Читать книгу Лицей 2021. Пятый выпуск - Михаил Бордуновский - Страница 14

В вестибюле, когда она уже натягивала перчатки, прямо в Ленины коленки врезалась маленькая девочка. Тут же подбежала женщина в кожаной куртке и грубо оттащила малышку за капюшон.

– Она сегодня чумная какая-то, вы извините.

– Да ничего страшного. Ребёнок.

В голове замелькали картинки из детства. Лене пять. Она уже умеет читать по слогам и может без запинок, как скороговорку, произнести английский алфавит. Мать подводит её к огромным воротам. Они украшены золотым гребнем. Тени от колонн расчертили площадь косой зеброй. “Лена, читай”. Она задирает голову. Солнце слепит глаза. Буквы еле различить. Ор-де-на-ле-ни-на. “Молодец, не торопись, мышка. Что это за буква?” Лена путает “Ц” и “Щ”. Мать злится. “Ну, же. Сколько палочек над хвостиком? Две? Значит, какая это буква?” Лена вспоминает, читает дальше. Цен-тра-ль-ны-й-пар-к. “Умница! Поняла теперь, куда мы приехали?”

Лена ничего не поняла. От пекла кружилась голова. Чёлка прилипла ко лбу. Ей хотелось присесть на бордюр и больше не двигаться. Но у мамы, кажется, другие планы. Она тянет её в огромную очередь шумных потеющих людей. Перед ними стоит долговязый парень в синей рубашке. Под лопатками у него два тёмных, вытянутых пятна, как будто тени от невидимых крыльев. Лене нельзя бегать и отходить к газону, чтобы надрать охапку одуванчиков. Мать держит её за руку, отчего ладошка совсем мокрая. Через полчаса они, наконец, попадают внутрь.

Отовсюду играет музыка, дребезжат аттракционы, кричат дети. Какая-то девочка ест розовое облако. Лена просит такое же. Мать покупает, отщипывает ей по чуть-чуть. Вата тает и оставляет на пальцах сладкие кристаллики. Мама гримасничает, отрывает кусок и лепит себе усы. Лена смеётся. Потом с удовольствием катается на щупальцах осьминога. Просится на лодочки, где надо стоять и отталкиваться ногами, но пускают только с десяти лет. Лена расстроена – это две её жизни. Мать подмигивает – “не грусти, мышка, сейчас будет весело”. Они бегут наперегонки по аллее вдоль взъерошенных круглых кустов. Опять ждут своей очереди. Женщина с огромной грудью открывает перед ними голубую цепочку, цепочка вываливается из её руки и противно брякает. Мама поднимает Лену на приступок, самой приходится забираться, когда кабинка уже оторвалась от земли на полметра. Юбка-солнце соскальзывает выше маминого колена. Колесо рывками, с капризным визгом начинает новый круг. Мама улыбается. Лена улыбается ей в ответ. Но чем выше они поднимаются, тем больше Лена чувствует ужас, беззащитность перед пропастью. Она потеряла опору. Ветер покачивает их маленькую крепость. Улыбка скатывается с лица. Мама пытается отвлечь её. “Смотри, мышка, что там внизу?” Она указывает на пруд. Лена смотрит вниз и начинает выть.

– Лен, а ну-ка, скажи, на какую букву похожи катамараны сверху?

– На “Эн”, – Лена всхлипывает, но всё-таки пытается сохранить лицо.

– А если по-английски?

– На “Эйч”.

– А лодочки, Лена, лодочки на какую букву похожи?

– На “А-А-А-А”.

Страх победил, Лена отказывается смотреть по сторонам и тем более вниз. Закрывает глаза и орёт, изо всех сил сжимая железные прутья липкими пальцами. Мать пересаживается к ней, обнимает за плечи. Кабинка даёт резкий крен, отчего Лене кажется, что они отрываются от оси и падают прямо в пруд. На земле её трясёт, Лена плачет и никак не может успокоиться. Так она узнала, что боится высоты. Потом к этому страху прибавились и другие. Она нанизывала их, как бусины на нитку, и иногда мысленно перебирала. Голуби, случайно наступить на шприц в подъезде и заразиться СПИДом, пиковая дама, Виталик из второго подъезда, который дразнит её за дырки между зубов.

Ещё до школы Лену пытались пристроить в разные секции. Для гимнастики у неё была слишком “плоская спина”, для фигурного катания – “слабая координация”, для живописи – “плохое чувство цвета”. Каждый раз, отводя её на новый кружок, родители надеялись, что Лена раскроется и добьётся невероятных успехов. Причём быстро. Но когда всем вокруг и даже самой Лене становилось очевидно, что этого не происходит, её перебрасывали, как “горячую картошку”, в другую секцию. В первом классе Лену отдали в шахматный клуб. Сначала всё шло хорошо, и Лена была на хорошем счету у преподавателя, но потом, когда началось серьёзное изучение математических схем, связок, блокировок и матовых комбинаций, она стала скучать. Шахматная партия для неё была драмой, непредсказуемой и интригующей своим исходом. Лена любила делать глупые, зато неожиданные ходы. А холодный расчёт убивал всю романтику на корню. Очень скоро она начала проигрывать даже среднестатистическим игрокам. Тогда Лена выбрала другую тактику. Она поступила как сборная России по лапте. Если не можешь выигрывать в чужие игры, придумай свою. Лена поменяла правила. Она начала играть в поддавки. Её целью стало привести соперника к победе за меньшее количество ходов. Скоро все это поняли, и игры с Леной превратились в клоунаду и настоящий спектакль.

В конце года должен был состояться шахматный бал, для которого преподаватели выбирали короля, королеву и их свиту. Лене, конечно же, не досталась роль ферзя. Зато ей предложили стать конём. Мать почувствовала себя оскорблённой и, не дожидаясь бала, забрала дочь из клуба.

Последним Лениным прибежищем стала театральная студия при районном ДК. Среди родителей “одарённых” детей прокатилась новость, что некогда популярный актёр, Роберт Иванович Голобородько, игравший в эпизодической роли сериала “Мелочи жизни”, после долгого перерыва, читай запоя, возвращается к работе. В театр и кино его, по всей видимости, уже не брали, и поэтому он решил посвятить свою жизнь преподаванию. Желающих записаться в детскую труппу оказалось так много, что пришлось устраивать пробы. Лену, конечно же, повели и на них. Пробы проходили в небольшом зале, где обычно занимался эстрадный коллектив. По стенам развешаны постеры современных исполнителей, в углу – пианино, рядом – настоящие трёхпалые стойки для микрофонов. В комнату набились человек сорок детей и родителей. Первых отделили от вторых и вывели в центр комнаты. Голобородько сидел на крутящемся стуле, изображая скуку и лермонтовское одиночество. Директор ДК из угла выкрикивала новые задания, которые помогли бы обнаружить юные дарования. “А теперь, дети, изобразите котика”. И все начинали отчаянно мурлыкать, так что котики выходили мартовскими, задирать лапы и вилять хвостиками. Лена видела, как красиво выгибают спину другие девочки, как нежно и мягко, с естественной грацией вышагивают по старому линолеуму. Она ничего подобного не умела. Потом нужно было прочитать стихотворение, повторить скороговорку и ещё какую-то ерунду. На скороговорке Лена и вовсе провалилась. Вплоть до пятого класса у неё сохранялась лёгкая картавость. Короче, Карл и Клара были бы оскорблены Лениным прочтением всем известной криминальной драмы. Видимо, Голобородько устал от творящейся вакханалии, соскочил со своего стула и закричал.

– Хватит! Теперь последнее задание. Кто выполнит – беру сразу на главные роли.

Родители притихли и напряглись. Девочки и мальчики застыли, готовые выполнить любой приказ, хоть прыгнуть из окна. Благо первый этаж. Голобородько вышел в центр зала и вскинул руки вверх:

– Плачьте! Я хочу, чтобы вы сейчас расплакались горючими слезами.

На секунду все замолчали. Даже директор ДК удивилась пожеланию мэтра. Но потом комната взорвалась душераздирающим воем. Девчонки куксились, закатывали глаза. Мальчишки пытались щипать и царапать себя, чтобы расплакаться от боли. Но ни один из них не смог выдавить даже одной слезы. Лена посмотрела на мать. Та ободряюще кивнула. Тогда Лена попыталась представить нечто ужасное, что привело бы её в истерику. Мама умерла. И отец умер. И бабушка тоже. И Виталик из второго подъезда тоже умер. Наелся волчьих ягод и каюк, жирный пончик – дай талончик. Так ему и надо, нечего задираться. Но от этих мыслей ей, наоборот, стало весело. И тут её взгляд упал на висящий постер – четверо полуголых парней на сцене скачут с гитарами. В углу подпись – “НА-НА”. НА-НА. Так выглядели катамараны и лодочки с высоты птичьего полёта. Лена перенеслась в тот день. Она вспомнила в деталях, как пол под ногами зашатался, а земля, такая надёжная и твёрдая, осталась где-то внизу. Глаза застелила пелена и Лена разрыдалась, испытывая всё тот же всепоглощающий страх, что и четыре года назад. Слёзы лились могучим водопадом. Все дети обернулись и уставились на Лену. Роберт Иванович смотрел, не отрываясь, а потом начал хлопать, широко разводя пухлые ладони. Родители поднялись со своих мест и тоже стали аплодировать, но Лена всё никак не унималась. Она и не поняла, что настал её звёздный час. Только заметила, как счастливо улыбается мама. В списке на зачисление Ленина фамилия, в обход алфавитного порядка, шла под номером один.

С тех пор началась совсем другая жизнь. Лена учила все роли сразу. Она была универсальным солдатом, могла подменить хоть принцессу, хоть третью берёзку справа. Сама придумывала костюмы, подгоняла родителей, чтобы ни в коем случае не опоздать на репетиции с Голобородько. Но опоздать на занятия было практически невозможно. Позже всех приходил сам Роберт Иванович.

К Новому году готовили сказку “Волшебник изумрудного города”. Лена знала абсолютно точно, какую роль хочет получить. Дом у неё был, мозги вроде бы тоже, в сердце – необъятная любовь. Даже Виталика она втайне любила и жалела за то, что он тупой. А вот смелости Лене не хватало. На репетициях она всегда искрила остроумием, прекрасно входила в роль, могла изобразить меланхолию ослика Иа, безразличие снежной королевы, катарсис трёх поросят. Но во время открытых показов в ДК тушевалась и даже путала слова. Лена боялась ошибиться, но всё время ошибалась. В новой постановке она хотела играть трусливого Льва, который отправляется по дороге из жёлтого кирпича, чтобы обрести храбрость. Во время завтрака Лена рассказала родителям о своих творческих планах. Мать нахмурила брови.

– Это Роберт Иванович тебе такую роль дал?

– Нет, мам, это я сама так решила.

– Послушай, мышка, что я тебе скажу. Ты должна в жизни делать всё, чтобы играть только главные роли. Я думаю, ты должна выучить роль Элли.

– Но мам, она же скучная.

– Нам часто приходится жертвовать своим интересом, чтобы в чём-то преуспеть, – она бросила взгляд на отца, который мазал маслом две половинки печенья и складывал их в пирожное, – но не все это понимают.