Читать книгу Все нечестные святые - Мэгги Стивотер - Страница 5

Святой Бичо Раро сидел в Раке и слушал приближающиеся шаги Тони Ди Ризио.

Рака была самым старым зданием в Бичо Раро; ее спроектировал и построил Фелипе Сория, член семьи, о котором теперь говорили исключительно шепотом. Он приехал в Бичо Раро на крупном жеребце золотисто-медовой масти, в большой, золотисто-медового цвета шляпе и сразу же начал строить близ дороги алтарь, заявив, что ему явилась Пресвятая Дева и повелела это сделать.

В первый день Фелипе возвел и покрыл штукатуркой стены, так что получилась небольшая конструкция, размером с лошадиное стойло, и остальным Сория это понравилось. На второй день он выломал из заброшенного железнодорожного полотна рельсу, расплавил, отлил дивно украшенные металлические ворота, и остальным Сория это понравилось. На третий день он обжег тысячу керамических плиток жаром собственной веры, выложил ими крышу, и остальным Сория это понравилось. На четвертый день Пресвятая Дева явилась снова, на сей раз в окружении сов; в этот раз Фелипе вырезал статую Богородицы, установил в Раке, и остальным Сория это понравилось. На пятый день он создал яркую краску из неба, к которому так сильно приблизился, выкрасил наружные стены Раки в бирюзовый цвет, и остальным Сория это понравилось. На шестой день он остановил пассажирский поезд, ограбил пассажиров, убил ехавшего тем поездом шерифа, а из бедренной кости шерифа сделал крест и украсил им крышу Раки. Семейству Сория это не понравилось.

На седьмой день Фелипе Сория исчез на веки вечные, вот почему теперь остальные Сория говорили о нем не иначе как шепотом.

Когда Хоакин был маленьким, он как-то раз сказал своей матери, Розе, что видел, как Фелипе Сория бродит по пустыне вокруг Бичо Раро, да только Фелипе на тот момент уже было бы сто тридцать лет, поэтому Хоакину никто не поверил. Члены семьи Сория были долгожителями (если только внезапно не умирали), но такой возраст представлялся недостижимым даже для Сория.

Пока Джудит Сория Коста вела Тони к Раке, ныне действующий святой Бичо Раро стоял на коленях внутри этого маленького святилища. Всю дорогу от грузовика он бежал, чтобы успеть приготовиться (духовно) к сотворению чуда и успеть приготовиться (физически) к появлению в качестве святого. Он не обязан был этого делать, ибо даже те из Сория, кто у Бога на плохом счету, способны творить чудеса; однако Даниэль верил, что чем лучше он подготовит свой дух к проведению ритуала, тем выше вероятность, что пилигрим полностью исцелится. Чудеса, он это чувствовал, исцеляли не только души паломников, но и его собственную душу.

Даниэль Лупе Сория не всегда шел по пути святости.

Ребенком он был таким гадким, что тетя Роза дважды отправляла его к экзорцистам.

Даниэль был таким ужасным, что сегодня мог загнать живность из хлева на шоссе, а завтра – сжечь целое стадо коров. Он был таким ужасным, что ковбои с соседних ранчо до сих пор использовали его имя в качестве проклятия. Подростком он вместе со школьными приятелями надумал украсть из церквушки, расположенной недалеко от Аламосы, изображение Младенца Христа[7]. Младенец Христос укоризненно взирал на похитителя, а Даниэль вынес икону из церкви прямо к грузовику, в котором его ждали друзья. Однако пока мальчик спускался вниз по лестнице, икона становилась всё тяжелее и тяжелее, и в конце концов Даниэль был вынужден поставить ее на землю. Приятели смеялись и издевались над ним, но так и не смогли сдвинуть образ с места. Даниэль уже подумывал, что лучше оставить икону рядом с храмом и уйти, как вдруг заметил надпись на обороте: «Пожертвование от анонимного дарителя всем нечестным святым»[8].

Даниэля вдруг охватило чувство вины, оно легло на плечи еще более тяжким грузом, чем сама икона; он понял, что не может бросить образ на улице и подвергнуть его воздействию стихии. Мальчик решил дождаться утра, когда вернется священник, даже если тогда ему придется сознаться в краже. Приятели его бросили, но Даниэль остался ждать. Поднялся сильный ветер, в воздух полетели комья грязи, а Даниэль всё ждал. Разразилась буря, с неба посыпался град, и, дабы уберечь икону, мальчик закрыл ее собственным телом и стал ждать дальше. Градины били его по спине, а на память Даниэлю приходили все шалости и гадости, которые он успел натворить за свое детство, и осознание этого причиняло ему не меньшую боль. Каждый удар градины вызывал в его душе новое воспоминание и пробуждал всё бо́льшие угрызения совести. Потом небо очистилось, и Даниэль обнаружил, что легко может поднять икону: произошло чудо.

Он вернул образ на место и с тех пор и по сию пору являлся святым Бичо Раро. У него на плече осталось углубление, оставленное самой первой градиной – зримое напоминание о том, что раскаяние причиняет боль.

Теперь, ожидая появления Тони, Даниэль ощутил желание помолиться. Вообще-то он молился весь сегодняшний день и прервал это занятие лишь ради того, чтобы пойти вместе с Беатрис и Хоакином. Даниэль часто проводил в молитве целые дни напролет: он начинал молиться на рассвете, а заканчивал после заката. Он зажигал свечи и произносил слова прошений за свою семью и за каждого уже прибывшего пилигрима, а также за тех паломников, которые еще находились в пути.

Обычно за самого себя святой не просил.

За стенами Раки раздался голос Джудит, она спрашивала у пилигрима:

– Вы готовы изменить свою жизнь?

– Ну да, ну да, – ответил паломник.

Святой вновь вернулся к молитве. Некоторые святые особенно сильно почитают Бога, другие – Младенца Иисуса, третьи – какого-то особого святого, но Даниэль в своих молитвах предпочитал обращаться к Матери. В его душе в этом образе соединились Пресвятая Дева Мария и его собственная мать, которую он никогда не знал – Даниэль появился на свет из ее уже мертвого тела. Посему он молился так: «Матерь, помоги мне помочь этому человеку». А потом добавил: «Матерь, помоги мне».

Каждому пилигриму в Бичо Раро полагалось два чуда.

Первое чудо заключалось в том, чтобы сделать тьму внутри человека видимой.

Грусть немного похожа на тьму, потому что и то и другое зарождается одинаково. Маленькая, крошечная капля тревоги падает в нутро человека.

Печаль быстро закипает и начинает бурлить, а потом и брызгать во все стороны, сначала заполняя желудок, потом – сердце, потом – легкие, потом – ноги, потом – руки, потом подступает к горлу, потом принимается давить на барабанные перепонки, потом – распирать череп и наконец с шипением изливается из глаз. А вот тьма растет медленно, как сталагмит. Медленно, по капле вытекает она из тревоги и застывает на всё увеличивающейся, скользкой шишке боли. С течением времени тьма застывает на самых непредсказуемых уровнях, разрастается с такой скоростью, что ты и не замечаешь, как она заполняет все полости под кожей, да так, что человеку становится трудно, а то и невозможно двигаться.

Тьма никогда не закипает, тьма остается внутри.

Зато члены семьи Сория умели вытащить ее наружу и придать ей форму. Они, как и совы, чувствовали шевеление тьмы внутри пилигримов, когда та подползала ближе, и в их устах обещание дара звучало как песнь, слова которой были ведомы лишь им одним. Как только Сория принимал решение вытянуть из человека тьму, та немедленно начинала выползать наружу.

Когда Тони вошел в Раку, глаза Даниэля всё еще были закрыты, а голова опущена. Именно поэтому в тусклом свете сотни маленьких свечей Тони увидел не юного Даниэля Лупе Сория. Он увидел лишь святого.

У святого были длинные, темные волосы, разделенные на прямой пробор и лежавшие на плечах. Изнуренное лицо его было белым как мел, потому что его темную кожу покрывала краска, сделанная из растолченного в прах местного камня. Глаза святого темнели на бледном лице, точно глазницы черепа. С костяшек его пальцев глядели восемь широко открытых паучьих глаз. В полумраке святилища он походил не на человека, которого можно встретить на улице, а скорее на существо, которое вы вдруг обнаружили в темной комнате. Тони отметил, что изнутри Рака чем-то похожа на католические храмы, а на шее святого висят четки, однако это был вовсе не тот католицизм, поверхностным и равнодушным приверженцем которого являлся Тони, живя в Филадельфии.

Тони вдруг осознал, как холодно здесь, в сердце пустыни глубокой ночью. Ему начало казаться, что окружающие Деву Марию деревянные совы смотрят на него.

– Есть ли в тебе тьма? – спросил святой, не открывая глаз.

У Тони екнуло сердце; у него возникло неприятное ощущение, что эту историю он уже слышал, причем для одного диджея с радио, приехавшего в пустыню на «Меркури», она закончилась весьма плохо.

Можно же просто уехать, мелькнула у него паническая мысль. Можно бросить здесь этого страдающего по грузовику парня и гнать машину без остановки до самой Калифорнии, пока впереди не покажется берег моря.

Святой Бичо Раро открыл глаза.

Тони посмотрел в эти глаза.

Существовало много причин, по которым Даниэль Лупе Сория являлся лучшим святым из всех, кого Бичо Раро видело на протяжении несколько поколений, но его глаза занимали первую строчку списка. Таких глаз, как у него, не видели уже сотню лет. Возможно, кто другой и смог бы выглядеть таким же добрым и святым, как Даниэль Лупе Сория, но только при условии, что у этого человека были бы правильные брови. Брови имеют огромное значение для выражения лица. Говорят, что если сбрить брови, маленькие дети вас не узнают. Так вот, Даниэлю не требовались брови, чтобы дополнить и без того загадочное выражение лица. Одних его глаз было достаточно, чтобы достичь нужного результата. Широко посаженные, темно-карие, полные сверхъестественной доброты, они не просто глядели на вас с любовью, нет. Глядя в эти глаза, вы понимали, что из них на вас смотрит сверхъестественное существо, в которое вы верите, и оно тоже вас любит. Если бы в девятнадцатом веке католическая церковь заглянула в глаза Даниэля Лупе Сория, она немедленно предложила бы начать войну с правительством Мексики от имени семейства Сория. Если бы в девятнадцатом веке члены правительства Мексики заглянули в глаза Даниэля Лупе Сория, то они немедленно стали бы куда лучшими католиками, чем были прежде.

– Ох, – выдохнул Тони.

Он преклонил колени.

Даниэль протянул руку, накрыл ладонью лицо Тони и опустил ему веки, потом опять закрыл собственные глаза.

Вдвоем сидели они в полной темноте, которая всегда собирается за опущенными веками. Тони представлял, как в эфире его радиостанции шуршит статический шум. Даниэль представлял дождь, льющий над Мариситой Лопес, и прилипших к ее платью бабочек.

Второе чудо заключалось в том, чтобы избавиться от тьмы навсегда.

Никому не хочется видеть, как проявляется его тьма, но истина заключается в том, что нельзя побороть тьму, не поняв, как она выглядит. К сожалению, бороться с тьмой пилигримам приходилось самостоятельно; лишь узрев свою тьму и поняв, как ее прогнать, могли они покинуть Бичо Раро, исцеленные и просветленные. Сория положили себе за правило не вмешиваться. Если кто-то из членов семейства Сория малейшим жестом или словом помогал кому-то из пилигримов, тьма обрушивалась на него самого, а тьма в душе святого – это вещь куда более ужасная и сокрушительная.

– Теперь отвечай мне, – промолвил Даниэль. – Есть ли внутри тебя тьма?

– Да, – сказал Тони.

– И ты хочешь от нее избавиться?

Ответить на этот вопрос куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Навряд ли кто-то посчитал бы, что правильный ответ на этот вопрос: «Нет», но правда в том, что мужчинам и женщинам зачастую приходится избавляться от вещей привычных и хорошо знакомых, а ведь иногда мы знаем свою тьму лучше всего на свете.

– Да.

Снаружи забили крыльями и закричали совы. Филины заухали. Малые ушастые совы принялись выводить рулады. Сипухи засвистели с металлическим присвистом. Пестрые неясыти замяукали. Очковые неотропические совы глухо залаяли. Воробьиные сычи зачирикали. Сычи-эльфы нервно засмеялись. Шум перерос в настоящую какофонию, и в воздухе еще более ощутимо повеяло чудесами.

Даниэль снова открыл глаза.

Начала появляться тьма.