Читать книгу Отвергнутые - М.Фелан - Страница 3

Моя работа – паспортный контроль на франко-советской границе. Работа скучная и однообразная: проверяешь одни и те же данные, надев на себя пыльные очки бдительности, чтобы ни один враг народа не попал на советскую землю!

В юношестве у меня был талант писателя, который я, однако, оставил, как только начал службу. Думаю, Вам моя ситуация должна быть знакома… семья настояла на том, чтобы я перестал «витать в облаках». Стабильная работа и высокий доход – вот что ценилось в настоящем мужчине! Я не верил в это, однако сопротивляться их ежедневным нотациям оказалось бесполезно. А сейчас уже все равно – сижу в своей будке и занимаюсь делом, лишь бы никто не мешал и не трогал. Какого-то особого смысла жизни у меня нет, а удовольствия мои соизмеряются зарплатой. Писать я давно уж бросил, но привычка изучать людей во мне не умерла.

Видите ли, моя отдушина в работе – наблюдательность. Почти каждый раз рассматривая настоящих французов, я получаю эстетическое удовольствие. Их особенные манеры, заражающие жизненной энергией, стройное тело – результат полезных и сочетаемых продуктов, любовь к культурным путешествиям, живость и любознательность в глазах… знаете, чуть ли не каждый пытливый томлением познакомиться с Москвой француз улыбается искренней улыбкой пятилетнего ребенка!

Как сейчас помню, в тот день выдался большой наплыв туристов. Все сияли, пытались выговаривать простые фразы по-русски и, конечно, улыбались. Моя смена уже подходила к концу, когда я, взглянув на часы, мысленно смаковал время: «Еще пять минут, и я направляюсь в отпуск! Еще один человек, и я, наконец, сдаю пост!» Именно этим человеком и стал Жан-Жак Деладье.

Позвольте Вам пояснить, что тогда Жан-Жак еще ни разу не менял фамилию. В его паспорте значилось «де Ладье», что указывало на необычное происхождение. Может, поэтому я невольно начал его рассматривать?

Это был первый нерадостный француз за ту смену! В молодых глазах читалась скорбь, печаль, холодная голубая грусть и искренность, которую их хозяин намерен был прятать, отводя взгляд в сторону. Уловив его настроение, я, помнится, подумал: «Может, это и правильно: будешь контактировать с нынешним обществом – останешься одиноким или в дураках!»

Да, действительно, мой нераскрытый писательский потенциал заинтересовал этот непохожий на других французов экземпляр! Его прическа напоминала аккуратный хаос: соломенного цвета волосы закрывали сзади шею, а спереди доходили до впалых скул. На лице было бледное и усталое выражение домозаключенного, но прекрасно непропорциональные черты добавляли ему очарования. Скромный, робкий, осмотрительный. Ростом никак не выделялся, а вот тело было слишком уж худощавое для располагающего большим состоянием паренька (последнее я выудил из костюма, который был сшит качественно и элитно).

В целом я заключил, что это был неиспорченный человек искусства. А ведь на первый взгляд всего этого можно было бы и не заметить! Не дурно для простого пограничника, не так ли? Жан-Жак учуял мое любопытство и заерзал на месте, поэтому я в темпе начал проверять основные данные, чтобы не задерживать ни его, ни себя.

Хорошо же этим европейцам: катаешься себе туда-сюда и чувствуешь себя везде как дома! Отец Жан-Жака (француз) владел крупной корпорацией Пятой республики, а также солидной недвижимостью, среди которой значились виллы и даже несколько замков. Девичья фамилия его матери – Цауберин (гражданство двойное: французское и немецкое). За этой дамой тоже числился список домов, в том числе и в Германии. Судя по фотографии, строгая и холодная немецкая красота досталась Жан-Жаку именно от матери. Таким, как он, отдыхать бы где-нибудь на яхте в окружении избалованных девиц, распивая лучшее шампанское во всей Европе… а он появился передо мной как бедный родственник, пытаясь попасть в наше захолустье!

Тогда я, кажется, подумал: «То, что он здесь увидит, разочарует или уже разочаровало его!» А вслух спросил:

– Вы первый раз в СССР?

Жан-Жак безмолвно кивнул. Я заметил в нем странную тревогу и смекнул: «Может, это агент американо-французской разведки?» Увы, нам не полагалось такое спрашивать… второй формальный вопрос был очевиден:

– Турист?

Я получил повторный кивок в ответ. Что ж, в розыске молодой человек не числился, никаких проблем с документами не было, как и у меня не было причин его задерживать.

Вот так был пропущен искатель приключений в нашей неподражаемой стране, и я с чистой совестью передал пост коллеге. Отчетливо припоминаю, что, уходя, я вновь остановил свой взгляд на Жан-Жаке. Тот обернулся в сторону самолета, испустил тяжелый вздох, а потом решительно направился к выходу. Я провожал юношу взглядом и собственными мыслями: «Добро пожаловать в разваливающееся государство!»

Шел 1988 год.

По иронии судьбы Жан-Жак, как и наш пограничник, был несостоявшимся писателем. Однако никому, кроме матери, не довелось увидеть его ранние работы. Её вердикт надолго врезался осколком в грудь мальчика:

– Тебя не поймут. Бросай-ка это дело и занимайся учебой! Я, конечно, допускаю, что чувствам не прикажешь, но вот поведению прикажешь еще как! Твоя судьба – компания «де Ладье»! Не разочаруй отца!

Она бросила рукопись, в которую маленький творец вложил всю свою тонкую, хрупкую душу! Но мог ли он бросить дело, которое непрерывно прорывалось из самых глубоких недр души?

После такого отзыва желание показывать свои заметки остальным пропало. «Не поймут!» – в голове эхом раздавался голос матери. Мальчик начал писать «в стол»: на долгое время именно этот предмет мебели стал единственным и самым верным читателем Жан-Жака.

Но с возрастом страсть ко всему живому внутри только укреплялась… в порывах фанатизма подрастающий человек чуть ли не на ходу записывал собственные стихи, правда потом сплавлял их по реке в виде бумажного кораблика или горящего самолета с криками: «Произошла катастрофа, всем буквам срочно покинуть борт!» И только взгляд с рассыпающимися слезами провожал растворяющиеся в воде рукописи. Писательство стало его неизменной забавой, любимым делом и тайной гордостью.