Читать книгу Злейший друг - Михаил Дорошенко - Страница 12

* * *

Генерал поднимается по лестнице с закругленными углами, подходит на последнем этаже к резным дверям. Звонок не работает, он открывает дверь и входит в мастерскую, заставленную антиквариатом. Художник Карачин стоит, опираясь на кий, у биллиардного стола с бутылками вина и бокалами, за ним – картина на мольберте, за ней расположилась натурщица.

– Посетил-таки мою башню из слоновой кости.

– И гипса, – указывает генерал на статую Сталина. – Очередной шедевр? – останавливается он перед картиной.

Веснушчатая колхозница в ватнике разлеглась между зубьями бороны.

Обнаженная натурщица возлежит в той же позе на диване, покрытом золотистой тканью. В одной руке у нее веер, в другой – бокал с красным вином, на шее – бусы, в прическе – брошь с крупным камнем, на лице – кружевная маска с бисером. Она опирается на вазу, между ног у нее стоит вычурный подсвечник, на спинке дивана – раковина и серебряная шкатулка с замком на крышке, за муаровой портьерой от пола до потолка висят в несколько рядов копии картин: от Кандинского и Сомова до Дюрера, Рубенса, Вермеера и Ботичелли.

– Это – оригинал, – указывает Карачин стаканом в сторону натурщицу, которая приветствует гостя бокалом. – Вначале было то, что ты видишь в натуре – реальность. Я приодел ее… только три категории людей могут зрить обнаженную женщину в Советском Союзе на законном основании: врачи, мужья и художники… заменил ложе, пейзаж и происхождение музы и получилась фантазия на колхозную тему, но это тоже не пройдет на художественном совете. Машенька, ты можешь идти, мы с моим другом будем сегодня долго пить и говорить об искусстве… Борону пришлось перевернуть зубьями вниз, – указывает он копию картины с натурщицей, одетой в потрепанную фуфайку, расстегнутую на груди, и такие же ватные брюки. – Личико тоже велели попортить. Пришлось наделать веснушек. Хороша Маша, – шлепает он по заду уходящую натурщицу, – к тому же и наша. Выпьем для начала… ну, будем… и снова нальем. Выражай восхищение.

– Коля, мне сегодня не до искусства.

– Тебе никогда ни до чего высокого не было дела. Твоя жена умнее тебя, а тоже – дура! Хочешь, фокус покажу? – и не дождавшись ответа, бьет саперной лопатой по статуе Сталина. Она лопается и рассыпается, обнаруживая под обломками позолоченную статую Ленина.

– Ты пьян.

– Я не пьян, но… и не трезв. Выпьем за встречу. Давно не виделись. Ну, будем! Послушай, Леша, я давно хотел тебя спросить: эта сволочь, Шкловский, часом не родственник тебе?

– Почему же, сволочь? Он из ваших, из левых.

– Пик-ка-сист сраный! Не пу-тай-те! Он – из ва-ших, о! Все вы визжали в восторге от революции, а теперь повизгиваете в подушки от страха! Пока ты патроны в ранце товарищам на баррикады таскал, я уже тогда у твоего отца лучшим учеником был.

– Коля, что ты выдумываешь? Какие патроны? Ты меня спутал с героем Катаева.

– Неважно: душой с ними был!

– А ты?

– Я модернист, от «модерн», соответственно.

– Устаревшее направление.

– Да, я модернист… о… безродный, а эти ваши Татлины и Пикассо… от них вся пагуба и пошла.

– Что же ты их выставил у себя в мастерской на первом плане?

– Чтобы было куда плеваться.

– Ох, и беспокойный ты человек, Карачин. Врешь ты все

– Мое дело творить, твое восхищаться. Смотри! – он бьет саперной лопатой статую Ленина. – Символический акт!

Под осколками открывается сирена с головой Горгоны из слоновой кости, нефрита, серебра и эмали.

– Это что – Фаберже?

– Какие же вы все одинаковые!

– Кто – все?

– Жена ваша, к примеру, Муза Иосифовна. Я ей говорю: взгляни, дорогуша, на Фаберже. Она так и ахнула, а когда я сказал, что это мое изделие, хмыкнула эдак иронично и всяческий интерес потеряла. Все вы такие! Не умеете видеть глубинной сути вещей и явлений. Для вас красота только от имени бывает красивой! Ах, Пикассо, Пикассо! А король-то голый! Ты лучше внимание на змей обрати. У каждой свое выражение лица. Одна из них, кстати, живая. Угадай какая? Один глаз у моей сирены – прекрасный, а другой – ужасный. А перья! Ты обрати внимание: перышко к перышку! Птица Сирин!

– Ну и что это? Декаданс и упадок.

– Да моему образу две, нет, три тысячи лет, а вашей рабочей с колхозницей сколько?

– Ну и что это?

– А это душа человеческая, коя даже в извергах обитает. А ты уши не закрывай, не закрывай! Она безрукая, она же когтистая! Она и прекрасная, она и ужасная! Да ты посмотри на нее повнимательней: она – как живая. Ты прикоснись к ней: она покраснеет. В щечки состав введен соответствующий. Да, прикоснись, тебе говорят!

Генерал протягивает руку к щеке, слегка прикасается, и вдруг ее лицо, слегка повернутое в сторону, разворачивается к нему, веки приподнимаются, крылья расправляются и раздается сдавленный стон.

– Фух! – отдергивает руку генерал.

Карачин закатывается от хохота:

– Что – испугался? Вот это и есть искусство!

– Ну-у, Ку-у-либин!

– Еще бы! Я над истуканом, – показывает он на обломки гипса, – тружусь пару суток, а над своими сиренами два-три года. В следующей модели сделаю так, чтобы она на вас бисером плевала.

– Не мечите бисер, сказано: глаз можно вышибить.

– А зачем вам глаза? Все равно не умеете видеть. Вот эту ло-па-ту, к примеру? Что ты в ней видишь? Ею много чего можно сделать, а не только могилу копать.

– Узнаю: фронтовая.

– Эта – да, эта – да, но есть и другие ло-па-ты! Кто видит в лопате ло-па-ту, как говорит твоя жена, тот не достоин войти…

– В царствие известное. Хороша кикимора, ничего не скажешь, хороша.

– Для кого – кикимора, а для меня – птица Сирин!

– Что ж ты ее не выставишь где-нибудь?

– Да меня с потрохами коллеги сожрут за такую безделку. Костей не соберешь. Вот и приходится притворяться примитивистом. Я, мол, как все! А я не такой! Да, я продаюсь за хлеб ненасущный, девок и водку, о, за коньяк! Ваяю этих подонков, но в душе у меня…

– Верю.

– Я своих сирен в извергов вкладываю. Настанет такое время, когда народ ваших кумиров начнет разбивать, тогда и увидят.

– Все, все, я пошел.

– Куда? Куда ты пошел?

– В музей, на работу. Меня взяли сторожем по знакомству. Мне надо идти, за мной следят.

– Хочешь, я заваяю тебя в статую Лаврентия Палыча? В ней и скроешься. А что? Такой же лысый!

– Напрасно я к тебе пришел, – говорит он, направляясь к двери. – Не нужно все это никому. Никого твоя красота не спасает.

– Стой! – кричит Карачин, выскакивая на лестницу. – Я бы мог сказать, привез ее из Германии, и продать в антикварном магазине, как все вы! Ты видел сирену в «Садко?» Разве можно сравнить?

– Да-да, я понял, ты – гений, – говорит генерал, быстро спускаясь по ступеням вниз.

– Ничего ты не понял!

– Что я не понял? – спрашивает генерал на ходу.

– Ничего ты не понял, – кричит Карачин сверху, – и не поймешь, что нужно понимать, и все ваше поколение и дети ваши до седьмого колена ничего понимать не будут!

Он опускается на ступеньку и шепчет:

– До седьмого колена, до седьмого… до… седьмого…