Читать книгу Барон с улицы Вернон. Призраки Чугуева. Книга вторая - Меир Ландау - Страница 5

Купчиха Минаева не всегда именовалась купчихой, и далеко не всегда ходила в дорогих платьях и носила самые дорогие ожерелья, щеголяя в этих нарядах среди чугуевских дам. Когда-то давно, она была прилежной девушкой, которую многие матери ставили в пример своим дочерям, а многие отцы не отказались бы женить своих сыновей именно на дочери отставного солдата, Капитолине.

Но Капитолина, дочка пусть и малограмотного, но доброго и трудолюбивого отставного солдата, если и смотрела на женихов, сватавшихся один за одним к ней, то смотрела разве что свысока. И выносила гарбуз за гарбузом, словно ждала кого-то особенного. Ей не по нраву были ни кантонисты, ни солдатики, ни даже унтера и прапорщики. И отец уже и не чаял выдать дочку замуж. Девичий возраст уже увядал как роза в осеннем саду, но однажды счастье само постучалось в двери. Счастьем этим был отставной офицер, далеко не молодой, далеко не богатый, но всё же дворянин, хотя бы и «личный».

Правдами, неправдами, но очень скоро он уже стоял под венцом рядом с не совсем молоденькой невестой. А Капка Николаева дочка, с той поры стала Капитолиной Николаевной. И из родного своего села под Балаклеей, перебралась в имение своего супруга, дворянина Минаева.

Очень скоро супруг представился. И чугуевские сплетницы и наушницы поговаривали, что представился он очень даже неспроста. Но, глядя на то как Капитолина Николаевна убивалась подле его гроба, им мало кто верил. Уж очень долго носила она траур, долго проливала слёзы в беседах, когда вспоминала своего суженного, и уж очень часто падала в обмороки, когда кто-то начинал разговоры о нём.

И, вдруг, внезапно, Капитолина Николаевна взяла да убыла в столицу. Зачем – того никто не знал. Не ведал. Не докладывала она никому даже о том, что вообще куда-то собиралась убыть. Но вернулась она из Петербурга уже в дворянском сословии, которое… унаследовала от своего благоверного, скоропостижно представившегося мужа. Жизнь, правда, она вела не дворянскую. Слишком была она хваткой да жадной. Поэтому её с той поры, иначе как «купчихой», никто и не называл.

Как она стала предводительствовать в уездном дворянстве, это уже отдельная история, но всё же заслуживающая внимания.

Когда ушёл в мир иной дворянин Минаев, а Капитолина Николаевна убивалась за ним как умела и могла, старый предводитель, помещик Анатолий Павлович Квасов, именуемый в простонародье Атаманом Палычем, ибо служил в молодые годы в казачьем полку, пожалуй был одним из тех немногих, кто очень искренне и очень по-доброму сопереживал купчихе Минаевой в её горести и печали. И её «как же я теперь буду жить» принял очень близко к сердцу.

Местные дворяне признавать и принимать вдову Минаеву не хотели. Но чем больше они упирались, чем сильнее возражали, тем громче убивалась купчиха Минаева перед Атаманом Палычем о своей тяжкой вдовьей доле. И наконец, Анатолий Павлович не выдержал и направился к самому предводителю губернского дворянства, старому графу Квитке.

Выслушав его, Семён Григорьевич возмутился негодным поведением немногочисленного чугуевского дворянства и лично прибыв в Чугуев, пожурил дворян и приказал немедленно принять несчастную безутешную вдову в собрание и ввести её в совет.

Так, купчиха Минаева стала дворянкой и не просто оказалась в собрании, а сразу начала заседать в совете, словно принадлежала к потомственному дворянскому сословию, а не была простой солдатской дочкой.

Наравне с титулованными графами и князьями она смотрелась жалко, вульгарно и сразу бросалась в глаза своим поведением, выходками и даже манерой говорить. Дело было не в титулах или званиях, не в заслугах или наградах, а в том, что в Чугуеве прекрасно знали, что купчиха Минаева это обыкновенная взбаломошная и скандальная баба, одно нахождение рядом с которой не предвещало ни чести, ни удовольствия. Кроме того, умом и образованностью купчиха Минаева не отличалась.

Что действительно отличало её от всех остальных, так это умение чувствовать своего собеседника и как-то молниеносно улавливать именно то, что есть истинной ценой этого человека, и какова его истинная стоимость, чтобы купить, как выражаются, «с потрохами».

Очень и очень скоро оказалось, что едва ли не каждый из чугуевских помещиков, более-менее влиятельных заседателей совета, или желавших таковыми стать, вдруг начал побаиваться купчихи. Минаева не просто знала о грешках каждого, но и даже умело провоцировала эти самые грешки, которыми очень крепко привязывала дворян к себе.

Так она стала влиятельной дамой. Но влиятельность её была не столько предметом уважения, сколько оружием уничтожения. По своему она понимала эту самую влиятельность.

Очень быстро сместить своего благодетеля, старого помещика Квасова, ей оказалось вовсе не трудно. И даже более того, помещик Квасов был скорее рад, чем возмущён тем, что купчиха Минаева вынудила его запереться в своём имении и предаться воспоминаниям, мемуарам и шинкованию капусты.

Он всё реже давал о себе знать и вскоре о нём, все попросту забыли…

Минаева с трудом терпела тех, кто прибывал в город не просто так, а с каким-нибудь смыслом. И если городской голова Лубенцов ожидал приезда дорогого гостя, или посыльного, например, от того же губернатора, то Минаева старалась приложить максимум усилий для того, чтобы нет-нет да унизить либо самого Лубенцова в глазах гостя, либо гостя, «дабы не повадно было», кто бы сей гость ни был.

Исчезновение инженера Полежаева всколыхнуло чугуевских обывателей. Ранее тут никогда не пропадали люди. Точнее, не то чтобы не пропадали вообще. Пропащие да исчезнувшие, оставляли после себя следы и чаще всего находились вскорости, даже без помощи полиции и жандармов. Например, как сынишка местного пьяницы, отставного унтера Казаченко. Тогда солдаты прочесали все окрестные леса. А мальчонка, живой-здоровый нашёлся в соседнем селе. Затиранил его папанька. Вот он и «дал дёру» подальше от Чугуева. И кабы не военного сословия батюшка его был, то и не искали бы. Или, как дочка булочника Сторожева. Так та вообще махнула с буфетчиком Костькой за реку. Волнения только зря на Успенской слободе подняли. Всё одно к вечеру вернулась.

Приблизительно так, о том что вообще творится в Чугуеве и кто есть кто, усатый становой пристав, Константин Васильевич Калашников, рассуждал перед Виктором, вспоминая всех власть имущих, пропащих да пропавших.

– И как? – наконец остановил его вопросом Виктор, закуривая очередную папиросу.

– Что, как? – не понял Калашников.

– Буфетчик Костька, как?

– А никак, – отмахнулся Калашников, – как гулял с булошницей за рекой, так и гуляет.

– Понятно, – посмотрел на него Виктор, – чем всё-таки тут занимался Полежаев? Или у него не было ни знакомых, ни приятелей? Он у вас что, из дома не выходил?

– Стало быть не выходил, – пожал плечами Калашников, – сколько не тужусь, господин полковник, не могу я даже лица его вспомнить.

Виктор усмехнулся и посмотрел на Калашникова.

– А градоначальник говорит, что захаживал он к Вам, но не в участок, а на дом. И захаживал часто.

– Ох уж этот… – отвернулся Калашников, – ну поймите, не могу я распространяться о связях с этим человеком, – посмотрел он снова на Виктора, – понимаю так, его не скоро забудут, раз им занимается военное ведомство?

– Не скоро, – кивнул Виктор.

– Значит не сумасшедший, – отвернул глаза Калашников.

– Почему Вы решили, что он сумасшедший? – спросил Виктор.

– Да я-то как раз и не решил, – ответил Калашников, – Полежаев, Георгий Александрович, любил повторять, что пусть лучше считают юродивым, чем учёным. Меньше лиха, понимаете!

– Понимаю, – спокойно ответил Виктор.

– Вот и я понимаю, – выдохнул Калашников, – он всё рассказывал о какой-то Гражданской Войне, каких-то нацистах, которые захватят половину мира, про потомка генерала Кутепова и про большевиков.

– Кутепова? – удивился Виктор, – кто такой генерал Кутепов?

– Понятия не имею! – воскликнул Калашников, – я никогда не слышал про такого генерала!

– Вот и я не слышал, – кивнул Виктор в ответ, – Вы уверены, что он…

– Я тоже думал, что с головой у него не в порядке, но… – ответил Калашников и подумал.

– Что, но? – кивнул Виктор.

– Вот, – тихо произнёс Калашников, вытащил из стола маленькую гильзу и положил её на стол перед Виктором, – на полу в его доме нашёл, когда мы уже уходить собирались, да забыл показать Вам.

Виктор взял гильзу, покрутил её на ладони и посмотрел на Калашникова.

– Клеймо на ней 1969 года, – сказал Виктор с ухмылкой.

– И вроде как от пулемёта Максим… – подумал Калашников, – но странная какая-то… Хоть убейте меня, но ни к одному оружию не подойдёт!

– Это ещё почему? – рассматривал гильзу Виктор.

– Ободочек у неё, там где должна быть шляпка, разве не видите? – ответил Калашников, кивнув на гильзу.

Виктор усмехнулся и поставил гильзу на стол, капсюлем вверх.

– Сказать, что немецкая? – посмотрел он на Калашникова, – не похоже. Немцы не метят свои патроны звездой.

– Да и 1969-й год ещё не наступил, – улыбнулся Калашников.

Виктор так же улыбнулся в ответ и вернул ему гильзу.

– Я не думаю, что эта гильза из под патрона, пулей из которого был убит Полежаев.

– Убит? – удивился Калашников.

– Нет, – покрутил Виктор головой, – я даже не уверен, что он был убит. Она давно отстреляна и скорее всего отстреливался Полежаев. Интересно только в кого он стрелял. И разумеется, из какого оружия.

– Я слышал, что он хвастался своим английским «Бульдогом», – ответил Калашников, – но я знаю английское оружие. Не от него эта гильза, не от него. Да и лихих людей, в которых приходилось бы хотя бы раз стрелять, в нашем городе нет, – вздохнул он, взял гильзу и спрятал обратно в стол…