Читать книгу Потерянные страницы - Мераб Георгиевич Ратишвили - Страница 3

То, что тогда произошло, и сегодня стоит у меня перед газами. Этого я не забуду никогда. Я абсолютно уверен, что эту ночь я буду помнить до конца своих дней. Что произошло потом, как завертелось колесо моей судьбы – все это я помню во всех подробностях. Содеянное мною разбудило во мне все чувственные органы. Тогда, наверное, многих обрадовала эта новость Кто-то вздохнул с облегчением, большинство же наверняка прокляло меня, что и не удивительно.

Когда-то моего отца знала вся Грузия. Люди знали его по имени и много слышали о нем, но не знали его в лицо. Мало, кто встречался с ним лично, да и где же могли с ним встречаться, когда он всю жизнь преследовался, и он вынужденно скрывался. Много было у него и врагов, и сочувствующих. В то время, когда большая часть людей считали его своим спасителем или героем, я не знал, что он мой отец. Так сложилось мое детство, что у меня никогда не возникало сомнений по поводу того, что человек, которого я всегда считал своим отцом, таковым не являлся. И откуда я мог все это знать, когда все от меня скрывали правду, будто сговорились. Обо всем этом я узнал лишь после того, как, по чужому наущению, я сзади выстрелил из нагана в затылок ночного гостя. Этот один выстрел полностью изменил всю мою жизнь. Наверное, это сказано очень мягко: не то что изменил, а поставил ее с ног на голову, и в нашей с мамой жизни все закружилось, как юла. Этот выстрел поставил мою будущую жизнь на такой путь, о котором я и представления не имел.

К тому времени, меня ужедопросили и через несколько недель оставили в покое. Бедная моя мама уже выплакала все слезы, но и потом глаза ее всегда были влажными от слез. И вот, однажды ночью, не дожидаясь рассвета, мы собрались и покинули деревню. После этого мы так и не возвращались туда. Мы ушли из деревни тайком, не попрощавшись ни с кем. Накануне я встретился лишь с Нуцой, моей соседкой, нравилась она мне тогда, но и ей я ничего не сказал. Это та самая Нуца, которая в ту злополучную ночь услышала выстрел, а наутро пришла ко мне, ибо ночью она побоялась прийти. Но когда она увидела в каком я был состоянии, не стала меня расспрашивать и в одиночестве отбивалась от любопытных соседей, которые столпились у ворот нашего дома. Помню, как она тогда сказала: «Здесь никто не стрелял, да и в кого можно было стрелять, здесь никого не было, наверное на улице стрелял кто-то.» Ей не поверили. Не хотели, или их так не устраивало. Но никто из соседей не сдвинулся с места, пока к полудню моя мама не вернулась из города вместе с матерью Нуцы. А уж после того, как услышали плач моей матери, как же они могли уйти. А плакала она так, будто перед ней лежал покойник, хотя в доме кроме нас никого не было. В комнате перед камином она увидела следы крови и догадалась, что произошло. А потом она призналась мне во всем и сказала: «Я виновата в том, что ты ничего не знал и выстрелил в человека». Но это произошло лишь после того, как полиция и жандармы уже ушли.

С тяжелым камнем на сердце мы шли в темноте по деревенской дороге. Пораженные горем, мы не произносили ни одного слова. И врагу не пожелаешь такого пути, какой прошли мы. У меня было такое чувство, будто, подобно дереву, меня выкорчевали из земли и оторвали от своих корней. Вдоль дороги тени оголенных январских деревьев со скорбью провожали нас. Свисающие мокрые ветви издавали полные сочувствия печальные звуки. Казалось, только они и понимали наши страдания. Сколько деревьев было на нашем пути днем или ночью, кто сосчитает их? Но я всегда думал о том, что они намного чувствительнее людей. После той ночи я часто думал именно так. И даже после того, как рассвело, мы не проронили ни единого слова. Нам тяжело было смотреть друг на друга и разговаривать. Вы не представляете себе, как тяжело покидать родимый дом, да к тому же, когда знаешь, что ты туда никогда больше не вернешься, как трудно оставлять его безмолвно и навсегда. В течение всего нашего пути, мы лишь изредка перебрасывались словами. Я и раньше-то был не очень разговорчив, а после этого, так вообще… Да и мать моя не отличалась особой разговорчивостью и, в отличие от соседок, никогда не позволяла себе сплетничать. Но сейчас, во время скорби, вот уже несколько недель, как от нее нельзя было добиться ни одного слова, она полностью замкнулась в себе. После того, что я натворил той ночью, я тоже не мог смотреть ей в глаза. А ведь когда я доставал наган из тайника, то думал, что лишь одно нажатие на курок отделяет меня от того, чтобы стать героем и знаменитостью. И все же какова психология юноши, как можно легко ввести его в заблуждение. И тут же на сердце легла такая тяжесть, что я обязательно убежал бы, если бы было куда бежать, но оставить мать я тоже не мог. И как только она сказала, что нам надо уходить, я без слов повиновался. С той минуты моя любовь к матери, уважение и благодарность к ней возросли в десятки раз.

Я никогда не бывал в тех местах, куда мы направились. Я знал лишь то, что много лет тому назад туда переселился дядя моей матери, и что мы должны были разыскать его. Мы не знали, найдем мы его или нет, но главное было уйти подальше от нашей деревни. То, что наши желания совпали, вселяло в меня некоторую надежду. Если бы мы даже и не нашли дядю, то все равно нашли бы какое-нибудь убежище, хотя бы на время. По правде говоря, находиться рядом с мамой мне тоже было нелегко. Это чувство еще больше обострилось, когда я услышал разговор жандарма со своим подчиненным: «Что, что говорит этот ублюдок? Говорит, что выстрелил всего один раз?!» Я сразу и не понял, что речь шла обо мне. Откуда я мог знать, что так меня называли за моей спиной. То, что так говорили не только жандармы, я вник позже… Раз-другой эти слова произнес и соседский мальчик. Впрочем, так обращались и к другим мальчишкам, когда хотели разозлить их. Поэтому я не обратил на это особого внимания и даже простил его, когда он попросил прощения. Но уже другие обстоятельства и намеки заставили меня кое о чем догадаться. Тогда мне не было еще и пятнадцати, но глупцом я точно не был.

С большим трудом нам удалось добраться до деревни Пластунка, поблизости от Сочи. Оказалось, что мама верно помнила место проживания дяди, и после долгого пути, добравшись до них, мы впервые вздохнули с облегчением. Дядя моей мамы оказался человеком состоятельным и с большим потомством. Мне же он приходился дедушкой. Приняли нас хорошо, и мы поселились у них.

Спустя несколько месяцев, а было это теплым летним утром, я помню, как, во дворе возникла какая-то суматоха. К воротам подъехали два жандарма на лошадяхи один фаэтон. Онипозвали мою мать и всех успокоили: не волнуйтесь, надо разобраться лишь с формальностями, мы заберем ее в город, а вечером она вернется домой. Потом усадили ее в фаэтон и увезли. В тот день в голове у меня все закружилось снова, весь день я провел в растерянности, кусок хлеба не шел в горло, любопытство и ожидание убивало меня, пока мама не вернулась. Вечером ее, действительно, привезли обратно, она не сказала, почему ее забирали. Лишь посовещавшись с дядей, они позвали меня для разговора с ними.

Я уже знал все о том, кто был мой отец, и почему было подстроено так, чтобы я возненавидел и убил его. Да и убил ли я его? Кто знает? Никто его не видел мертвым. После этого случая мы столько раз слышали, что его видели то там то здесь, что почти поверили, что он, действительно, жив. Наверное, я хотел, чтобы это было именно так. А ведь как много людей мечтали увидеть его мертвым! Да он не дал им испытать такого счастья. С каждым днем становилось все тяжелее, и чем больше я набирался ума, тем больше я становился угрюмей. Детская вольность и радость ушли куда-то далеко от меня. Мне казалось, что все смотрели на меня искоса и с ненавистью, как на убийцу, хотя мои тамошние родственники ничего не знали об этом. А казалось мне все это потому, что я сам смотрел на них как волк, будто они были виновны в том, что случилось, и этим вызывал их тревогу и беспокойство. Когда моя мама и ее дядя позвали меня, они мне сказали, что двоюродный брат моего отца хочет забрать меня на учебу в Петербург. Мол, выучишься и вернешься образованным человеком. «Это пойдет тебе на пользу, развеет твои переживания и все твои мысли будут направлены только на учебу», – это говорил мне мой дедушка, – дядя моей мамы. Моя мама плакала, но убеждала меня, что так будет лучше, и что это поможет мне побыстрее забыть обо всем произошедшем. Учиться я действительно любил, но упоминание о Петербурге немного удивило и даже напугало меня. Поначалу я было отказался, но потом я даже с радостью смирился с волей старших, так как давно мечтал сбежать куда-нибудь. Я посчитал, что все это было очень кстати. В душе я радовался, хотя и не показывал этого: еще с детства я мог не выдавать своих чувств и переживаний, а также того, что таилось в моем сердце.

В ту же ночь меня начали готовить к дороге. До Сочи мама много говорила со мной о моем отце, каким он был человеком, и что это была за личность. До отъезда мы обошли магазины, купили новую одежду и форму гимназиста. В тот же день мы на маленьком судне добрались до Туапсе. У поезда я впервые встретился с двоюродным братом моего отца. Когда я увидел его, мне стало дурно. Еще немного, и я был бы готов убежать. Как две капли водыбыл похож на моего отца, разве что немного моложе. На меня он был похож тоже, да и чему тут удивляться. Я стоял перед ним с опущенной головой и не осмеливался смотреть ему в глаза. Он тоже долго смотрел на меня молча. Потом сказал ободряюще: «Ты хорошо одет, как раз для столицы». А маме сказал: «Оказывается, он нашей породы, похож на нас, он в нас пойдет и телом и умом.» Вместе с моим дядей был и адъютант, капитан жандармерии Тонконогов. Трудно было угадать, был ли он русским или грузином, но говорил он по-грузински не хуже меня. Мы поехали втроем. Я впервые ехал в поезде. Мы с дядей расположились в одном купе, аадъютант – в соседнем. Всю дорогу, пока мы ехали до Краснодара, мой дядя говорил о том, как я должен был вести себя, как должен был отвечать на вопросы, кто я такой и чей сын, что у меня было общего с ним, если бы, конечно, кто-нибудь заинтересовался этим вопросом. С сегодняшнего дня – сказал он – у тебя будет другое имя и фамилия. Я слушал его с большим вниманием, он рассказывал о таких вещах, да к тому же с такой уверенностью говорил о том, для чего все это было нужно, что я не мог пропустить ни одного слова. Возьми да не выслушай такого человека! Мне не нравилось, что я должен был назваться другим именем, я почувствовал какую-то фальшь во всем этом, но потом, после того, как осмыслил происходящее, мне показалось, что так было нужно. Говорил он со мной на русском языке и попросил меня тоже говорить по русский. Для своего возраста я довольно хорошо говорил по-русски, во всяком случае, мне так казалось, но кое-что я все же не понимал, и тогда он повторял мне сказанное по-грузински. А когда мы приехали в город, то оказалось, что здесь я уже не понимал больше половины слов, пока немного не привык, но вскоре я осилил и это, так как у меня была прекрасная память, да и большое желание тоже.

Оказалось, что мой дядя был человеком влиятельным – он был тайным советником министра.Об этом я узнал позже. Я и до этого чувствовал, что он – человек необычный, я раньше таких не видел нигде и никогда. Да и где я мог бы их увидеть? К нему я испытывал двойное чувство – я и гордился тем, что у меня такой дядя, и одновременно чувствовал какую-то неловкость, ведь я убил его двоюродного брата. Но оказалось, что в отношении меня у него были совсем иные замыслы. Он сказал мне: «Ты пойдешь учиться в школу кадетов и там ты будешь князем Александром Георгиевичем Амиреджиби.» После этого, чтобы приучить меня к моемуновому имени, он меня называл просто Сандро. «Будь внимательнее, чтобы случайно не выдать себя, присматривайся к людям и усваивай манеры людей высшего сословия».

До Ростова мы обедали в вагоне-ресторане, и там он учил меня, как за столом пользоваться ножом и вилкой. Было трудновато, но я очень старался. Я чувствовал, что он меня к чему-то готовил, правда, не знал к чему, но у меня появился какой-то интерес. Да разве я мог себе представить, что уже через несколько часов мне придется сдавать экзамен. Я тут же догадался, что нашу родственную связь он не хотел выставлять напоказ и понял, что эта тайна для чего-то была необходима.

Поезд прибыл в Ростов. Я стоял в коридоре у окна и рассматривал стоящих на перроне пассажиров и их провожающих. Здание вокзала было очень красивым.Наш вагон остановился прямо перед ним У дверей вагона стояли две дамы в сопровождении двух высоких военных чинов. Одна из них была очень красивой, модно одетой, и я почему-то сразу же догадался, что провожали именно ее. Они попрощались с ней так же, на перроне, в вагон она вошла в сопровождении полковника и проводника вагона. Ее место оказалось в купе капитана по соседству с нами. Узнав, что рядом с ней в купе будет находиться капитан, и посовещавшись на месте, они попросили меня поменяться с капитаном местами и перейти в ее купе. Видимо, все это было мотивировано тем, что для дамы путешествие в одном купе со мнойсоздавало бы ей меньше неудобств, нежели путешествие с капитаном. Мой дядя согласился, и полковник с благодарностью попрощался с нами. Что мне оставалось делать, да и кто меня спрашивал? Я очень волновался, но больше всего я боялся выдать свое некняжеское происхождение. Я чувствовал себя так неловко, что я даже не мог спокойно смотреть ей в лицо. Но то, что успел увидеть, когда она давала распоряжения проводнику, поразило меня, она показалась мне еще более прекрасной, нежели раньше. Было видно, что бог не обделил ее ничем. Она выглядела лет на девять-десять старше меня. У нее было два кожаных чемодана и одна коричневая красивая сумка, которую называют саквояжем. Такого красивого багажа я никогда раньше не видел, все это вместе с ее нарядом вконец очаровало меня. И голос у неё был очень приятным! А манеры, – о них и говорить нечего, они были изящными и необычными. Одним словом, от нее невозможно было отвести глаз. Наверное, все это необычным было для меня именно тогда, так как потом, в Петербурге, я встречал немало женщин, которые были похожи на нее и манерами и речью. Вечером мы вместе поужинали в вагоне-ресторане. Она представилась княжной Лидией Новгородцевой. Она изящно пользовалась ножом и вилкой, и плавно вела беседу. Она не произносила слова прежде, чем не разжует и не проглотит пищу. Мне так нравилось смотреть на нее, что я даже забыл о еде. И к тому же я очень волновался: вдруг я что-нибудь сделаю не так, как учил меня дядя. Во время разговора с ней я еще раз убедился, что мой словарный запас в русском языкебыл весьма скудным, что тоже создавало определенные неудобства. Я боялся не понять ее и дать ей неправильные ответы на ее вопросы.

То, что я вырос не в княжеской семье, стало очевидным очень скоро. Меня выдали незнания правил поведения за столом, мое неумение пользоваться вилкой и ножом, да и кое-что еще. Лидия видела, мои мучения, но не подала виду, будто и не заметила ничего. За разговором капитан, как бы между прочим, стал рассказывать о том, что по традиции грузинские князья отдавали своих детей на воспитание в семьи своих крестьян, чтобы они чувствовали единство с народом, а манерам поведения они обучались уже позже, в зрелом возрасте. Есть в этом что-то глубинное и человечное, все их древние традиции являются олицетворением человечности и доброты, – сказал он. Мне было приятно слышать, как капитан оправдывал мое нынешнее положение, и тут же он добавил: все грузинские цари росли и воспитывались в крестьянских семьях.

Лидия с улыбкой, и к тому же с терпением, слушала рассказ капитана. Потом она в свою очередь рассказала о сыне какого-то дворянина и под конец выразила свое желание принять участие в формировании и отшлифовке манер юного князя. Мой дядя был доволен. Раза два я заметил, как странно Лидия смотрела на моего дядю, а потом переводила взгляд на меня. Она будто хотела спросить о чем-то, но сдерживалась. Дядя почему-то представился ей Музой Музаловым и добавил, что они с капитаном выполняли лишь просьбу друга – князя Гоги Амиреджиби, который попросил их отвезти его сына в Петербург на учебу в школу кадетов. Лидия вновь воспользовалась моментом и, когда все замолчали, спросила у дяди: Какая странная фамилия Амиреджиби, никогда раньше не слышала.

– Амиреджиби – это название должности одного из больших чиновников при царском дворе, помощника главного распорядителя по части наблюдения за правопорядком во время пиршеств и застолий, а так же больших советов,которое позднее превратилосьв фамилию – разъяснил ей дядя.

Я навострил уши. Лидия внимательно посмотрела на меня и чуть заметно улыбнулась.

– По нынешним понятиям эта должность соответствует должности заместителя министра внутренних дел, – продолжил мой дядя, – такому чиновнику непосредственно было поручено руководство разведкой и контрразведкой. В течение веков эта должность являлась родовой и передавалась по наследству самому достойному и подготовленному для этого дела представителю рода.

От удивления у меня отвисла челюсть: откуда мне было знать обо всем этом.

– Наверное, Сандро тоже придется продолжить семейную традицию, – с улыбкой сказала Лидия и, когда увидела мое удивленное лицо, красиво засмеялась, наверное, догадавшись, что я впервые об этом слышал.

Мой дядя, скорее всего, рассказал о происхождении фамилии Амиреджиби именно для меня, чтобы я знал, каким именем он меня нарек. Он будто намекал, с чем было связано наше совместное тайное путешествие. Не успел я сесть в поезд, как он превратил меня в другого человека. Купили мне форму гимназиста и вырядили в нее, хотя я никогда не учился в гимназии. Я погрузился в какой-то странный туман и чувствовал себя совсем другим человеком. Подобно кукле, мне сменили одежду и имя, а я не мог даже произнести ни единого слова. Но все это я оправдывал тем, что надо было скрыть ото всех то, что я натворил. Мне было неловко от такой роли, и я чувствовал себя неподготовленным актером. Я с детства ненавидел всякую фальшь и ложь и тут же догадывался, когда кто-нибудь смеялся или плакал напоказ. С малых лет я был степенным и наблюдательным мальчиком и не делал ничего неосмысленное, об этом знали все деревенские мальчики и девочки. Любил я и учиться, и читать книги, и ездить верхом на лошади. Конечно же, как и все дети, я шалил тоже, а как же иначе, но лишнего я не позволял себе никогда. Любил я и потрудиться. Маме я помогал всегда, будучи совсем маленьким, я помогал и папе, тому папе, которого прежде считал своим настоящим отцом. Никогда не отказывал в помощи и своим соседям.

Когда мы приехали в Пластунку, мне уже исполнилосьпятнадцать лет. Деревня была большой, и там было много моих сверстников, в том числе и моих родственников. Я знал больше всех их и побороть мог каждого. Не только их, но и ребят постарше я мог положить на лопатки. Но никто не обижался на меня за то, что я был более бойким и проворным и в работе, и в борьбе, нежели они. Да, это было именно так, как я говорю. Я со всеми мог найти общий язык, никогда не спешил и во время беседы, я выслушивал всех и многому от них научился. Но сейчас, в новых обстоятельствах, мне было трудно сохранять уверенность в себе, и это волновало меня. Я очень хотел, с одной стороны, оправдать доверие и надежды моего дяди, а с другой, – не потерять ту перспективу, которая появилась у меня – получить образование в Петербурге и начать новую жизнь.

В купе Лидия попросила меня снять с полки саквояж, и я догадался, что она собиралась переодеться. Я снял саквояж и вышел, в коридор. Было уже поздно, но еще не стемнело, наступала светлая летняя ночь. Погруженные в светлых сумерках полятерялись где-то вдали за горизонтом. Смотрел я в эту необъятную даль и думал: как необъятна эта страна и как она разнообразна!

Сравнивал, какая из них красивее – моя деревня, мои горы и равнины или та страна, что расстилалась передо мной. Но не мог найти ответа, ибо, обе они были неповторимо красивы, и не стоило сравнивать их между собой.

Из соседнего купе вышел мой дядя. Видимо, он сразу догадался, почему я стоял в коридоре и чуть улыбнулся. Мы долго беседовали. Он старался объяснить мне, почему мне необходимо было уехать и назваться по-новому. Я все понимал, не существовало такого аргумента, в котором я мог бы засомневаться или с которым я мог бы не согласиться, хотя самого болезненного он не коснулся, будто его и не существовало. Наверное, он хотел, чтобы я забыл об этом. Потом он сказал: «Встречаться часто мы не сможем, моя служба не дает мне такой возможности. Но я постараюсь не оставлять тебя без внимания и, как только появится возможность, навещу тебя. Конечно же, я помогу тебе, но ты и сам должен постараться найти своё место под солнцем. Подготовься к тому, что тебе придется жить самостоятельно.» Чувствовалось, что он все знал обо мне, как я учился или как себя вел. «Парень ты умный, тебе нетрудно будет учиться и общаться с курсантами. Возможно, тебе будет немного трудно, пока ты лучше освоишь язык и привыкнешь к новым правилам. Но когда ты освоишься, станет намного легче. Мне тоже было нелегко в первые месяцы после моего перевода в Петербург. Очень сложно разобраться на новом месте, кто тебе друг, кто – враг, поэтому надо быть крайне осторожным».

Вернулся я в купе поздно. Свет был погашен. Из окна в купе проникал слабый свет. Из чуть открытого окна веяло приятной ночной прохладой. Я почувствовал запах духов, все это было настолько непривычным для меня, что я стоял растерянный в темноте, и не знал что делать, раздеваться или ложиться спать в одежде. Я был скован этими мыслями. Потом я присел на постель и снова стал смотреть в окно между занавесками, будто я мог что-нибудь там увидеть. Я немного привык к темноте в купе и невольно взглянул на постель Лидии. Хотя в купе было жарко, она была до подбородка укрыта белой простыней, но контуры ее тела вырисовывались отчетливо. Я думал, что она спит, но невольно встретился с ее взглядом и немного смутился. Она спросила, почему я не ложусь. Сказала, что уже поздно и посоветовала раздеться и лечь, и тут же добавила, что постель застлана, и надо лишь откинуть простыню и, что если мне неудобно, то она отвернется к стене.

Эти слова заставили меня прийти в себя. Сама же она действительно повернулась лицом к стене. Я воспользовался этим моментом и быстро разделся. Как только я оказался под простыней, она сказала: «Очень жарко, может еще немного приоткрыть окно?». Я растерялся и не знал что делать, а она, заметив, что я медлю, продолжила: «Я не смотрю на тебя». Я встал, немного опустил окно, и тут она мне говорит: «Я хочу пить, может быть, ты нальешь мне немного лимонада?» Что мне оставалось делать? Я страшно волновался из-за такого необычного положения, думаю, что на моем месте и истинный князь пришел бы в волнение. Я хорошо видел бутылку на столе, дрожащей рукой я открыл ее и наполнил стакан. Никогда в жизни со мной такого еще не происходило. Когда я повернулся к ней, мне показалось, что она смотрела на меня с улыбкой. Я подал ей стакан, она немного приподнялась, будто смерила меня взглядом с ног до головы, взяла стакан и отпила немного, как мне показалось, она даже и не выпила и не отводила от меня взгляда. Я стоял остолбеневший и ждал, когда она вернет стакан обратно. У меня было единственно желание, поскорее залезть под простыню. Наконец она произнесла: «Спасибо, ты настоящий рыцарь, князь, но твои манеры рядом с дамой оставляют желать лучшего. Я научу тебя и помогу тебе стать настоящим рыцарем, чтобы все петербургские девушки мечтали только о тебе. Твои данные способствуют этому.» Вот так в трусах я стоял оцепеневший и завороженный слушал ее. Вдруг я пришел в себя, прыгнул в сторону моей койки и укрылся простыней. Она красиво рассмеялась, пожелав мне спокойной ночи. Я уж точно не помню, но, кажется, я тоже ответил ей.

Столько эмоций и впечатлений меня очень утомили, но от волнения ядолго не смог уснуть. Утром, когда я проснулся, княжна уже оделась. Она, улыбаясь, поздоровалась со мной и вышла из купе.

И еще кое-что важное случилось во время моего путешествия, возможно для истории незначительное, но для меня лично весьма значимое. Мы миновали Воронеж и приближались к какой-то реке. После завтрака каждый из нас находился в своем купе. Я сидел на своей постели и рассматривал журнал, предложенный Лидией. До того я никогда не видел такого иллюстрированного иностранного журнала. Лидия дала мне его и сказала: посмотри как живут и одеваются люди в других странах. Наверно это было частицей ее желания научить меня манерам поведения и развить во мне вкус. Она вошла в купе, закрыла за собой двери и стала смотреться в зеркало. В зеркало она смотрелась часто. Тогда я еще не знал, что у женщин есть такая привычка – часто поглядывать в зеркало. Она взяла свою сумку, которая лежала на маленькой полке над ее постелью, я посмотрел на нее именно тогда, когда она поднялась на цыпочки. Как раз в этот момент вагон сильно покачнулся и с ужасным скрежетом и шумом резко затормозил. Я ударился спиной о стенку, а Лидия с криком упала на мои колени. Чтобы помочь ей, я обхватил ее и мои руки оказались на ее груди. Торможение сопровождалось страшным скрежетом и паровозным гудком. Мы не могли сдвинуться с места. Она полностью лежала на меня, я же крепко вцепился в ее груди. Если бы она не упала на меня, то могла бы удариться головой. Изумленные, мы довольно долго находились в таком положения. Когда поезд остановился, крики и возгласы пассажиров все еще слышались в коридоре. Люди суетились: «Что случилось, что случилось? Какая-то авария, черт их побери!» – слышались голоса в коридоре. Мы даже не слышали, как кто-то постучал в дверь. В купе вошел встревоженный капитан Тонконогов и увидев нас в таком положении, с улыбкой спросил: Вы не ушиблись? – и протянул ей руку помощи. Лидия приподнялась и лишь тогда я отпустил ее.

– Благодаря Сандро я не ушиблась, а то могла бы и голову разбить! – Она встала, поправила платье и повернулась ко мне. – Спасибо, мой мальчик! Ты не ушибся? – Я покачал головой и привстал. – С тобой можно в разведку идти! Ты настоящий рыцарь! – Я покраснел от смущения. Всю жизнь помню этот безобидный эпизод. Сколько раз я вспоминал его в минуты невзгод и печали, и на душе сразу становилось легко и весело.

Как оказалось, рельсы были завалены бревнами и, во избежание возможной катастрофы, машинисту пришлось резко затормозить. Так и осталось неизвестным, во всяком случае для меня, каким образом бревна оказались на рельсах, но этот инцидент почти на целый день задержал наше путешествие.

Как только мы въехали в Петербург, мною овладело такое чувство, будто я попал в совсем иной мир. Мое спокойствие и самоуверенность сразу куда-то исчезли. Такое изобилие величественных и прекрасных зданий, столько людей и карет на мощеных улицах казались мне каким-то чудом. Мне нелегко будет описать все то, что я пережил тогда. Я чувствовал себя ничтожеством, маленьким муравьем, и утешало меня лишь то, что я находился рядом с такими важными людьми, и, к тому же, самым важным из них был мой дядя. В тот момент у меня появилось к нему огромное чувство благодарности и уважения, хотя до того я никогда его не видел и даже не слышал о нем ничего. Конечно же влияние тех четырех дней, которые мы провели вместе в дружеских беседах во время путешествия, были очевидными.

В экипаже моего дяди мы проводили княжну до ее дома в Фурштатском районе. О том, что это был за район я, конечно, узнал позже. В этом районе были построены очень красивые и богатые дома и, как я узнал позже, вся петербургская знать проживала именно там. Дядя с капитаном попрощались с Лидией и остались в карете, я же проводил ее до подъезда красивого дома. На лифте мы поднялись на третий этаж, и там, у дверей ее квартиры, я поставил чемоданы. Не скрою, мне было очень интересно узнать, как она живет. Она долго искала ключи в сумке, потом открыла два замка, отворила двери и я увидел большую приемную, а дальше – большую столовую комнату, отсюда больше ничего не было видно. Мы тут же попрощались, и, прежде чем уйти, она сказала мне: «Ты ведь не забудешь меня? А если позволишь, то и я как-нибудь навещу тебя в училище. Когда сможешь, приходи ко мне сам, чтобы продолжить начатое обучение. Потом она поцеловала меня в щеку, погладила по голове и отпустила.

Мы не поехали к дяде. Остановился я у капитана, не знаю почему, но без всяких объяснений дядя оставил меня у него. По нашим с ним беседам я сам должен был догадаться – почему. Я понял лишь одно – он не хотел показывать меня никому, так как он что-то задумал, но что именно – этого я не знал.

На третий день после приезда Тонконогов отвез меня в подготовительную группу кадетов Николаевского кавалерийского училища, расположенного на проспекте Лермонтова, где после короткого собеседования меня оставили в подготовительном пансионе. Уже через несколько минут после того, как я устроился, меня вывели на манеж, так как во время собеседования я заявил, что хорошо умею ездить на лошади, и там решили, не откладывая, устроить мне экзамен. Летом в училище было мало народу, так как пока еще продолжались летние каникулы. На манеже тренировались всего несколько офицеров и юнкеров.

Какой-то пожилой человек без мундира подвел ко мне кобылу. Я и сейчас помню, её кличку – «Коца». Красивая была кобыла. Я подошел к ней, погладил ее по шее и после того, как понял ее характер, спокойно и уверенно вскочил на нее. Мы сделали несколько кругов и сразу привыкли друг к другу. Капитан и старший адъютант начальника училища стояли у нижней трибуны, и я подъехал к ним. Я скромно спросил: Что я должен сделать? Поручик сказал мне «А ну-ка, скачи галопом.» Я поскакал, Коца повиновалась мне. Потом с круга я перешел в центр и перескочил через низкое препятствие. Прямо передо мной, я увидел валяющуюся на опилках плеть. Я высвободил одну ногу из стремени и, ухватившись за седло одной рукой, второй рукой поднял плеть. Затем выпрямился в седле и снова подъехал к ним. Оба они были довольны и улыбались. Да и другие смотрели на меня с удивлением. Плеть я подал капитану Тонконогову, я постеснялся передать ее поручику. Что мне еще сделать? – спросил я. Поручик засмеялся: – Все понятно, этот парень родился в седле. Пройди шагомнесколько кругов и достаточно. Я был доволен и воодушевлен, мне хотелось сделать еще что-нибудь, но я тут же сдержал себя, так как не хотел злоупотреблять их вниманием. Я уже думал о том, как капитан расскажет моему дяде о выдержанном мною экзамене, и от этой мысли мне стало очень приятно на душе.

В течение месяца два учителя занимались со мной по русскому языку и естественным наукам, и уже осенью меня зачислили в класс, где учились курсанты на год старше меня, так как для мальчиков моего возраста в училище класса не было. Таких маленьких по возрасту мальчиков как я, было всего несколько человек, и их тем летомтоже зачислили в класс.