Читать книгу Фрагменты прошлого - Меган Миранда, Megan Miranda - Страница 11

Без фотографий стены смотрятся голыми. На них остались лишь кусочки липучки и тикающие над письменным столом часы. Последние представляют собой скорее футбольный сувенир, чем прибор для определения времени, поскольку на них трудно разобрать цифры. Комната выглядит точно так же, как в мое первое посещение, когда я поднялась сюда и Калеб назвал ее «бункером». Кажется, прошла вечность. Кажется, прошел миг. Целый год вместе, запечатленный в фотографиях.

Здесь мы начали отдаляться друг от друга. Здесь Калеб преградил мне дорогу в комнату, изгоняя из своей жизни. Здесь я отвернулась и ушла. Здесь он переоделся, взял ключи и в последний раз вышел из комнаты… Но сейчас мне необходима частичка Калеба. Я хочу найти его здесь, вспомнить таким, каким он был в те мгновения, когда у нас все было хорошо. И я знаю, что ищу. Темно-синий жесткий очечник, обычно лежавший на верхней полке стола. Однако я не нахожу его там. Его нет на привычном месте.

В том, как я бросаюсь на поиски одной-единственной вещи, сквозит какое-то отчаяние. Я ищу простенькие очки Калеба в черной оправе, с линзами, помутневшими из-за частого протирания подолом рубашки. Очки Калеб носил только дома, хотя порой жаловался, что от контактных линз у него устают глаза. Я вот думаю: возможно, в какие-то дни он и контактные линзы не надевал? Возможно, поэтому он что-то во мне не замечал, на что-то не обращал внимания? Мне нравится мысль, что поначалу было именно так. Что из-за близорукости он многого просто не видел.

Калеб ненавидел эти очки. Ненавидел носить их и ненавидел, когда его в них видели. Я застала его в этих очках, придя в «бункер» без предупреждения. Случилось это накануне рождественских каникул. Я запомнила это, поскольку Калеб до последнего дня корпел над рефератом по истории, ворча, что тот портит ему праздничное настроение. Я постучалась, но Калеб сидел в наушниках и не услышал стука. Осторожно приоткрыв дверь, я позвала его по имени – дала время отреагировать на мой приход. Калеб сидел за компьютером с открытым на столе учебником. В очках с толстой оправой, которые придавали ему одновременно и серьезный, и детский вид. Из наушников доносилась тихая музыка.

Он не сразу меня заметил, а когда увидел, развернул кресло и так резко сорвал с лица очки, словно я застукала его за чем-то крайне неловким – к примеру, ведением дневника. В этом мгновение и пришло понимание: я не просто увлечена им. И меня тянет к нему не только из-за его харизмы, улыбки и ощущения, что я желанна. В это мгновение я осознала свои чувства к нему. И чуть не призналась в них, уверенная, что Калебу и так все ясно по потрясенному выражению моего лица. Однако глаза у него заслезились, и он сказал:

– Я сейчас притворяюсь, что вижу тебя, но это не так.

– Ты меня совсем не видишь?

– Ну, я вижу твои очертания. – Он провел рукой в воздухе, изображая контуры моего тела, и у меня по спине пробежала дрожь. – Но не могу сказать, улыбаешься ты сейчас, насмехаешься или неприятно удивлена.

Я сделала шаг к нему.

– А теперь?

– Все еще ничего, – поморщился Калеб.

– Тогда почему бы тебе не вернуть на нос свои моднявые очки?

Он встал с кресла, вытянув ко мне руки, но я отступила в сторону, и он промахнулся. Я захохотала. Калеб обхватил меня за талию и притянул к себе.

– Поймал, – шепнул он, разглядывая мое лицо. Его губы растянулись в широкой улыбке. – Глаза устали от контактных линз. Очки я надеваю только в крайнем случае, – объяснил он.

– Так надень их.

– О нет, нет, нет. Ты не увидишь меня больше в этих очках, пока окончательно и бесповоротно не влюбишься в меня.

Я застыла в его руках, и Калеб, видимо, что-то почувствовал. Возможно, разгадал мои чувства. Его проницательность и недавняя уязвимость покорили меня. Дыхание Калеба коснулось моего лица. Губы нежно прижались к моим. Он не стал выуживать из меня признание и сам ничего не сказал. Отступил, нацепил на нос очки, в которых его глаза казались огромными и сияющими, и вернулся к работе над рефератом. Его признание я услышала позже тем вечером по дороге домой. Было уже темно. В машине работала печка, и я куталась в куртку, натянув на уши шапку.

– Знаешь, я ведь тоже тебя люблю, – произнес Калеб так, словно всю дорогу только и думал над этим. Слова, сказанные тихим голосом, повисли между нами.

– Тоже? – переспросила я.

– Да, тоже, – повторил он.

– Ты нарушил порядок фраз, – с улыбкой заметила я, трепеща всем телом.

– Но это не меняет их сути. – Калеб отстегнул ремень безопасности и наклонился ко мне.

За секунду до того, как его губы коснулись моих, я прошептала ему слова любви. Так, словно первая призналась ему в своих чувствах.

– Я это знал, – ответил он мне. И его улыбка согревала меня, пока я шла до двери своего дома тем зимним холодным вечером.

* * *

Я снова перебираю вещи в верхнем ящике стола, разыскивая очки. Их нет. Осматриваю поверхности комодов и брошенный в угол рюкзак – в нем лежат учебники с последнего учебного дня. Очки – та часть Калеба, которую позволялось видеть лишь мне. А теперь их нет. Они пропали.

Я не слышу шагов Ив на лестнице. Не чувствую ее, стоящую наверху. Не замечаю ее, пока не разворачиваюсь и не встречаюсь с ней глазами.

– Что ты ищешь, Джесса? – спрашивает она. Не грубо, но и не мягко. Ей больше ни к чему проявлять ко мне доброту.

– Я не могу найти его очки.

Но мама Калеба не понимает глубинного смысла моих слов. Не осознает значимость этой вещи. А во мне все еще теплится надежда на то, что происходящее – огромное недоразумение. И очки Калеба тому подтверждение. Они доказывают: мы упускаем что-то из вида. Что-то очевидное. И рано или поздно я в этом разберусь.

Ив не обращает внимания на мой ответ.

– Ты только начала собирать его вещи, – говорит она, и я киваю.

Они могут быть где угодно, подразумевает она. Продолжай собирать тут все, подразумевает она. Однако скоро время субботнего ужина, и меня ждут дома родители. Я объясняю ей это. Ив несколько секунд размышляет и кивает, освобождая меня от наказания.

– Во сколько тебя завтра ждать? – спрашивает она.

Завтра, в воскресенье, столько всего предстоит сделать.

– Утром, – отвечаю я. – Приду, как только проснусь.

Когда я выхожу из комнаты, она закрывает за мной дверь.

* * *

Есть некая тайна, если можно так выразиться, в последнем дне Калеба. Поэтому мать Калеба и винит меня. Поэтому я позволяю ей винить меня и прихожу сюда в надежде узнать правду. Поэтому люди не знают, как себя со мной вести, сочувствовать мне или нет. Эта тайна привязала меня к комнате Калеба. Я надеюсь, что если не сдамся, то наконец-то окончательно все пойму. Потому что я не понимаю. И это мучает меня. Я не получила ответа на один очень важный вопрос. Боюсь, меня так и будет терзать неведение и некая незавершенность. Из-за этого я не смогу спокойно жить дальше. Так и вижу, как десять лет спустя я все еще оглядываюсь назад.

Вопрос заключается в том, куда направлялся Калеб и почему он пришел на мой забег. По привычке, считает одна часть меня. Он забыл, что ему больше не нужно приходить на состязания. Он пришел ради Макса, считает другая. Но факт остается фактом: Калеб сказал матери, что не может присмотреть за сестренкой, поскольку у меня забег. Он всегда приходил на мои соревнования. Оговорился ли Калеб, не привыкнув еще к мысли о нашем разрыве? Или не рассказал пока маме о нем? Надеялся ли он все исправить? Пришел ли по своему желанию, а потом почему-то передумал и ушел?

А может он просто не хотел присматривать за сестрой? Калеб был хорошим братом, и Мия обожала его, но он никогда бы не стал менять свои планы ради матери или Шона. «У Мии и так двое родителей», – как-то сказал он маме в качестве оправдания. Она вздрогнула и отвернулась. Услышала ли она за горечью в голосе сына тоску по отцу?

В общем, он сказал матери, что не сможет присмотреть за сестрой, и пошел на место сбора бегунов. Я увидела его, но почему-то не удивилась. И попросила подержать мой кулон. Прозвучал стартовый выстрел. Заморосил дождь. Лишь к концу забега морось сменилась ливнем. Мы, как и всегда в таких случаях, продолжали бежать. К тому времени в состязании парней уже, наверное, определился победитель.

Дождь не кончался. Когда я пересекла финишную ленту, мокрую и заляпанную грязью, Калеба уже не было. Возможно, он ушел из-за усиливающегося дождя, а не из-за меня. Сначала он вернулся домой. Доказательством этого служит его брошенная на полу одежда, к тому же его машину видел сосед. Мы в это же самое время ждали после забега, когда закончится дождь. Насквозь промокшие тренеры и зрители укрылись в спортивном центре. Пол вестибюля покрыли грязные лужи, влажный воздух пропитался запахом пота. Помню, как прижав ладони к стеклянным дверям, я смотрела на стоящий стеной дождь.

– Мы словно стоим внутри водопада, – сказала Хейли. Ее ладони прижимались к стеклу рядом с моими. Ногти были поочередно покрашены зеленым и черным – цветами нашей школы.

Потом мы уселись по-турецки на линолеуме и начали играть в карты Оливера. Остальные торчали в мобильных, откинувшись на свои спортивные сумки. Макс ритмично стучал по полу карандашами, взятыми у Скайлер, которая делала домашку. Прошел час. Второй. Нас распустили по домам, когда тренеры посчитали, что опасность ливневого паводка миновала и можно садиться за руль.

Пока мы все сидели там, болтая и играя в карты, отстукивая по полу бешеный ритм, пытаясь вспомнить, как найти арктангенс, подремывая… что делал ты, Калеб? Куда ты направлялся? Никто не знает этого наверняка. Но последние твои слова были обо мне. Последнее место, о котором ты сказал матери, было связано со мной. Что повлияло на изменение твоего решения и хода событий? Что побудило тебя вернуться домой и снова куда-то уйти?

Эта тайна не дает мне покоя. Я хочу знать ответ. Меня гложет болезненная надежда: вдруг я что-то обнаружу в этом ящике стола, или найду написанную твоей рукой записку под той книгой, или разгляжу на календаре то, чего там быть не должно, и тогда все станет ясно как день. Тайна откроется. И я почувствую избавление.

Калеб, пожалуйста, мне нужно знать.