Читать книгу Далекие Шатры - Мэри Маргарет Кей - Страница 12

На Востоке ночь опускается быстро, здесь не бывает затяжных сумерек, смягчающих переход от дневного света к ночной тьме. Река Кабул сверкала золотом в лучах закатного солнца, когда Аш с тремя своими спутниками проезжал по понтонному мосту в Ноушере, но задолго до прибытия в Мардан луна уже стояла высоко в небе, и маленькая звездообразная в плане крепость, построенная Ходсоном в годы, предшествовавшие Великому восстанию, чернела впереди неясной тенью на молочно-белой равнине.

В прежние дни, когда Земля Пяти Рек (Пенджаб) все еще была сикхской провинцией и единственными британскими войсками на данной территории были полки Ост-Индской компании, стоявшие в Лахоре для поддержания власти британского резидента, идея создания элитного и высокоподвижного войска, способного в два счета переместиться в любую горячую точку, пришла в голову сэру Генри Лоуренсу, этому великому и мудрому руководителю, впоследствии павшему смертью храбрых во время Восстания в осажденной резиденции в Лакхнау.

Эта «пожарная команда» должна была состоять из одного кавалерийского полка и двух пехотных, не скованных традициями и отвечающих совершенно новым требованиям в том смысле, что обычную военную службу там предполагалось сочетать с работой по своевременному сбору точных разведывательных данных, а ее членам – избранным солдатам под командованием избранных офицеров – предстояло носить просторную, удобную форму цвета хаки, сливавшуюся с серовато-коричневым фоном пограничных гор, а не алые мундиры с тесными портупеями, в которых большинство полков пеклось и парилось на жаре, делавшей подобную одежду чистым наказанием, не говоря уже о том, что эти мундиры были видны с расстояния многих миль. В дальнейшее нарушение традиций сэр Генри назвал свое детище Корпусом разведчиков и доверил воспитание оного некоему Гарри Ламсдену, молодому человеку исключительных способностей, силы воли и мужества, полностью оправдавшему такой выбор.

Изначально штаб-квартира нового корпуса размещалась в Пешаваре, и на первых порах обязанности разведчиков состояли в усмирении воинственных пограничных племен, которые грабили мирные деревни и угоняли женщин, детей и домашний скот в суровые пограничные горы, не считаясь с сикхским дурбаром, номинальным правительством Пенджаба, от чьего имени горстка британских чиновников осуществляла власть. Позже корпус был отправлен на юг сражаться на равнинах в окрестностях Фирозпура, Мултана и Лахора и покрыл себя славой в кровопролитных боях Второй сикхской войны.

Только когда война закончилась и правительство Компании аннексировало Пенджаб, разведчики снова вернулись на границу – правда, не в Пешавар. В пограничных областях установилось относительное спокойствие, и корпус обосновался у реки Калапани, в месте слияния дорог из Свата и Бунера, сменив палатки на земляные стены Марданского форта на Юсуфзайской равнине. Это была унылая голая местность, когда Ходсон начал строительство форта, и его жена София в своем письме домой, датированном январем 1854 года, писала о ней следующим образом: «Представьте бескрайнюю равнину, плоскую, как бильярдный стол, но не такую зеленую, вся растительность на которой состоит из разбросанных там и сям кустов верблюжьей колючки высотой не более восемнадцати дюймов. Такой вид открывается к югу и западу от нас, но на севере, за расположенной неподалеку невысокой горной грядой, вздымаются могучие Гималаи, одетые вечными снегами».

С тех пор пейзаж не переменился, но численность корпуса возросла, и разведчики насадили деревьев, чтобы укрыть в тени свое поселение. Этой осенней ночью сад, разбитый Ходсоном для своей жены и единственного нежно любимого ребенка, умершего в младенчестве, источал аромат жасмина и роз. На кладбище, где покоились погибшие в ходе кампании в Амбале, десять надгробных памятников смутно белели в лунном свете, а рядом, в месте слияния трех дорог, тутовое дерево отбрасывало черную тень на место, где полковник Споттисвуд, командир пехотного полка Бенгальской армии, посланного на подмогу разведчикам в страшном 1857 году, застрелился, когда его любимый полк взбунтовался.

Знакомые запахи и звуки военного городка поплыли навстречу Ашу, словно теплое приветствие. Запахи лошадей и дыма от костров, воды и опаленной солнцем земли, горящего угля и пряной стряпни; цоканье копыт и фырканье кавалерийских лошадей на привязи, сливающиеся в пчелиный гул голоса мужчин, занятых досужей болтовней после трудного дня. В офицерской столовой нестройный хор пел популярную балладу под аккомпанемент дребезжащего пианино, и где-то на базаре монотонно бил гонг, сопровождая тоскливый лай бродячих собак на луну. В каком-то храме резко загудела раковина, и с молочно-белой равнины далеко за рекой донесся заунывный вой шакалов.

– Как здорово вернуться сюда, – сказал Зарин, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. – Это лучше, чем жара и шум юга да грохот поезда.

Аш не ответил. Оглядываясь вокруг, он вдруг осознал, что этот маленький рукотворный оазис между предгорьями Гималаев и бескрайними равнинами на много лет станет для него домом. Отсюда он будет выходить со своим полком, чтобы поддерживать порядок на границе и сражаться среди вон тех гор, похожих на складки смятой ткани в лунном свете, или выезжать на танцы, охоту и скачки в любой из веселых военных городков от Дели до Пешавара, но по какой бы причине он ни покинул Мардан – по долгу службы или развлечения ради, – он всегда будет возвращаться сюда, покуда будет служить в Корпусе разведчиков.

Аш с ухмылкой повернулся к Зарину, собираясь заговорить, но в этот момент из тени индийской мелии у обочины дороги выступила на лунный свет фигура и преградила путь тонге.

– Кто тут? – спросил Аш на местном наречии.

Он еще не успел договорить, когда в памяти у него всплыло воспоминание о другой лунной ночи, и он выпрыгнул из тонги, не дожидаясь ответа, и низко наклонился, чтобы дотронуться до стоп старика, стоявшего перед лошадью.

– Кода Дад! Это ты, отец.

Голос у Аша прервался, и прошлое встало перед мысленным взором, словно высвеченное яркими вспышками молний.

Старик рассмеялся и обнял его:

– Так ты не забыл меня, сынок! Это хорошо, потому что я вряд ли узнал бы тебя. Маленький мальчик превратился в высокого сильного мужчину ростом почти с меня – или просто я усох от старости? Сыновья написали мне о твоем скором приезде, и я проделал путь до Мардана, и мы с Авал-шахом ждали здесь у обочины три последние ночи, не зная, когда именно ты прибудешь.

Авал-шах вышел из тени и отдал честь. Отец и Зарин могли забыть, что Аш – офицер, но джемадар Авал-шах не забудет.

– Салам, сахиб, – сказал Авал-шах. – Поскольку гхари задержались, мы не знали, когда ты доберешься до Мардана. Но мой отец пожелал увидеть тебя прежде, чем ты засвидетельствуешь свое почтение полковнику-сахибу. Поэтому мы ждали тут.

– Да-да, – кивнул Кода Дад. – Завтра обстановка будет не та. Завтра ты будешь офицером-сахибом, обремененным многочисленными служебными обязанностями и лишенным возможности распоряжаться своим временем. Но сегодня, пока ты не доложил о своем прибытии начальству, ты по-прежнему остаешься Ашоком. Так не уделишь ли ты полчаса старику, коли можно?

– С великим удовольствием, отец. Зарин, скажи вознице подождать. Мы пойдем к тебе, джемадар-сахиб?

– Нет. Это было бы неразумно и неудобно. Но мы принесли с собой еду, и здесь за деревьями есть славное местечко, не видное с дороги, где мы сможем спокойно посидеть и поболтать.

Джемадар повернулся и провел остальных к месту поодаль от обочины, где земля почернела от золы старых костров и между корнями мелии мерцала красным горстка тлеющих угольков. Рядом стояло несколько накрытых крышками котелков и кальян, и Кода Дад-хан присел на корточки в тени и одобрительно хмыкнул, когда Аш последовал его примеру, ибо не многие европейцы находят удобной такую чисто восточную позу: покрой западной одежды не располагает к ней, да и вообще западные люди с детства не приучены сидеть на корточках, принимая пищу, беседуя или просто отдыхая. Но полковник Андерсон, так же как Авал-шах и командующий Корпусом разведчиков, имел свои представления о воспитании юного Аштона Пелам-Мартина и позаботился о том, чтобы мальчик не забыл привычек и обычаев, которые однажды смогут пригодиться мужчине.

– Мой сын Зарин написал своему брату из Дели, что все в порядке и что ты не стал чужаком для нас. Посему я перешел через границу, чтобы поприветствовать тебя, – произнес Кода Дад, глубоко затягиваясь кальяном.

– А если бы он написал, что я превратился в настоящего сахиба? – спросил Аш, беря из рук Авал-шаха чапати с горкой плова на ней и с аппетитом принимаясь за еду.

– Тогда я не приехал бы, ведь говорить с тобой было бы не о чем. Но теперь я должен сказать тебе одну вещь.

Что-то в тоне старика заставило Аша насторожиться и резко спросить:

– Что именно? Какие-то скверные новости? У тебя неприятности?

– Нет-нет. Просто Зарин и Алаяр оба говорят, что во многих отношениях ты остался прежним Ашоком, и это хорошая новость. Но… – Старик умолк и взглянул на своих сыновей, которые разом кивнули, словно соглашаясь с произнесенной вслух фразой.

Аш перевел взгляд с Коды Дада на Зарина, с Зарина на Авал-шаха и, увидев одинаковое выражение на всех трех лицах, отрывисто спросил:

– В чем дело?

– Да ничего особенного, у тебя нет причин для волнения, – невозмутимо сказал Кода Дад. – Просто здесь, в Мардане, ты и мой сын больше не сможете быть прежними Ашоком и Зарином, ибо дафадару и офицеру-ангрези не пристало вести себя как кровным братьям. Это вызвало бы много неприятных толков. А также, не исключено, посеяло бы страх фаворитизма среди людей. В корпусе служат патаны из самых разных племен и приверженцы разных вероисповеданий – такие, как сикхи и индусы, – и все они равны в глазах своих офицеров, что справедливо и правильно. Посему вы с Зарином вправе быть самими собой, какими были в прошлом, только наедине друг с другом или в отпуске, но не здесь и не сейчас, в окружении товарищей по полку. Тебе все понятно?

Последние три слова, хотя и произнесенные тихим голосом, прозвучали скорее как приказ, нежели вопрос. Тон старика живо напомнил о былых днях, когда управляющий конюшнями покровительствовал одинокому маленькому мальчику, слуге избалованного вздорного князька, задавая ему трепку, когда он того заслуживал, утешая его в горестях и неизменно относясь к нему как к сыну. Аш узнал этот тон и подчинился по старой памяти, пусть и неохотно. Казалось нелепым, что он не сможет обращаться с Зарином как с другом и братом, не вызывая осуждения окружающих. Но он видел множество примеров нелепого поведения людей гораздо старше и лучше его и знал, что с ними бессмысленно спорить. В данных обстоятельствах, возможно, совет Коды Дада был разумным и к нему следовало прислушаться, а потому Аш медленно проговорил:

– Мне все понятно. Но…

– Никаких «но»! – резко перебил Авал-шах. – Мы с отцом обсудили ситуацию и сошлись во мнении. Зарин тоже согласен с нами. Прошлое осталось в прошлом, и о нем лучше забыть. Индусского мальчика из Гулкота больше нет, а его место занял сахиб – офицер-сахиб из разведчиков. Ты не в силах изменить этого – или попытаться раздвоиться.

– Я уже раздвоился, – сухо ответил Аш. – Твой брат помог мне в этом, когда сказал, что для меня будет лучше отправиться в Билайт, на попечение родственников моего отца, и стать сахибом. Что ж, я стал сахибом. Однако я по-прежнему остаюсь Ашоком и этого тоже не в силах изменить. Пробыв сыном Индии на протяжении одиннадцати лет жизни, ныне я связан с ней узами такими же крепкими, как родственные, и я всегда буду ощущать раздвоенность своего существа, что весьма неприятно.

В голосе Аша неожиданно прозвучали горькие нотки, и Кода Дад, утешительно положив руку ему на плечо, мягко сказал:

– Я тебя понимаю. Но тебе будет легче, если ты станешь отделять одну свою личность от другой и не попытаешься совмещать обе одновременно. И возможно, однажды – как знать? – ты обнаружишь в себе еще и третью личность, которая будет не Ашоком и не Пеламом-сахибом, но кем-то цельным и совершенным – тобой самим. А теперь давайте поговорим о других вещах. Подай мне кальян.

Авал-шах пододвинул к отцу трубку курительного прибора, и знакомые с детства бульканье кальяна и аромат местного табака напомнили Ашу о давних вечерах в комнатах Коды Дада во Дворце ветров. Но пока трубка переходила из рук в руки, старик говорил не о прошлом, а о настоящем и будущем. Он говорил о пограничных областях, где в последнее время царило необычное спокойствие. Пока они беседовали, луна поднялась над верхушками деревьев и загасила багровое мерцание углей потоками холодного чистого света. Со стороны дороги донесся резкий звон колокольчиков, когда запряженный в тонгу пони беспокойно потряс головой, снедаемый желанием вернуться в конюшню, а в скором времени возница осторожно кашлянул, давая знать, что время бежит и что он потратил даром почти целый час.

– Однако уже поздно, – сказал Кода Дад. – Если я собираюсь хоть немного поспать, мне пора идти, ведь завтра затемно я двинусь обратно в свою деревню. Нет-нет, я все решил. Я только хотел повидаться с тобой, Ашок, а теперь, когда дело сделано, я возвращусь в свой дом… – Он тяжело оперся на плечо Аша, поднимаясь на ноги. – Старики, они что лошади: больше всего на свете любят свое стойло. Прощай, сын мой. Я был очень рад снова повидать тебя. А когда ты получишь отпуск, Зарин проводит тебя через границу, чтобы навестить меня.

Он обнял Аша и ушел прочь скованной походкой, с негодованием отклонив помощь старшего сына, который обменялся несколькими словами с Зарином, отдал честь Ашу и последовал за отцом.

Зарин затоптал тлеющие угли, собрал котелки и кальян и сказал:

– Мне тоже надо идти. Мое увольнение закончилось, и отец прав: нам не стоит появляться вместе. Тонга отвезет тебя к дому адъютанта-сахиба, где ты доложишь о своем прибытии. Мы будем видеться, но лишь по роду службы.

– Но у нас будут другие отпуска.

– Несомненно! И в увольнении мы сможем вести себя, как нам угодно. Но здесь мы на службе у сиркара. Салам, сахиб.

Он исчез среди теней деревьев, а Аш медленно вернулся к дороге, где в лунном свете ждала тонга, и поехал в крепость докладывать о своем прибытии адъютанту.

Первые дни в Мардане были не слишком радостными для Аша, и это обстоятельство, вероятно, предопределило многие последующие события, ибо оно с самого начала изменило его взгляды на армейскую жизнь и усугубило природное отвращение к любого рода жесткой регламентации и незыблемым правилам поведения, а равно критическое отношение к самовластным решениям людей старше и лучше его.

Конечно, Ашу следовало предвидеть такое положение дел, хотя в том, что он оказался неподготовленным, виноват был не только он один. По меньшей мере еще три человека несли частичную ответственность за это: дядя Мэтью, которому, естественно, даже не приходило в голову предостерегать своего племянника против заключения помолвки еще до прибытия в полк; полковник Андерсон, который дал Ашу множество ценных советов, но, сам будучи холостяком, не счел нужным затронуть вопрос о браке, и миссис Харлоу, которой следовало отвергнуть предложение молодого человека, а не принимать с такой готовностью, заверяя в своем собственном согласии и согласии мужа. При данных обстоятельствах Аша едва ли можно винить в том, что он полагал, будто единственной причиной, препятствующей молодым офицерам жениться в самом начале карьеры, является недостаток средств, а не слишком юный возраст, а поскольку к нему самому это не относилось, он не видел никаких серьезных препятствий к помолвке.

Очень скоро он потерпел жестокое разочарование, так как худшие опасения миссис Харлоу оправдались. Ее муж крайне плохо отреагировал на историю с помолвкой, как и командующий Корпусом разведчиков, когда узнал о ней. Майор Харлоу опередил Аша, собиравшегося отправиться в Пешавар при первой же возможности: он приехал в Мардан через два дня после прибытия новоиспеченного прапорщика в полк и переговорил с командующим в частном порядке.

Оба мужчины придерживались одного мнения о ранних браках и плачевной участи молодых офицеров, которые заводят жен прежде, чем у них, фигурально выражаясь, прорезаются зубы мудрости. Аш был вызван к командующему и выслушал пренеприятную нотацию, болезненную для самолюбия, унизительную для гордости и, что самое ужасное и оскорбительное, выставлявшую его зеленым юнцом. Ему не запретили видеться с Белиндой – наверное, было бы милосерднее запретить, – но майор Харлоу совершенно недвусмысленно дал понять, что ни о какой помолвке, официальной или неофициальной, не может идти и речи и что этот вопрос не должен обсуждаться в ближайшие несколько лет. За это время оба молодых человека, следует надеяться, поумнеют и приобретут более здравые взгляды на жизнь (а Белинда, подразумевалось, познакомится и сочетается браком с мужчиной старше годами и более подходящим на роль супруга). При условии, что все вышесказанное ясно понято, майор Харлоу не возражает против того, чтобы мистер Пелам-Мартин наведывался к ним в гости во время своих визитов в Пешавар.

– Не считайте меня жестокосердным, мой мальчик, – сказал отец Белинды. – Я понимаю ваши чувства. Но, право слово, спешить здесь не годится. Я знаю, ваше финансовое положение вполне позволяет вам содержать жену, но это не меняет того факта, что вы оба еще слишком молоды, чтобы думать о браке. Во всяком случае, вы, мой мальчик. Подождите, пока у вас не прорежутся молочные зубы, и овладейте своим ремеслом. А коли в вас есть хоть капля здравого смысла, вы повремените еще лет десять, прежде чем менять вольную жизнь на возню с пеленками и колясками. Таков мой вам совет.

Командующий советовал то же самое. А когда Аш попытался изложить свои доводы, ему коротко велели не выставлять себя молодым болваном и сказали, что, если он не мыслит жизни без мисс Харлоу, значит он точно не подходит для службы в Корпусе разведчиков и ему лучше поскорее перевестись в какие-нибудь менее подвижные войска. Кстати, поскольку, похоже, имел место какой-то разговор о помолвке, он получает разрешение уйти в увольнение в конце недели, чтобы поехать в Пешавар и без обиняков изложить дело мисс Харлоу.

Аш был готов к известным возражениям против своих матримониальных планов и, несомненно, согласился бы ждать свадьбы сколь угодно долго, но ему ни разу не пришло в голову, что отец Белинды и командующий корпусом вообще откажутся признать помолвку. В конце концов, он же не какой-нибудь охотник за приданым или безденежное ничтожество: по сравнению со средним офицером Индийской армии он мог считаться весьма состоятельным человеком, и потому представлялось чудовищно несправедливым, что его предложение о браке отвергли столь бесцеремонно.

Внезапно уверившись, что он не сможет жить без Белинды, Аш тотчас решил, что им остается только бежать. Если они убегут, отец девушки даст согласие на брак во избежание скандала, а если разведчики исключат его из своих рядов – что ж, есть много других полков.

Оглядываясь впоследствии в прошлое, Аш никогда не мог толком вспомнить свою первую неделю в Мардане – столько всего ему нужно было узнать и сделать тогда. Но хотя дни проходили интересно, по ночам он жестоко мучился бессонницей, ибо лишь в ночные часы получал возможность думать о Белинде.

Он лежал в темноте с открытыми глазами, строя дикие планы, а когда наконец засыпал, то всегда видел сон, как гонит коня во весь опор по каменистой равнине между низкими голыми холмами, а позади него сидит девушка, которая крепко его обнимает и умоляет скакать быстрее, быстрее… Лица девушки он не видел, но нисколько не сомневался, что это Белинда, несмотря на то что длинные волосы, подобием флага развевавшиеся за ней на ветру и заслонявшие от него преследователей, были не светлыми, а черными. Он слышал топот копыт позади, становившийся все громче и ближе, и просыпался в холодном поту, чтобы понять: это грохотали не конские копыта, а его собственное сердце, бешено колотившееся, точно после стремительного забега.

Еще Аша тяготило сознание, что, хотя он вернулся в страну своего рождения и снова имеет возможность видеться и разговаривать с Зарином и Кодой Дадом, он не избавился от мучительного чувства пустоты в душе, которое неотступно преследовало его в годы ссылки. Оно по-прежнему оставалось с ним, но Аш был уверен: если только Белинда согласится ослушаться своего отца и выйдет за него замуж, он навсегда освободится от этого чувства – вместе с тревогой, беспокойством и сомнениями. Именно из-за бессонных ночей первая неделя службы показалась такой долгой. Однако он и оглянуться не успел, как наступила суббота.

Он покинул Мардан задолго до рассвета, сопровождаемый Гулбазом, и в миле за Ноушерой они позавтракали чапати и карри, купленными у торговца на обочине Пешаварской дороги. Попугаи кричали и чистили клювом перья в ветвях тенистых деревьев, растущих вдоль дороги, и Гулбаз, несмотря на свои без малого тридцать лет, настолько забылся, что громко затянул песню, а Аш воспрянул духом и внезапно исполнился оптимизма. Скоро все проблемы так или иначе разрешатся, и завтра, когда он двинется обратно в Мардан, все вопросы уже будут улажены и будущее вновь обретет определенность.

Накануне Аш отослал короткое письмо Белинде с извещением, что выезжает в Пешавар и надеется прибыть туда к полудню, и более длинное и более официальное письмо миссис Харлоу, в котором испрашивал позволение заглянуть к ним в гости. Он подъехал к их бунгало чуть раньше, чем рассчитывал, но никого там не застал, кроме дородного носильщика-мусульманина, который сообщил, что майор-сахиб вчера отбыл в полевой лагерь со своим полком, а мэм-сахиб отправились за покупками и не вернутся до трех часов, так как завтракают с мэм-сахиб помощника комиссара. Однако они оставили записку для Аша.

Они очень сожалеют о своем отсутствии, писала Белинда, но они никак не могли отказаться от приглашения на ланч, а из лавки Моханлала сообщили о поступлении новой партии тканей для платья и набивного ситца из Калькутты, и потому им пришлось уйти рано. Она уверена, Аш не обидится, и мама надеется, что он выпьет с ними чая в четыре часа.

Записка содержала три орфографические ошибки и писалась явно в спешке, но это было первое послание, полученное Ашем от девушки, и к тому же она подписалась «ваша любящая Белинда». Он бережно положил записку в нагрудный карман и, велев слуге передать дамам, что вернется к чаепитию, сел на лошадь и медленно направился к дак-бунгало. Там он снял комнату на ночь, оставил Гулбаза и лошадей, распорядился подать двуколку и поехал в клуб. По крайней мере, там будет прохладно и тихо, решил он, чего никак нельзя сказать про дак-бунгало. Но выбор оказался неудачным.

Да, действительно, в клубе было прохладно и уютно, и там никого не было, кроме нескольких скучающих кхидматгаров и двух пожилых англичанок, пивших кофе в углу комнаты отдыха. Аш удалился в противоположный угол с кружкой пива и экземпляром «Панча» шестимесячной давности, но безостановочная трескотня женщин не давала сосредоточиться, и вскоре он резко встал, стремительно вышел прочь и нашел убежище в баре, где оказался единственным посетителем, поскольку почти весь гарнизон ушел на маневры, и остался наедине со своими мыслями, не особо приятными.

Аш находился в столь тревожном состоянии, что всего через четверть часа испытал чувство сродни облегчению при виде Джорджа Гарфорта, хотя в обычных обстоятельствах постарался бы избежать его общества, и уже через несколько минут пожалел, что не сделал этого. Джордж, приняв предложение выпить, немедленно пустился в мучительный для Аша рассказ о впечатлении, произведенном Белиндой на пешаварское общество, и о знаках внимания, оказываемых ей несколькими состоятельными пожилыми холостяками, у которых, сказал он, хватает ума докучать столь юному и невинному созданию своими отвратительными ухаживаниями.

– Просто с души воротит, как подумаешь, что Фоули и Робинсон годятся ей в отцы, ну или в дядья, – горько сказал Джордж. – А что касается Клода Парберри, так у него на лбу написано, что он распутник, которому ни один разумный человек не доверит сопровождать свою сестру на конной прогулке. Я не понимаю, почему ее мать допускает такое – или почему вы допускаете.

Он с негодованием уставился на Аша, потом отхлебнул большой глоток из стакана и, немного повеселев, заметил, что сам-то он знает наверное, что Белинда смущена вниманием означенных офицеров – они недостойны зваться джентльменами, – но бедное дитя, в силу своей неопытности, не умеет обращаться с ними так, как они заслуживают. Он может лишь мечтать, чтобы Белинда облекла его правом поставить наглецов на место, сказал Джордж и воинственно добавил, что считает своим долгом предупредить Аша: возможно, она так и сделает в конце концов.

– И кстати сказать, она не носит вашего кольца, – громко заявил Джордж. – Я не считаю, что она окончательно и бесповоротно связана с вами некими обязательствами, и сделаю все возможное, чтобы заставить ее передумать. В любви и на войне все средства хороши, а я первый полюбил Белинду. Выпьете еще?

Аш отказался, холодно пояснив, что заказал обед и не намерен есть его остывшим. Но Джордж, невосприимчивый к грубости, просто сказал, что тоже голоден и с удовольствием присоединится к нему. Обед прошел в обстановке отнюдь не теплой и дружественной. Аш не проронил ни слова, а Джордж болтал без умолку, и, судя по его речам, он был persona grata[16] в бунгало Харлоу. Он уже сопровождал Белинду на пикник, ходил с ней и ее матерью за покупками, а сегодня вечером ужинает с ними, а потом они вместе идут на танцы в клуб.

– Белинда говорит, я лучший танцор в Пешаваре, – самодовольно заметил Джордж. – Осмелюсь сказать, я… – Он осекся, словно осененный некой новой и явно неприятной мыслью. – О, вы, наверное, тоже будете там сегодня. Что ж, народу там будет мало. Когда военные в городе, в клубе не протолкнуться, но, поскольку большинство из них сейчас марширует по Каджурийской равнине, танцевальные вечера проходят скромно. Не понимаю, почему Белинда не упомянула, что вы тоже будете. Но возможно, вы не танцуете? Некоторые парни не умеют танцевать, но я…

Джордж продолжал болтать на протяжении всех четырех блюд, и Аш испытал огромное облегчение, когда он наконец удалился. В клубе воцарилась послеобеденная тишина, и он вернулся в пустую комнату отдыха, к своему непрочитанному экземпляру «Панча», и наблюдал за медленно ползущими по циферблату стрелками часов, покуда не настало время уходить.

Миссис Харлоу ждала Аша в своей гостиной и поприветствовала гостя довольно тепло, но ей явно было не по себе, и она мгновенно завела бессвязный пустой разговор. Представлялось очевидным, что миссис Харлоу не намерена обсуждать личные дела и настроена отнестись к приходу молодого человека как к обычному светскому визиту, и она уже слегка задыхалась к тому времени, когда в комнату впорхнула Белинда, в белом муслиновом платье, пленительно юная и хорошенькая.

В унылом интерьере гостиной заурядного бунгало, с войлочными коврами, диванами, обитыми грязно-коричневым коленкором, и бенаресскими медными подносами, Белинда сияла, точно свежераспустившаяся роза в английском саду, и Аш, забыв обо всех приличиях и о присутствии миссис Харлоу, не обратив внимания на протянутую руку, обнял девушку и поцеловал бы, если бы она не отвернула лицо и не вырвалась из его объятий.

– Аштон! – Белинда отступила назад, вскинула руки и поправила локоны, заливаясь краской и не зная, смеяться ей или возмущаться. – Что подумает мама? Если вы собираетесь вести себя так ужасно, я уйду. Сядьте сейчас же и будьте благоразумны. Нет, не туда. Сюда, рядом с мамой. Нам обеим интересно услышать про ваш полк, про Мардан и про то, как вы проводите там время.

Аш открыл рот, собираясь возразить, что он явился для разговора об иных предметах, но не успел, ибо миссис Харлоу проворно позвонила, чтобы подали чай, а в присутствии суетящегося вокруг кхидматгара ему оставалось только коротко рассказать о своих делах, пока Белинда разливала чай, а кхидматгар подносил блюда с пирожными и сэндвичами.

Ашу, слышавшему звук собственного голоса, происходящее стало казаться похожим на сон, где все нереально. На кону стояло их с Белиндой будущее, однако они сидели здесь, попивая чай, вяло жуя сэндвичи с яйцом и обмениваясь пустыми фразами, как если бы все остальное не имело никакого значения. Весь день обратился сущим кошмаром с момента, когда он прибыл к бунгало Харлоу и узнал, что Белинда отправилась за покупками: непрошеные разглагольствования Джорджа, томительно долгие часы ожидания, нервная болтовня миссис Харлоу, а теперь еще и это. Комната была как будто наполнена незримым клеем, в котором он слабо трепыхался, словно муха, попавшая в горшок с вареньем, пока миссис Харлоу говорила о миссионерской деятельности в зенанах, а Белинда оживленно рассказывала о различных увеселительных мероприятиях, которые посетила на прошлой неделе, а потом обратила его внимание на впечатляющую коллекцию пригласительных билетов, выстроенных в ряд на каминной полке.

Аш бросил на них взгляд и отрывисто сказал:

– Я встретил в клубе Джорджа Гарфорта. Он говорит, что часто виделся с вами на прошлой неделе.

Белинда рассмеялась и презрительно наморщила носик:

– Если и виделся, то потому только, что почти все представительные мужчины ушли на военные учения и сейчас он чуть ли не единственный в городе, кто в состоянии танцевать, не наступая девушке на платье. Вы танцуете, Аштон? Надеюсь, да. Я обожаю танцевать!

– Тогда, возможно, вы потанцуете со мной нынче вечером, – сказал Аш. – Насколько я понял, сегодня в клубе устраиваются танцы, и, хотя я не могу поручиться, что танцую не хуже Джорджа, твердо обещаю не наступать вам на платье.

– О, но…

Белинда умоляюще взглянула на мать, и бедная миссис Харлоу, донельзя смущенная сложившейся ситуацией и совершенно неспособная с ней справиться, нервно пригласила Аша присоединиться к ним вечером, чего совершенно не собиралась делать. Она позвала мистера Пелам-Мартина на чай лишь для того, чтобы дать молодым людям возможность обсудить в саду положение дел и решить (как они, разумеется, должны поступить), что продолжать знакомство не имеет смысла и для них лучше расстаться. Тогда Белинда смогла бы вернуть Аштону кольцо, а потом бедный мальчик, естественно, пожелал бы немедленно покинуть Пешавар, и меньше всего на свете ему захотелось бы вернуться через час-другой, чтобы отужинать с ними. Она понятия не имела, почему пригласила его, но, возможно, у него хватит ума отказаться?

Аш разочаровал миссис Харлоу: он с готовностью согласился присоединиться к ним, ошибочно приняв приглашение за свидетельство, что мать Белинды по-прежнему остается на его стороне и намерена поощрять его ухаживания. А когда она предложила дочери показать гостю сад, он принял это за очередное подтверждение ее благосклонности. Аш снова воспрянул духом, как на Пешаварской дороге рано утром, и вышел с Белиндой в сад, где поцеловал ее под прикрытием перечных деревьев, пьяный от любви и счастья. Но далее произошло нечто худшее, чем все переживания и страхи, которыми он мучился на протяжении горестных дней, последовавших за разговором с майором Харлоу и командующим корпусом…

Да, Белинда ответила на поцелуй, но затем вернула Ашу кольцо и не оставила у него никаких сомнений касательно резко отрицательного отношения своих родителей к помолвке. Аш понял, что миссис Харлоу, отнюдь не поощряющая его ухаживаний, превратилась во врага и исполнена решимости расстроить все дело. Рассчитывать на милость родителей не приходится, а поскольку сама Белинда достигнет совершеннолетия лишь через четыре года, спорить и возражать здесь бесполезно.

Предложение Аша бежать привело Белинду в оторопь, и она категорически отказалась даже думать об этом.

– Мне в жизни не пришло бы в голову совершить поступок столь… столь глупый и возмутительный. Честное слово, Аштон, мне кажется, вы сошли с ума. Вас уволят из полка, и все будут знать почему. Разразится пошлый скандал, вы будете опозорены, и я тоже. Я никогда больше не смогу смотреть порядочным людям в глаза, и с вашей стороны просто ужасно даже заводить со мной разговор на такую тему!

Белинда расплакалась, и только самые униженные извинения Аша помешали ей убежать домой и навсегда отказаться видеться с ним. Но хотя в конце концов она согласилась простить его, неприятный осадок остался, и она не находила возможным впредь встречаться с ним наедине.

– Не подумайте, что я вас больше не люблю, – плачущим голосом пояснила Белинда. – Я люблю вас и вышла бы за вас замуж хоть завтра, если бы папа разрешил. Но откуда мне знать, какой я буду в двадцать три года – или будете ли вы по-прежнему любить меня к тому времени?

– Я буду любить вас вечно! – страстно поклялся Аш.

– Если так и если моя любовь к вам не пройдет, тогда, конечно же, мы поженимся, потому что убедимся, что созданы друг для друга.

Аш горячо сказал, что уже уверен в этом и готов ждать сколь угодно долго, если она твердо пообещает выйти за него замуж рано или поздно. Но Белинда ничего не пообещала. И не пожелала брать обратно кольцо. Оно должно остаться у Аштона, и, возможно, однажды, когда они оба повзрослеют, если ее родители и его командир не станут возражать и если сами они не передумают…

– Если, если, если… – гневно перебил Аш. – И это все, что вы можете предложить мне? Если ваши родители согласятся. Если мой командир разрешит. Но как насчет нас, дорогая моя, – вас и меня? Речь идет о нашей жизни, нашей любви, нашем будущем. Если вы любите меня… – Он осекся, обескураженный. Белинда выглядела уязвленной и расстроенной, и было очевидно: если он станет продолжать в том же духе, это приведет к очередной ссоре, новому потоку слез и, вполне возможно, немедленному и окончательному разрыву. Мысль о последнем казалась невыносимой, и потому Аш поцеловал девушке руку и покаянно произнес: – Простите меня, дорогая. Мне не следовало говорить этого. Я знаю, вы меня любите и ни в чем передо мной не виноваты. Я сохраню ваше кольцо и однажды, когда докажу, что достоин вас, попрошу вас принять его обратно. Вы ведь знаете это, правда?

– О Аштон, конечно знаю. И мне тоже очень жаль. Но папа говорит… Ох, ладно, давайте оставим разговоры на эту тему: в них нет никакого толка.

Белинда промокнула глаза мокрым батистовым платочком, отделанным кружевом, и вздохнула с таким несчастным видом, что Аш вознамерился снова поцеловать ее. Но она не позволила на том основании, что теперь, когда она вернула кольцо и таким образом формально разорвала помолвку, это было бы неприлично. Она надеется, однако, что они останутся друзьями и он не переменит своего решения провести вечер с ними, ведь он наверняка танцует превосходно, и в любом случае лишний мужчина никогда не помешает. На этой уничижительной ноте разговор закончился, и Аш проводил девушку обратно в бунгало с видом приговоренного к смерти и с острым желанием перерезать себе глотку – или напиться до беспамятства.

Замечание, что в качестве лишнего мужчины он не помешает сегодня вечером, никоим образом не облегчало страданий отвергнутого поклонника. Но поскольку Аш не мог заставить себя отказаться от возможности провести хотя бы минуту в обществе Белинды, он поступился самолюбием и явился в клуб.

Он не рассчитывал хорошо провести время, но вечер прошел на удивление приятно. Белинда три раза танцевала с ним и любезно похвалила за умение вальсировать, и Аш, ободренный таким успехом, попросил у нее на память желтую розу, приколотую к корсажу. Она ответила отказом (Джордж уже обращался к ней с такой же просьбой и получил отказ, а кроме того, мама наверняка заметит), но милостиво согласилась прогуляться с ним по освещенной фонарями террасе. Подобный знак благосклонности не позволил Ашу впасть в чрезмерное уныние в связи с тем обстоятельством, что она также три раза танцевала с Джорджем Гарфортом и три раза – с высоким молодым человеком со срезанным подбородком, личным адъютантом какого-то высокопоставленного генерала. Белинда в бальном платье являла собой столь пленительное зрелище, что Аш почувствовал себя совершенно ее недостойным и влюбленным еще сильнее прежнего, если такое было возможно. Мысль о необходимости ждать до совершеннолетия девушки – пусть даже служить за нее семь лет, как Иаков служил за Рахиль, – перестала казаться чудовищно несправедливой и представилась совершенно разумной и правильной. Такие восхитительные подарки судьбы негоже захватывать в бездумной спешке.

Миссис Харлоу, опасавшаяся, что присутствие отвергнутого поклонника дочери набросит тень меланхолии на их компанию, с облегчением обнаружила, что он ведет себя безупречно и даже во многом способствует успеху вечера, будучи единодушно признан очаровательным молодым человеком и украшением любого общества. Что же касается самой Белинды, то впечатление, произведенное Ашем на остальных присутствующих молодых женщин, не ускользнуло от ее внимания. Уверенная в его преданной любви, она тешилась сознанием, что владеет чем-то, что другие находят желанным, и при расставании так тепло пожала ему руку и устремила на него столь выразительный взгляд голубых глаз, что на обратном пути в дак-бунгало он ног под собой не чуял от радости.

Мать Белинды тоже попрощалась с Ашем на удивление любезно и даже выразила надежду, что он заглянет к ним в свой следующий приезд в Пешавар, – к сожалению, из-за принятых ранее приглашений они не смогут увидеться завтра. Но это не расстроило Аша, ибо, когда двуколка с дамами покатила прочь по темной дороге военного городка, он посмотрел на предмет, вложенный Белиндой ему в ладонь при прощальном рукопожатии, и со счастливым замиранием сердца увидел в своей руке смятую и поблекшую желтую розу.