Читать книгу Хлеб великанов - Мэри Уэстмакотт - Страница 7

1

Спустя долгое время Вернон проснулся и обнаружил себя в постели. Разумеется, это место было вполне естественным для того, чтобы в нем просыпаться, но куда менее естественным выглядел торчащий перед ним огромный белый бугор. Когда Вернон разглядывал его, рядом послышался хорошо знакомый голос доктора Коулса:

– Ну-ну, и как же мы себя чувствуем?

Вернон не знал, как чувствует себя доктор Коулс, зато сам он чувствовал себя весьма скверно, о чем и сообщил.

– Неудивительно, – заметил доктор.

– И у меня где-то сильно болит, – добавил Вернон.

– Неудивительно, – повторил доктор Коулс, хотя Вернон не понимал, какой в этом толк.

– Возможно, я почувствую себя лучше, если встану, – предположил Вернон. – Я могу встать?

– Боюсь, что нет, – ответил доктор. – Понимаешь, ты упал…

– Да, – кивнул Вернон. – За мной гналось Чудовище.

– Что-что? Чудовище? Какое еще Чудовище?

– Никакое, – пробормотал Вернон.

– Наверно, собака, – сказал доктор. – Прыгала на стену и лаяла. Ты не должен бояться собак, мой мальчик.

– Я и не боюсь.

– А что тебе понадобилось так далеко от дома? Тебе там было абсолютно нечего делать.

– Никто не запрещал мне туда ходить, – заявил Вернон.

– Хм! Тем не менее боюсь, что тебе не обойтись без наказания. Ты знаешь, что сломал ногу?

– Неужели?

Вернон пришел в восторг. Сломал ногу! Он почувствовал себя очень важным.

– Тебе придется некоторое время полежать, а потом походить на костылях. Знаешь, что такое – костыли?

Еще бы Вернону этого не знать! У мистера Джоббера, отца деревенского кузнеца, были костыли. А теперь они будут и у него! Вот здорово!

– А могу я попробовать их сейчас?

Доктор рассмеялся:

– Значит, тебе эта идея по душе? Нет, боюсь, что нужно немного подождать. А ты должен постараться быть храбрым мальчиком, и тогда быстрее поправишься.

– Благодарю вас, – вежливо сказал Вернон. – Конечно, сейчас я еще не очень хорошо себя чувствую. Не могли бы вы забрать из кровати эту странную штуку? Тогда мне будет удобнее.

Но оказалось, что странная штука называется «рама» и что убрать ее нельзя. К тому же Вернон не мог двигаться в кровати, так как его нога была привязана к длинной деревяшке. Выходит, иметь сломанную ногу не так уж приятно.

Нижняя губа Вернона слегка задрожала. Но плакать он не собирался. Большие мальчики не плачут – так говорила няня. Он очень скучал по няне – ему были необходимы ее утешительное присутствие, ее всемогущество, даже ее крахмальная чопорность.

– Няня скоро вернется, – сказал доктор Коулс. – А пока за тобой будет ухаживать сиделка – ты можешь называть ее няня Франсис.

Вернон молча разглядывал сиделку. Она тоже была накрахмаленной, но гораздо меньше няни и худее мамы – такой же худой, как тетя Нина.

Однако, встретив спокойный взгляд ее спокойных глаз – скорее зеленых, чем серых, он, как и многие другие, сразу почувствовал, что с няней Франсис «все будет как надо».

– Мне жаль, что ты плохо себя чувствуешь, – заговорила она. – Хочешь апельсинового сока?

Подумав, Вернон согласился. Доктор Коулс вышел из комнаты, а няня Франсис принесла апельсиновый сок в очень странной на вид чашке с длинным носиком, из которого, как выяснилось, нужно пить.

Это насмешило Вернона, от смеха ему стало больно, и он умолк. Няня Франсис предложила ему поспать, но Вернон заявил, что спать нисколечки не хочет.

– Тогда и я не буду спать, – сказала сестра. – Интересно, ты сможешь сосчитать, сколько ирисов на этой стене? Ты будешь считать с правой стороны, а я – с левой. Ведь ты умеешь считать, не так ли?

Вернон с гордостью заявил, что умеет считать до ста.

– Это очень много, – заметила няня Франсис. – Тут едва ли наберется сотня ирисов. По-моему, их семьдесят девять. А ты как думаешь?

Вернон предположил, что ирисов пятьдесят. Ему почему-то показалось, что больше их быть просто не может. Но как только Вернон принялся считать, его веки смежились сами собой и он заснул…

2

Шум… Шум и боль… Вернон, вздрогнув, проснулся. Он чувствовал жар и боль в ноге. Шум становился все ближе. Такие звуки всегда были связаны с мамой…

Майра ворвалась в комнату словно вихрь. Ее накидка развевалась позади. Она походила на большую птицу и как птица кружила над ним.

– Вернон, дорогой мой, что они с тобой сделали? Какой ужас! Бедное дитя!

Она заплакала, и Вернон тоже начал плакать, внезапно почувствовав страх.

– Мой малыш! – всхлипывала Майра. – Все, что у меня есть в этом мире! Боже, не отнимай его у меня! Если он умрет, я тоже умру!

– Миссис Дейр…

– Вернон, дитя мое!..

– Прошу вас, миссис Дейр… – Но в голосе няни Франсис слышались не просящие, а властные интонации. – Пожалуйста, не трогайте его. Вы причините ему боль.

– Я? Его мать?

– Вы, кажется, не понимаете, миссис Дейр, что у мальчика сломана нога. Вынуждена просить вас покинуть комнату.

– Вы что-то от меня скрываете! Скажите правду – ногу придется ампутировать?

У Вернона вырвался стон. Он понятия не имел, что значит «ампутировать», но это звучало жутко. Стон перешел в крик.

– Он умирает! – рыдала Майра. – А мне ничего не говорят! Но он умрет в моих объятиях!

– Миссис Дейр…

Встав между кроватью и матерью Вернона, няня Франсис положила ей руку на плечо и заговорила таким тоном, каким няня разговаривала с младшей горничной Кэти.

– Выслушайте меня, миссис Дейр. Вы должны взять себя в руки. – Увидев, что в дверях стоит отец Вернона, сестра обратилась к нему: – Мистер Дейр, пожалуйста, уведите отсюда вашу жену. Я не могу допустить, чтобы моего пациента волновали и расстраивали.

Отец понимающе кивнул.

– Не повезло тебе, старина, – сказал он, глядя на Вернона. – Я тоже как-то сломал руку.

Мир сразу стал куда менее угрожающим. Другие также ломали руки и ноги. Отец взял маму за плечо и повел ее к двери, что-то тихо говоря. Она протестовала высоким, пронзительным голосом:

– Ты не можешь этого понять! Ты никогда не любил мальчика так, как я! Мать не имеет права возлагать на постороннюю женщину уход за ее ребенком. Материнскую заботу ничто не заменит.

Вырвавшись, Майра подбежала к кровати:

– Вернон, дорогой, я ведь нужна тебе? Тебе нужна твоя мама?

– Мне нужна няня, – всхлипывал Вернон.

Он имел в виду свою няню, а не няню Франсис.

– О! – воскликнула Майра, дрожа всем телом.

– Пойдем, дорогая, – ласково настаивал отец Вернона.

Она прислонилась к нему, и они вместе вышли. Из-за дверей послышался жалобный голос:

– Мой собственный ребенок предпочитает мне постороннюю!

Няня Франсис поправила одеяло и предложила Вернону воды.

– Твоя няня скоро вернется, – уверенно пообещала она. – Давай напишем ей письмо. Ты скажешь мне, что нужно написать.

На Вернона нахлынуло теплое чувство признательности. Хоть кто-то его понимает…

3

Когда Вернон впоследствии вспоминал свое детство, этот период четко отличался от остальных. «Время, когда у меня была сломана нога» обозначало совершенно особую эру.

Ему пришлось оценить по-новому ряд мелких инцидентов, тогда воспринимаемых как вполне обычные. Например, весьма бурный разговор доктора Коулса с его матерью. Естественно, он происходил не в той комнате, где лежал Вернон, но пронзительный голос Майры проникал и сквозь закрытые – двери. Вернон отчетливо слышал негодующие ^-вопли: «Не знаю, что вы имеете в виду… Я считаю, что сама должна ухаживать за своим ребенком… Естественно, я была расстроена – я ведь не такая бессердечная, как Уолтер! Посмотрите на него – что бы ни случилось, он и бровью не по-ведет!»

Немало стычек происходило между Майрой и няней Франсис. Последняя всегда одерживала верх, но дорогой ценой. Майра Дейр бешено ревновала к той, кого называла «платной сиделкой». Ей приходилось подчиняться распоряжениям доктора Коулса, но она делала это с явной неохотой, а иногда и с откровенной грубостью, которую няня Франсис словно не замечала.

Вернон вспоминал не боль и неудобства, а только счастливые дни, когда с ним разговаривали и играли так, как никогда не разговаривали и не играли раньше. В няне Франсис он обрел взрослого собеседника, который не считал его «забавным», а внимательно слушал, делая серьезные и разумные замечания. Вернон мог рассказывать сиделке о Пуделе, Белке и Дереве, о мистере Грине и сотне его детей. И вместо того чтобы говорить: «Какая забавная игра!» – она всего лишь спрашивала, являются эти сотни детей мальчиками или девочками, – подобный аспект никогда не приходил в голову Вернону. Он и няня Франсис пришли к выводу, что там было пятьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, – это казалось справедливым решением.

Когда Вернон, теряя бдительность, начинал играть сам с собой, комментируя воображаемые события вслух, няня Франсис никогда не находила это необычным. Она обладала не только спокойной невозмутимостью старой няни, но и тем, что было куда важнее для Вернона, – даром отвечать на вопросы, причем Вернон инстинктивно чувствовал, что все ее ответы правдивы. Иногда няня Франсис говорила: «Этого я тоже не знаю» или «Ты должен спросить кого-нибудь другого. Я не настолько умна, чтобы объяснить тебе это». Она не претендовала на всеведение.

Часто, после чая, няня Франсис рассказывала Вернону разные истории. Они никогда не были одинаковыми – сегодня она повествовала о непослушных мальчиках и девочках, а завтра о заколдованных принцессах. Вернон предпочитал слушать о принцессах. Одну историю он особенно любил – о золотоволосой принцессе в башне и странствующем принце в старой зеленой шляпе. История заканчивалась в лесу и, возможно, потому так нравилась Вернону.

Иногда к ним присоединялся дополнительный слушатель. Майра обычно приходила сидеть с Верноном после полудня, когда у няни Франсис было свободное время, но отец Вернона часто заходил после чая. Мало-помалу это вошло у него в привычку. Уолтер Дейр садился в тени, позади стула сиделки, и слушал ее истории, наблюдая не за сыном, а за рассказчицей. Однажды Вернон заметил, как рука его отца украдкой легла на запястье няни Франсис.

И тогда произошло нечто невероятное. Няня Франсис поднялась и спокойно сказала:

– Боюсь, сегодня мы вынуждены попросить вас удалиться, мистер Дейр. У нас с Верноном есть кое-какие дела.

Это очень удивило Вернона, так как он понятия не имел, что это за дела. Однако еще сильнее его озадачило то, что отец также встал и тихо произнес:

– Прошу прощения.

Няня Франсис едва заметно кивнула, но осталась стоять.

– Надеюсь, вы мне поверите, – продолжал Уолтер Дейр, – что я искренне сожалею, и позволите прийти завтра?

После этого поведение отца изменилось. Он больше не садился так близко к сиделке и разговаривал в основном с Верноном. Иногда они играли втроем, обычно в «старую деву» – Вернон обожал эту игру. Это были счастливые вечера.

Однажды, когда няня Франсис вышла из комнаты, Уолтер Дейр неожиданно спросил:

– Тебе нравится твоя сиделка, Вернон?

– Няня Франсис? Очень. А тебе, папа?

– Да, – ответил Уолтер Дейр. – Очень нравится.

В его голосе слышалась печаль, которую почувствовал Вернон.

– Что-нибудь случилось, папа?

– Ничего непоправимого. Лошадь, которая у самого финиша сворачивает влево, никогда не выиграет – а то, что это не вина лошади, положения не улучшает. Впрочем, старина, для тебя это звучит как абракадабра. Наслаждайся обществом своей няни Франсис, пока она рядом. Таких, как она, не слишком много.

В эту минуту сиделка вернулась, и они стали играть в «поймай зверя».

Но слова Уолтера Дейра запали Вернону в голову, и он спросил няню Франсис следующим утром:

– Разве вы не навсегда останетесь с нами?

– Нет. Только до тех пор, пока ты не выздоровеешь – или почти выздоровеешь.

– А я бы хотел, чтобы вы остались насовсем.

– Понимаешь, это не входит в мои обязанности. Моя работа – ухаживать за больными.

– И вам нравится этим заниматься?

– Да, очень.

– Почему?

– Ну, у каждого есть работа, которая ему нравится.

– У мамы нет.

– Есть. Ее работа – присматривать за этим большим домом, следить, чтобы все было в порядке, заботиться о тебе и о твоем отце.

– Папа раньше был военным. Он сказал мне, что если начнется война, то снова пойдет в армию.

– Ты очень любишь своего отца, Вернон?

– Да, очень, хотя маму я люблю еще больше. Мама говорит, что маленькие мальчики всегда больше любят своих матерей. Мне нравится бывать с папой, но это другое дело. Наверно, потому, что он мужчина. Как вы думаете, кем я буду, когда вырасту? Я хочу стать моряком.

– Возможно, ты будешь писать книги.

– О чем?

Няня Франсис улыбнулась:

– Может быть, о мистере Грине, Пуделе, Белке и Дереве.

– Ага, и все будут говорить, что это глупо.

– Мальчики не будут. А кроме того, когда ты вырастешь, то в голове у тебя будут совсем другие люди – такие, как мистер Грин и его дети, но только взрослые. И тогда ты сможешь написать о них.

Подумав, Вернон покачал головой:

– Я бы хотел быть военным, как папа. Мама говорит, что большинство Дейров были военными. Конечно, для этого нужна храбрость, но я думаю, что буду достаточно храбрым.

Сиделка не ответила. Она вспоминала то, что Уолтер Дейр говорил о своем маленьком сыне: «Мальчишка не знает, что такое страх! Видели бы вы его верхом на пони!»

Да, в каком-то смысле Вернон был бесстрашным и выносливым. Он терпел боль и неудобства, причиняемые сломанной ногой, необычайно мужественно для столь юного возраста.

Однако в его детском мире существовал страх иного рода.

– Расскажи мне еще раз, как ты в тот день упал со стены, – попросила сиделка после паузы. – Она все знала о Чудовище и никогда не позволяла себе смеяться над Верноном. – Признайся, ты ведь давно знаешь, что это не настоящее чудовище, а только вещь из дерева и проволоки? – мягко заметила она, внимательно выслушав мальчика.

– Знать-то знаю, – отозвался Вернон, – только я представляю его себе совсем по-другому. А когда я увидел, как оно в саду приближается ко мне…

– Ты убежал – и поступил неправильно, верно? Было бы гораздо лучше остаться на месте и присмотреться. Тогда бы ты увидел людей и понял, в чем дело. Всегда лучше сначала посмотреть. Если потом тебе захочется убежать, то ты сможешь это сделать, но обычно такого желания уже не возникает. И я скажу тебе еще кое-что, Вернон.

– Да?

– Вещи никогда не выглядят такими страшными, когда они перед тобой. Они кажутся куда страшнее, когда находятся у тебя за спиной и ты не можешь их видеть. Вот почему всегда разумнее повернуться и посмотреть – тогда, как правило, понимаешь, что бояться нечего.

– Если бы я повернулся, то не сломал бы ногу? – задумчиво осведомился Вернон.

– Да.

Вернон вздохнул:

– Я не жалею, что сломал ногу. Мне очень нравится с вами играть.

Он ожидал, что няня Франсис прошепчет «бедное дитя», но она улыбнулась:

– Мне тоже нравится играть с тобой. Некоторые больные, за которыми я ухаживаю, не любят играть.

– Но вы ведь любите? И мистер Грин тоже. – Вернон робко добавил: – Пожалуйста, не уезжайте очень скоро, ладно?

4

К его глубокому сожалению, получилось так, что няня Франсис уехала гораздо скорее, чем рассчитывала. Это произошло абсолютно внезапно – как и все, что происходило в жизни Вернона.

Теперь он каждый день какое-то время ходил на костылях, наслаждаясь этим новшеством, но быстро уставал и просил отвести его в постель. Сегодня мать вызвалась ему помочь. Она уже пыталась помогать ему и раньше – ее большие белые руки были на редкость неловкими и только причиняли боль. Поэтому Вернон сказал, что подождет няню Франсис, которая никогда не делает ему больно.

Наивно-непосредственная детская откровенность сразу довела Майру Дейр до белого каления.

На вернувшуюся через две-три минуты сиделку обрушился град упреков.

Они все против нее! У нее во всем мире нет никого, кроме Вернона, а теперь и он от нее отвернулся! Как жестоко настраивать ребенка против собственной матери!

Няня Франсис терпеливо выслушивала гневный град упреков, внешне не проявляя ни удивления, ни обиды. Она знала, что миссис Дейр принадлежит к женщинам, находящим облегчение в бурных сценах. А резкие слова, думала сиделка, могут только повредить, если их произносит тот, кто тебе дорог. Она жалела Майру Дейр, понимая, как много настоящего горя скрывается за этими истерическими припадками.

Уолтер Дейр выбрал именно этот злополучный момент, чтобы войти в детскую. Несколько секунд он недоуменно смотрел на жену, потом покраснел от гнева:

– Право, Майра, мне стыдно за тебя. Ты сама не знаешь, что говоришь.

Она свирепо повернулась к нему:

– Я отлично знаю, что говорю! И знаю, что делаешь ты! Я видела, как ты проскальзываешь сюда украдкой каждый день! Ты вечно волочишься за какой-нибудь юбкой! Горничные, сиделки – тебе все равно!

– Замолчи, Майра!

Теперь он сердился по-настоящему. Майра Дейр почувствовала страх, и все же ее понесло, словно плотину прорвало, и она уже не могла, даже если бы и хотела, совладать с собой.

– Вы, сиделки, все одинаковы! Флиртуете с чужими мужьями! Если не стыдитесь себя, постыдились хотя бы невинного ребенка! Подумайте, что вы вбиваете ему в голову! Клянусь, вы уберетесь из моего дома, и я выскажу доктору Коулсу все, что о вас думаю!

– Ты не откажешься продолжить эту поучительную сцену где-нибудь в другом месте? (Как же Майра ненавидела этот холодно-насмешливый тон ее мужа!) Она едва ли пойдет на пользу твоему невинному ребенку. Прошу прощения, сестра, за то, что наговорила моя супруга. Идем, Майра!

Она заплакала, боясь того, что натворила. Как обычно, Майра сказала больше, чем намеревалась.

– Как ты жесток! – всхлипывала она. – Тебе бы хотелось, чтобы я умерла! Ты меня ненавидишь!

Майра последовала за мужем из комнаты, а няня Франсис уложила Вернона в постель. Ему не терпелось засыпать ее вопросами, а няня вдруг заговорила о большом сенбернаре, который был у нее в детстве, и Вернон так заинтересовался, что забыл обо всем остальном.

Вечером отец Вернона снова пришел в детскую. Он был бледен и выглядел больным. Няня Франсис поднялась ему навстречу.

– Я не знаю, что сказать… как извиниться за поведение моей жены…

– Ничего страшного, – спокойно отозвалась сиделка. – Я все понимаю, но думаю, что мне лучше уехать, и как можно скорее. Мое присутствие нервирует миссис Дейр, и она невольно сама себя взвинчивает.

– Если бы она знала, насколько абсурдны ее обвинения, то не посмела бы вас оскорбить.

Няня Франсис рассмеялась – правда, не слишком убедительно.

– Мне всегда казалось нелепым, когда люди жалуются на оскорбления. Само слово какое-то напыщенное, не так ли? Пожалуйста, не беспокойтесь из-за этого. Только, мистер Дейр, ваша жена…

– Да?

Ее голос изменился, став серьезным и печальным:

– Она очень несчастная и одинокая женщина.

– Вы считаете, что это целиком моя вина?

Последовала пауза. Потом няня Франсис посмотрела на отца Вернона своими спокойными зелеными глазами:

– Да, считаю.

Он глубоко вздохнул:

– Никто, кроме вас, не сказал бы мне такого. Полагаю, именно это больше всего восхищает меня в вас – ваша абсолютно бесстрашная честность. Мне жаль, что Вернон должен лишиться вас так рано.

– Только не казните себя. В этом вы не виноваты.

– Я не хочу, чтобы вы уезжали, няня Франсис, – жалобно заговорил с кровати Вернон. – Пожалуйста, не уезжайте сегодня!

– Сегодня, разумеется, нет, – ответила сиделка. – Мы должны поговорить еще об этом с доктором Коулсом.

Няня Франсис уехала через три дня. Вернон горько плакал. Он потерял первого настоящего друга, который у него появился.