Читать книгу Сухуми: зеркало воспоминаний - Майя Сохумели - Страница 4

Воскресное утро, бабушка ворвалась ко мне в комнату со словами: «Кристе Агсдга» («Христос Воскрес»). Она стояла над моей головой с крашеными яйцами в ожидании пасхального ритуала.

– Ауффф, беби, чуть позже он не мог воскреснуть, а? – полусонный, сказал я.

Как только я произнес это, бабушка влепила мне хорошую оплеуху, которая пробудила меня ото всех сонных грез. В нашей семье главной была бабушка, поэтому на всей советской земле в нашем доме главенствовала христианская идеология, которую бабушка вложила в меня с самого рождения. Когда я родился, она тайно крестила меня, а после на каждый церковный праздник водила на службу, учила молитвам. Все до того момента, пока я не пошел в школу и не столкнулся с атеистичным взглядом не только нашего биолога, но и почти всего преподавательского состава.

Но даже несмотря на советскую власть, в Сухуми большинство все же отмечало Пасху. Это можно было заметить по настроению в городе, по тому, как все выбегали во двор с крашеными яйцами. В каждом доме был кулич, из каждого дома доносился запах жареного поросенка, которого принято резать на Пасху.

Куличи, кстати, достать было совершенно невозможно – в магазинах не продавали куличи, только один кекс «Весенний», который и был подобием Кулича. Поэтому все обращались к моей бабушке, которая пекла две ночи для соседей и нас. Все знали: у Циалы самые вкусные куличи с огромным количеством изюма и творога.

Мое утро началось очень рано, ни одно воскресенье не начиналось для меня в 8 утра, кроме пасхального. Но плохое утреннее настроение быстро сменялось на более задорное, стоило мне только выйти во двор и выиграть у ребят в битве на самое крепкое пасхальное яйцо.

У меня была своя хитрость, с ночи я оставлял яйцо в морозилке, успевал им выиграть у двух трех, пока яйцо не прогревалось на солнце, а после вновь бежал за другим, дожидавшимся меня в морозильной камере. Но был у нас во дворе один хитрец, так он умудрился выиграть всех, покрасив яйца цесарки. У цесарки очень крепкие яйца, поэтому все были повержены, даже я со своими холодными яйцами.

Яйца цесарки очень дорого стоили, каждый из мальчишек хотел их добыть. Некоторые даже умудрялись где-то купить декоративные деревянные яйца, но их сразу разоблачали, потому что деревянное яйцо отличалось по весу. Местные власти всеми способами пытались помешать людям отмечать Пасху, но у них ничего не получалось. В канун Пасхи по телевидению показывали лучшие заграничные фильмы, которые обычно считались запрещенными. На что только не пойдешь, лишь бы не пустить людей в церковь, но люди все равно шли. Кстати, шли не только бабушки со своими внуками, но и молодые женщины и мужчины.

В школах нам официально запрещали приносить на уроки крашеные яйца, но я точно знаю, что завтра в школу все придут с главным символом Пасхи и на переменах устроят чемпионат. Я не знаю, какой смысл запрета, когда все его нарушают. Директор школы все прекрасно понимала, потому что после нас весь школьный двор был в яичной скорлупе и яйцах, ведь никто их не ел – весь интерес был в том, чтобы удариться с противником. Два года подряд они стали переносить воскресные и рабочие дни: сделали пасхальное воскресенье рабочим за счет Первомая. Всех строго-настрого предупредили, что надо прийти, пересчитывать будут.

В тот день, помню, как меня также разбудила бабушка и говорила, что надо идти в школу, а у меня не было никакого желания. И я ей сказал, что мне приснился ангел, который за руку вел меня в церковь. Бабушка даже расплакалась и сразу же повела меня в церковь. Час простоять на службе или 5 уроков мучиться в воскресенье? Да простит меня моя директриса, но все же я отдал душу религии и выходному.

Потом директор вызывал к себе, пришлось от родителей объяснительную записку приносить. А мне никак нельзя было совершать ничего плохого, потому что у меня 9 класс и я выпускался из своей любимой школы.

Мой последний звонок был самым приятным воспоминанием последнего грандиозного мероприятия.

Я заканчивал 12 среднюю школу города Сухуми с надеждой больше никогда не возвращаться в стены этого концлагеря. Так я шутил, хотя учеба мне всегда давалась с трудом, а учителя меня называли хулиганом и будущим диссидентом. Возможно, они и были правы, но хулиганом я не стал, а диссидентом не успел. На протяжении всей учебы мы ждали этого дня, и когда он наступил, мы просто ликовали. Бабушка с утра отгладила мою накрахмаленную рубашку, а когда я одевался, она стояла в уголочке и плакала.

– Оставь, не трогай, негодник, – ударила она меня по рукам, когда я потянулся к клубнике. Она боялась, что я запачкаю белоснежный вид, над которым она так долго старалась.

– Бабушка, все напрасно, смотри, – протянул я три фломастера ярких цветов, показывая, что сегодня рубашка будет не просто испачкана, а полностью измазана.

Это была наша школьная традиция: на рубашках и фартуках красовались номера и фамилии, пожелания на будущее, воспоминания о прошедшей учебе. Мы прощались так, будто никогда больше друг друга не увидим, хотя все жили очень близко, и встречались каждый день. Но таков был ритуал, а обойти его было просто невозможно. В этот день все учителя любят учеников, и ученики отвечают им взаимностью, потому что больше никогда мы не встретимся в стенах школы. В конце концов, все собрались во дворе школы, кто-то из наших поднял на плечо первоклашку – и прозвенел последний звонок. Только директор закончила свою торжественную речь, как мы все бросились из школы, чтобы отметить этот день, в котором нам можно было все.

Первым делом сфотографировались на БРДМе абхазской гвардии, который вот уже как месяц стоял около нашей школы. Кто знал, что это будет первая абхазская бронетехника, которую в последующем подобьют. Затем мы пошли на набережную, дошли до аттракционов, как раз в то время открылся новый аттракцион. Какая-то центрифуга, внутри которой становился человек, и его раскачивало до головокружения. Катались на электромашинах, этот металлический прут, касавшийся потолка под напряжением тока, всегда мешал исполнить план и сталкиваться друг с другом.

Ну и, конечно, пошли в кафе на набережной, девочкам купили кофе с мороженым, а сами пили водку. Ох, какими взрослыми мы себя тогда ощущали, мне казалось, что вот после этого дня весь мир будет у меня на ладони. В тот день кафе были полны выпускниками из других школ, мы поздравляли друг друга. В какой-то момент кто-то предложил соединить столы, и нас становилось больше и больше. Мне кажется, на мгновение мы забыли, что нас ждут еще выпускные экзамены, которые могут еще много души вытащить из каждого. Но все это было потом, а сегодня мы вступили во взрослую жизнь, которая оказалась не такой сладкой, как мы хотели бы. На выпускном вечере наша директриса Евгеша в торжественной обстановке вручила аттестаты зрелости, и мы отправились к нашему однокласснику, у которого справляли выпускной.

Там собрались все наши учителя, наша классная Рашида Исхаковна, наш любимый учитель Харлампий Григорьевич Илиопуло. Он принес с собой киноаппарат, ведь мы забыли заказать видео, он снимал все на этот аппарат. Я никогда не видел эту пленку, наверное, сейчас я отдал бы полжизни, чтобы посмотреть эти кадры, а тогда мне просто было смешно, что он нас снимает. Мы гуляли до рассвета, пели, танцевали, даже курнули травку. Утром встретили рассвет, правда, не так, как все в Сухуми на набережной, а на крыше дома. Пили за будущее, клялись в дружбе до гроба, поздравляли друг друга с вступлением в новую, взрослую жизнь и желали друг другу успехов на вступительных экзаменах. Я в тот момент любил весь мир, мне хотелось обнять каждого в своем городе Сухуми.

Вы никогда не пили, если у вас не болела голова три дня после застолья. У меня, наверное, болела неделю, потому что после выпускного вечером мы собрались на дне рождения Дато, нашего одноклассника, который жил в районе Багмарани. У Дато в тот день не было родителей дома, они уехали на дачу, поэтому вечером мы выпили все марочные коньяки в его доме. Не знаю, что ему сделал отец, который так тщательно и долго собирал коллекцию старого алкоголя. Но нам было все равно, потому что был вечер, мы были молоды и отмечали как в последний раз. Мы не знали и даже не догадывались, что спустя несколько месяцев мир разделит нас на десятилетия, поэтому это был наш последний и яркий отдых.

Домой я вернулся только на третий день, бабушка смотрела на меня как на прокаженного и велела быстро идти в баню, чтобы отмыться от всего ужаса, называя негодником. Я много раз слышал имя Варлам Авидзба, но в тот день, наверное, раз двести она произнесла его имя. Варлам – мой сосед, который, по мнению бабушки, был хорошим мальчиком, вернулся после выпускного сразу домой, даже 12 ночи не было, а сегодня уже за книжки сел, чтобы подготовиться к институту. Как же меня раздражал этот Варлам, но я не знал, что именно Варлам спасет жизнь мне и моей семье, и что он станет чуть ли не лучшим моим другом на долгие 30 лет. Но в то утро моего отходняка не было ни одного имени хуже, чем Варлам Авидзба.