Читать книгу Сухуми: зеркало воспоминаний - Майя Сохумели - Страница 8

Каждый раз, когда мне вспоминается Сухуми, закрывая глаза, я вспоминаю запах. Говорят, что память на запахи – самая сильная из всех. Запах моря, смешавшийся с ароматом магнолий, мимозы, цветущего винограда, жареных шашлыков в ресторане «Нарта», черного турецкого кофе на «Брехаловке». Но главным был для меня запах свободы, который более я никогда и нигде не испытывал.

Первые годы, когда я попал в Грузию, мне казалось, что родной народ, люди и тепло заменит мой город. Я даже поддался всеобщей иллюзии того неповторимого колорита, но Тбилиси не смог заменить Сухуми. Потому что я отчетливо ощущал скованность нахождения не на своем месте, которое с годами только усиливалось. А с переездом в Россию я уже полностью потерял ту часть, которая отвечала за ощущение внутреннего безмятежного счастья.

Постоянное нахождение на пороховой бочке своего среди чужих и чужого среди своих. Вроде мне ничто не было чуждо, но ничто не могло мне заменить того самого ощущения. Я уверен, что мои дети уже никогда не поймут, о чем я говорю, они никогда не бросятся в омут своих воспоминаний, чтобы прочувствовать тот запах кофе и морского бриза, доносящегося с другого края черного моря, и ощущение единства с этим огромным и бесконечным властителем нашей земли.

Он придавал жителям и гостям Сухуми беспечности и куража, раскрепощенности, которая не была связана с распущенностью. Скорее, это было внутреннее убеждение, что нам, черноморским жителям, дозволено чуть больше, чем другим советским гражданам.

Я еще ребенком очень любил ходить в кафе гостиницы «Абхазия», в две щеки поедать вкуснейшие в мире шарики мороженого, которые подавали в металлических стаканчиках на пластмассовых ножках. В последующем гостиница «Абхазия» станет для меня легендарным местом, которое в моментах спасало мне жизнь. Перед кафе гостиницы «Абхазия» был разбит цветник, где цветами были написаны число и месяц, а также были часы, циферблат которых был сделан из цветов. Число менялось ежедневно, ежедневно ночью садовники высаживали цветы в новом порядке.

В школе у меня была традиция: убегая с уроков, я бежал в кинотеатр «Апсны», а потом с друзьями шел кушать хачапури «Лодочка» в кафе около Красного моста или прямиком в «Нарту». Ночной Сухуми же был полностью во власти цикад. Их стрекотание было слышно во всех уголках города, и когда я впервые влюбился, то вечер моего романтического свидания был пронизан магией от огромной луны, отражавшейся в тихом море, стрекотанием цикад и запахом цветущей магнолии. А деревья в парках будто дышали – когда ты тайком под вечер уединялся с любимой, чтобы придаться первым сладостным поцелуям, за тобой буквально наблюдали столетние титаны, блюстители морали, опускавшие свои кроны, как только ты переходил черту дозволенного.

Со временем я много с кем разговаривал: одни винили других, третьи считали, что правы только они, а четвертые до сих пор не могут ответить на вопрос, что же они там делали. Но никто из них не смог мне ответить на самый главный вопрос: разве все это стоило того? Стоило ли того, что запах моря сменился на запах пороха, крови, смерти и страха. Звон цикад сменили автоматные очереди, а чаек перекрыли взрывы «градов». Война, выгнавшая из своих домов большинство коренных сухумчан: грузин, русских, абхазов, греков, армян, украинцев и эстонцев.

После прочтенных романов о войне я всегда сталкивался с мыслью о бессмысленной жестокости на поле битвы. Но кажется, что бессмысленность заключается в самой войне, а не в ее жестокости. Жестокость – лишь одно из средств военного конфликта, а вот смысл ей придаем мы своими восторженными криками о земле, которую ты не унесешь собой на тот свет, о национальности, которая не важна твоему Богу, об истории, которая никому не нужна здесь и сейчас.

Лишь посеяв зернышко исключительности одного народа над другим, ты взращиваешь в себе не только невежественность к мирозданию, но и вражду ко всему инородному, тому, что не отражается в тебе. И именно эта вражда, как молния с неба, разрубила пополам не только город – она раскидала по разные стороны баррикад соседей, родственников, целые семьи. Зачем земля, если она будет пустовать, зачем сосед, если ты не можешь его угостить, зачем тебе друг, если ты не можешь его обнять, зачем тебе дом, если в нем некому жить. Будто полночные призраки, дома в Сухуми до сих пор смотрят вдаль пустыми глазницами. Когда-то эти глазницы были наполнены счастьем, смехом и любовью. Сухуми – это город, в котором веет любовь. Помимо запахов, Сухуми – это вкусы. И мой вкус – это бабушкино инжирное варенье.

Мне было три годика, но с самого детства я был очень взрослым молодым человеком, наблюдавшим за окружением, и иной раз выдававшим очень глубокомысленное заключение. Так, в одно светлое утро я наблюдал за бабушкой, которая жарила мне блинчики. На столе лежала креманка, до краев наполненная вареньем из инжира. Периодически я поглядывал на варенье и жадно заглатывал слюну, но дожидался блинчиков, чтобы растянуть удовольствие.

– Это мои блинчики? – спрашивал я бабушку, чтобы как-то отвлечься.

– Да, Амбо, все твои, – отвечала бабушка.

– Тогда я буду их кушать первый, – строго говорил я, – если кто съест без меня, то всех накажу, – еще строже добавлял.

Бабушка посмотрела на меня и улыбнулась, ничего не ответив. Наконец она закончила жарить и сложила все блинчики стопочкой. Соблазнительная горочка, на которую я хотел накинуться, но не смог, потому что мне в мгновение захотелось в туалет.

– Значит так, мне тут надо по делу отойти, но я все блинчики посчитаю, без меня не вздумайте кушать, – строго проговорил я и стал считать стопку. Конечно, я не умел считать, поэтому просто перебирал все числа один за другим, а потом отправился в туалет.

– Остынут, Амбо, – встречала меня бабушка, когда я вернулся обратно.

– Зачем ты съела? Я же говорил не кушать без меня, – расстроенно произнес я.

– Ты что, правда посчитал блинчики? – удивилась бабушка.

– Беби, я же не умею считать, я просто перевернул верхний блинчик, – ответил я, и она залилась смехом, а после еще рассказала папе и маме, которые смеялись моей сноровке. Бабушка очень любила меня, она стала для меня второй мамой, которая знала все мои секреты. Помню, однажды я ей принес целую банку светлячков с возгласами, что дарю своей бабушке звезды.

С наступлением лета в Сухуми появлялись светлячки, которые очень ярко светились в темноте. Они летали по городу и веселили людей, а мы детьми пытались словить их, иногда мне это удавалось. Вообще в детстве мне многое давалось легко, особенно то, что было не свойственно моему возрасту. Особенными были мои романтические порывы: в те далекие времена пределом мечтаний любого мальчики был самопал, который делали из прикрепленной к деревяшке зажатой с одной стороны антенны «Жигулей» или «Волги».

Вот один раз я и мой друг Леван решили пойти к морю, будучи совсем еще детьми, покидали там камни в море, искупались пару раз, а потом вернулись обратно к дому. И тут вдруг, проходя мимо стоящей под эстакадой «Волги», Леван сказал, что он делает самопал и ему нужна антенна от этой «Волги». Отговаривать его было бесполезно, и он начал ее выдергивать. Не получалось. В конце концов, он ее выдернул, и тут из-за угла появилась жена хозяина машины. Она схватила нас и отвела к родителям, потому что была знакома с мамой Левана, узнав его, она сначала пристыдила, а после погнала к дому. Досталось нам обоим, но больше всего Левану.

Нам не было еще 8 лет, а мы уже решились на такое. Долго меня дома отчитывали, после этого я проходил мимо всяких машин. После с Леваном у меня произошла еще одна интересная история, спустя 7 лет после последнего инцидента мы вновь решили прогулять школу. Рядом с нашей 14 школой находился кинотеатр «Апсны» – самый большой и новый кинотеатр не только в Сухуми, но и во всей Абхазии. Все новые фильмы первыми шли именно там. А иногда мы бродили по набережной, засматриваясь на отдыхающих девчонок. По пути мы покупали у цыган жвачки «Дональдо», притом что у нас в классе была одна девочка-цыганка, она у своих собратьев, «чавелла», брала жвачки по своей цене.

Нам встречались цыгане, у которых был попугайчик, и они зазывали: «Боря гадает». Или в «Нарте», где рядом околачивался Марадона – поистине легендарная личность, колорит Сухуми. Марадона был практически бомж, но сумел завоевать любовь сухумчан и гостей черноморского курорта. Что-то в нем было непередаваемое.

Однако не всегда все проходило гладко, и именно тот день был таким. Мы с Леваном заранее договорились, что должны прогуляться по набережной, а после отправиться к Илоне. Девочка, которая нравилась нам всем, жила недалеко от набережной, и в тот день Леван решил признаться ей в любви. Конечно, дело такое, что ни о какой учебе не может идти речь. Леван не знал, что Илона нравится и мне, да и я никогда не сказал бы ему об этом. Все бы прошло хорошо, но наша директриса Евгеша узнала, что наш класс ушел на «шатало», и бросалась за нами по всему городу на своем белом «Запорожце». Сначала устраивала засаду около «Апсны», если там не удавалось нас перехватить, ждала у «Нарты». Но мы все равно пробивались. На следующий день нас строили перед учительской, и начиналась экзекуция.

Евгеша кричала, что расформирует класс, что разгонит нас по районам, но мы давали честное слово, что больше не будем, к тому же, завуч была матерью нашего одноклассника, и постепенно Евгеша остывала. В тот день нас не пугала даже завтрашняя экзекуция. Слегка оторвавшись от Евгеши, мы отправились к Илоне – она стояла у подъезда, а Леван немного трусил к ней подходить. Я его подталкивал, чтобы он ничего не боялся. Наконец Леван решился и отправился к Илоне, а я присел на лавочку, опустив голову, чтобы не смущать влюбленных. Я поднял голову, когда ошеломленный бросился ко мне и стал тянуть меня. Мы выскочили из двора, он тянул меня, а я пытался остановиться, чтобы понять происходящее.

– Стой, что случилось? – спросил я, отдернув свою руку.

– Она любит другого, – сухо ответил Леван.

– Кого? – инстинктивно вырвалось у меня.

– Не сказала, – совсем тихо сказал Леван.

– Стой тут, – смело произнес я.

Я бросился обратно к Илоне, которая все так же стояла у подъезда, возможно, она знала, что я вернусь.

– Почему ты не любишь Левана? – спросил я ее, подойдя ближе.

– Я ему сказала, почему, – гордо ответила Илона.

– Мне тоже скажи, – строго сказал я, но она смутилась и опустила голову, я тогда не понимал, в чем дело.

– Послушай, Илона, ты должна любить Левана, поняла, – говорил я и совершенно не осознавал своих слов.

– Не буду, – обиженно ответила она.

– Почему? – удивился я.

– Потому что не хочу, – отвернулась она.

– Пожалуйста, люби Левана, ради меня, – сказал я, и она удивленно посмотрела на меня.

– Ради тебя?

– Леван мой лучший друг детства, – стал я запинаться.

– Хорошо, – строго произнесла Илона.

– Супер, – обрадовался я, – тогда я пойду за ним? – спросил ее.

– Хорошо, но только пусть он скажет тебе, кого я люблю, и если ты его все равно отправишь ко мне, тогда я буду любить Левана, – сказала она и отвернулась.

Я ничего не ответил, но понял все. Илона назвала мое имя Левану, поэтому она не уходила и дожидалась, что я приду к ней обратно, и поэтому Леван мне ничего не сказал. Я вернулся к Левану и ничего не спрашивал у него, а просто настоял, чтобы он шел к Илоне, она согласилась его любить. Леван бросился к дому Илоны, а я отправился к морю с жутким чувством непонимания: меня любила девочка, которая мне тоже нравилась, но своего друга я любил больше.

Не понимал я только одно: а правильно ли я поступил? Это чувство меня преследовало очень долго, пока через 5 лет после войны я случайно на свадьбе не встретил Левана и его жену Илону. У меня остался друг на всю жизнь, а у друга жена. Кажется, я поступил правильно.