Читать книгу 9 мая - Михаил Болле - Страница 5

Ранним прохладным утром, случайный луч солнца заглянул в однокомнатную московскую квартиру, находившуюся в многоэтажном доме спального района Ясенево. Здесь он робко коснулся потрескавшегося угла настенных часов с кукушкой, показывавших шесть часов двенадцать минут, на мгновение застыл, словно бы раздумывая, стоит ли обследовать эту территорию, а затем нехотя пополз дальше.

И везде, куда бы этот луч не проник, он натыкался на старые, совершенно утратившие ценность вещи вроде полированного румынского шкафа семидесятых годов, нелепой люстры «Каскад», состоящей из пластмассовых клинышков, осыпавшихся при малейшем взмахе руки, или потрепанного настенного ковра с незамысловатым изображением оленя, удивленно застывшего на лесной опушке.

В углу комнаты висел небольшой образ Николая Чудотворца в киоте, перед которым горела миниатюрная лампада. Немного пониже иконы канцелярскими кнопками был прикреплен церковный календарь на текущий год и большая цветная фотография Новодевичьего монастыря. Везде пахло нафталином и старыми журналами, зато было весьма опрятно и даже уютно. Старый телевизор, вцепившийся острыми ножками в приземистую квадратную тумбочку, заботливая хозяйская рука аккуратно накрыла кружевной салфеткой, а домашние цветы на подоконнике, не имевшие ни одного желтого листка, регулярно поливались.

Около балконной двери развалилась старая (никак не меньше десяти лет) восточноевропейская овчарка по кличке Энга. Она мирно спала, как, впрочем, и ее хозяин по имени Григорий Петрович Войтовский. Только, разумеется, он спал не на полу, а на железной кровати с проржавевшими пружинами, продавленным матрасом и тусклыми металлическими набалдашниками.

Когда его сон спокойно закончился, как заканчивается сеанс в кинотеатре, Войтовский открыл глаза. Какое-то время он просто лежал, глядя в потолок и слушая пение птиц, доносившееся с улицы через приоткрытую форточку, затянутую светло-зеленой сеткой от комаров. Затем привстал на локоть, повернулся и посмотрел на собаку. Овчарка, будто почувствовав взгляд хозяина, тоже открыла умные глаза и подняла голову.

– Ну что, Энга? Подъём?

Собака, не торопясь, встала, выгнула спину и сладко потянулась. Войтовский последовал ее примеру, то есть сдернул с себя одеяло, уселся на краю кровати и, зевая, широко раскинул худые руки в разные стороны. Ему уже исполнилось восемьдесят три года, но, несмотря на большие седые брови, нависшие на глаза, выглядел он намного моложе. Поджарый, легкий на подъём, любящий добрую шутку Григорий Петрович производил впечатление никогда не унывающего, зато постоянно охочего до жизни человека.

Семейные трусы синего цвета, некогда белая, но пожелтевшая от времени майка, расплывшиеся наколки на плечах, руках и левой стороне груди, на смуглой морщинистой шее шелковая веревочка с серебряным крестиком – таков был непритязательный утренний облик нашего героя.

Войтовский поморщился, потёр ноющие с утра коленные суставы и встал с кровати, дружно скрипнувшей всеми своими пружинами. Его худые и жилистые ноги метко попали в коричневые дерматиновые тапочки. Григорий Петрович стал религиозным сравнительно недавно, поэтому исполнял обряды со всем рвением неофита. Вот и сейчас он повернулся к образу, три раза перекрестился и шепотом прочел короткую утреннюю молитву. Мельком его взгляд упал на стол, где лежала пришедшая накануне поздравительная телеграмма с незамысловатым текстом: «С праздником! Здоровья. Долголетия. Удачи. Твой Павел». Затем подошел к стене и оторвал листок календаря. На следующем листке красовалась огромная красная цифра 9 МАЯ и неизменное изображение памятника солдату-освободителю в берлинском Трептов-парке.

Бессонница – вечный бич пенсионеров. И хуже всего то, что проснувшись сразу после шести утра, – это дает о себе знать многолетняя привычка вставать и собираться на работу! – никак не можешь решить, чем же убить томительные утренние часы. Именно поэтому пенсионер Григорий Петрович старался бриться как можно дольше и как можно тщательней, аккуратно водя лезвием вокруг давнишнего шрама на подбородке. Сначала он долго и усердно намыливался, а потом старательно соскребал мыльную пену старой опасной бритвой, – такой, которую теперь можно увидеть только в музеях или в старых фильмах. Войтовскому ее подарил один из однополчан, который привез бритву из Германии, где позаимствовал из разбомбленного немецкого дома незабываемой весной сорок пятого года. У самого Войтовского никаких трофеев не сохранилось, но об этом немного позже…

В марте сорок пятого его ранило в очередной раз. Молодой пехотинец Гриша Войтовский, весь перемазанный в тяжелой и мокрой глине, заметно утяжелявшей сапоги и шинель, сидел в окопе, в ожидании очередной немецкой контратаки. В небе стоял тяжелый гул наших бомбардировщиков, на которые где-то вдалеке заливисто тявкали немецкие зенитки. Метрах в ста от окопа стоял подбитый немецкий танк, из которого валил густой черный дым. Когда остервеневшие немцы снова пошли вперед, пытаясь выбить красноармейцев с захваченных ранее позиций, Гришу зацепило осколком ручной гранаты. Этот шальной осколок настолько сильно окарябал подбородок, что кровь полилась ручьем на мокрую от дождя шинель. Войтовский машинально отер подбородок тыльной стороной ладони и тупо посмотрел на собственную кровь. Боли в тот момент он почти не чувствовал.

– Что, зацепило? – сочувственно спросил лежавший рядом сержант.

– Ерунда, – отвечал Войтовский, снова берясь за автомат.

В данный момент, в этом наскоро отрытом окопе их оставалось всего двое. Два других товарища из той же роты уже были мертвы, и лежали совсем рядом. Похоронить их просто не было времени – озверевшие от ненависти и отчаяния фашисты упорно шли вперед, не давая оборонявшимся красноармейцам ни малейшей передышки. В одной из немецких атак, сержанту пулей раздробило плечо, и он со стоном выронил автомат.

Ранение оказалось настолько болезненным, что Войтовскому пришлось звать медсестру. К счастью, она оказалась недалеко, где перебежками, а где и ползком перебираясь от одного окопа к другому. Кое-как наложив повязку, чтобы остановить кровотечение, медсестра взяла стонущего сержанта за воротник шинели и с трудом поволокла в тыл. Гриша при всем желании не мог ей помочь, опять зашевелились немцы и двинулись вперед.

Пока он попеременно отстреливался из двух автоматов – своего и сержанта, – в небе над ним неожиданно показался одинокий истребитель люфтаваффе «Messerschmitt». Круто спикировав на наши позиции, он обстрелял их из пулемета. Войтовский кубарем скатился, успев укрыться на дне окопа, а вот медсестре, упавшей сверху на сержанта, чтобы закрыть его своим телом, повезло гораздо меньше…

Крупнокалиберные пули перебили ей позвоночник, а одна из них, насквозь пробив хрупкое девичье тело, достала сержанта. Но все это выяснилось уже потом, ночью, когда немцы были отброшены назад, и наступила долгожданная передышка…

Отогнав тяжелые воспоминания, Григорий Петрович открыл глаза и посмотрелся в зеркало. Затем добрил щёки и смыл остатки пены. Тщательно промыл бритву и помазок, положил их на полку в раз и навсегда заведенном порядке – помазок справа, бритву слева. Причесав свои заметно поредевшие и абсолютно седые волосы, Войтовский насухо вытерся полотенцем и даже освежился самым дешевым, памятным с довоенных времен одеколоном «Шипр».

Вернувшись в комнату, он включил телевизор. Тот натужно загудел и стал нагреваться. Наконец, экран напрягся, вздрогнул и выдал тонкую светлую полосу. Через несколько секунд она растянулась во всю ширь, и появилось мутное черно-белое изображение. Григорий Петрович надел очки и сел в кресло. Накануне девятого мая все каналы, словно бы соревнуясь между собой в каком-то идиотском состязании, показывали или старые, или новые, но обязательно военные фильмы. А потому, какую программу не включи, везде взрывы, стрельба и смерть, взрывы, стрельба и смерть… Можно подумать, что ветераны за всю свою долгую жизнь этого еще так и не насмотрелись!

За окном ясный майский день, когда уже вовсю бушует весна и так сильно хочется жить, а на черно-белом экране взрывы, стрельба и смерть, взрывы, стрельба и смерть…