему остальные с этим согласились. Хотелось верить, что это ее второй шанс, возможность что-то изменить, но она понимала: это пустые мечты. Об этом Малькольм не сказал ни слова, никогда ни на что подобное даже не намекал. У нее не было ничего, кроме ощущения, которое шло рука об руку с уверенностью, что все закончится в Нифрэле.

Обязательно либо одно, либо другое?

Она вздохнула и нахмурилась. Наверное, сначала одно, потом другое. Так логичнее. Она нужна Малькольму, а когда выполнит работу, он выбросит ее, как обгрызенную куриную косточку.

Никто, кроме меня самой, в этом не виноват.

Она могла найти немало доказательств, опровергавших эту мысль, однако понимала, что сама себя обманывает. При куче недостатков Тресса отнюдь не была глупой. Люди всегда находили оправдания своим действиям и считали собственное поведение приемлемым, даже когда ненавидели других за то же самое. Но поддерживать такой самообман стало слишком затруднительно. Когда она вошла в трясину, все казалось очень ясным, но теперь ее сознание снова затуманилось. У нее было время, чтобы обзавестись новыми мыслями и свежими сомнениями.

Если Малькольм – бог и знает все на свете, почему он вообще допустил, чтобы все так запуталось? Почему гибнут хорошие люди? Например, почему он убил…

– Тресса?

Услышав голос, она встала и обернулась.

В нескольких футах стоял и таращился на нее Гэлстон. Он выглядел точно так же, как когда она приходила в Приют Пропащих. Она стучала в дверь, но он не отвечал. Тогда она заходила сама. Увидев ее, он замирал на месте без всякого выражения на лице, будто ничего не понимает. В хорошие дни он помнил ее имя, но кроме этого, как правило, ничего. В плохие дни он вообще ее не узнавал, поднимал шум, кричал, велел ей убираться из его дома. Это всегда сбивало с толку: дом ведь был не его.

Тресса внутренне подготовилась к худшему: озадаченное выражение лица Гэлстона означало, что сейчас начнутся обычные вопли. Но на сей раз этого не произошло. Напротив, он сделал кое-что настолько неожиданное и поразительное, что Тресса совсем растерялась.

Он заплакал.

В его глазах появились слезы, потекли по щекам. Он не пытался их сдержать или хотя бы вытереть. Просто стоял на месте, пока она тоже не прослезилась. Затем Гэлстон неожиданно подошел и крепко обнял ее. Он был высокий, и ее лицо оказалось прижато к его груди. Она ощутила, как большая, широкая ладонь нежно обхватила ее затылок. Его тело содрогалось от всхлипов, и он обнимал ее, как будто…

– Спасибо, Тресса, – наконец сумел прошептать Гэлстон, когда ему удалось сделать вдох – вдох, который ему явно не был нужен. – Я пытался… Я хотел… Я так давно хотел тебе это сказать. – Он снова сделал резкий вдох. – О, Великая Праматерь, благодарю, что позволила увидеться с ней. Я никогда не сумею выразить, как… Словами не описать, как я тебе благодарен за все, что ты для меня сделала. Я так боялся, что ты пробежишь по Рэлу на пути к Двери, и я не успею тебе сказать.

Он отпустил ее. Подняв голову, она встретилась с ним взглядом.

– Ты знаешь?

– Я был с тобой, когда Малькольм все объяснил, помнишь? – дрожащим голосом ответил Гэлстон. – Я был там, но ничего не мог сказать. С того несчастного случая я чувствовал себя таким одиноким. Настоящий кошмар. А потом появилась ты. А я к тебе так ужасно относился. Я не мог управлять собой, собственным телом. Кричал, вопил, швырялся вещами. Даже ударил тебя… Нет. – Он помотал головой. – Все гораздо хуже. Я тебя избил. Да, избил. Помню, ты едва могла открыть глаза. Ты вернулась на следующий день и почти ничего не видела. – На лице у него отразился ужас.

Тресса вытерла глаза, всхлипнула и кивнула:

– Ты не виноват. Ты испугался, принял меня за незваного гостя. Ты… ты решил, что какая-то чокнутая вломилась к тебе домой. Оно и понятно, с чего тебе думать иначе?

Гэлстон покачал головой. Из глаз у него снова потекли слезы, да с такой силой, что все лицо стало мокрым.

– Мне так жаль. О, Тресса… И ведь ты никому не рассказала!

Она пожала плечами:

– Меня никто не слушает. К тому же это никого, кроме нас с тобой, не касалось. На самом деле, это был не ты. Я знаю.

– И ты возвращалась – день за днем. Я так боялся, что ты не придешь. Но ты приходила каждый день, ни одного не пропустила. Ты была для меня единственным лучиком света в океане тьмы. Тресса… – Он взял ее лицо в ладони. – Я люблю тебя, Тресса.

Он снова обнял ее, и тут она поняла, что они не одни.

Отстранившись, она увидела всех остальных. Роан, Гиффорд, Брин, Тэкчин, Дождь и Мойя – все они наблюдали.

– Ну надо же, – сказала ей Мойя. – Годы тщательно поддерживаемой стервозности сведены на нет простым добрым делом.

– Поцелуй меня в задницу, Мойя!

И тут она услышала звон, звук в ушах, заглушавший все прочие. Судя по лицам ее спутников, они его тоже услышали.

Кто-то из их знакомых скончался и прибыл к вратам.