Читать книгу Солитариус. Книга первая - Михаил Евгеньевич Картышов - Страница 2

Я приподнял брови и хотел было спросить, почему он так думает, но в этот момент в дверь постучали. Сократ страшно побледнел, отшатнулся от двери и бросил на меня испуганный взгляд. "Неужели и правда кто-то…" – додумать эту мысль я не успел, потому что дверь открылась.

Вошедший мне не понравился с первого взгляда. Мужчина неопределённого возраста в лёгких чёрных брюках и белой рубашке с расстёгнутым воротом, бесцветные жидкие волосы, крючковатый нос, ухмылка на очень тонких губах и невероятно ехидное выражение лица, которое я перевёл на язык слов как "хочу сделать гадость!". Гость поклонился и скрипучим голосом произнёс:

– Моё почтение, господа… кролики, – он, ухмыляясь, подмигнул Сократу. – Смотрю, Хоттабыч, ты всё ещё мнишь себя рабом лампы.

– О чём вы… – дрожащим от гнева голосом начал Сократ, но незнакомец перебил его и повернулся ко мне:

– Видишь ли, Маяковский ты мой драгоценный, дедулька наш прямо-таки одержим этой идеей: дескать, заточили его, бедняжку, злодеи в белых халатах…

– Прошу прощения, кто вы? – прервал я его неторопливую едкую речь. – Почему вы мне тыкаете?

Гость почесал указательным пальцем левой руки верхнюю часть своего горбатого носа, поднял глаза к потолку и продекламировал:

– Кто я? Ответ на сей вопрос      сокрыт в глубинах разума Вселенной! Какой поэт во мне пропадает! – горестно вздохнул он.

Лицо Сократа источало отвращение. Казалось, он еле сдерживается, чтобы не кинуться на гостя. А тот продолжал, всё так же противно ухмыляясь:

– Я тебе тыкаю, Шекспир ты мой недорезанный, потому что знаю тебя лучше, чем ты сам. А если бы и не знал, так что ж? Можно подумать, ты что-то из себя представляешь, чтоб к тебе на вы обращаться.

– Жалкий вы червяк, вот вы кто! – всё-таки не выдержал Сократ. – Ничего нового, однако это переходит все границы! Подлец и негодяй! Я…я…

Он начал задыхаться от гнева, а гость громко и ехидно расхохотался.

– Ох, насмешил! Подлец и негодяй! Какая прелесть, добрый ты мой дедушка!

Я смотрел на него и не мог понять, чего он добивается.

– Послушайте! – сказал я ему. – Что вам нужно? Если вы пришли насмехаться над нами, то прошу сию минуту покинуть мою комнату. Сейчас же!

– Ого! Да наш Лермонтов осмелел! А если я не хочу покидать твою комнату, а? Что, вызовешь меня на дуэль? Если мне не изменяет память, а она мне не изменяет – в отличие от твоей, все рифмоплётчики ничего не смыслили в дуэлях.

– Есенин, пойдёмте отсюда! – Сократ попытался пройти мимо гостя, но тот загородил ему дорогу рукой, а потом вцепился ей Сократу в бороду и с силой дёрнул. Старик вскрикнул от боли и оттолкнул обидчика.

– Вы что себе позволяете, мерзавец?

– Абракадабра! Трах-тибидох! – подняв руку с волосами из бороды Сократа на уровень глаз, торжественно проговорил гость. – Хочу… чтоб… поганый Хоттабыч подох!

Он ликующе переводил взгляд с Сократа на меня. Я был настолько поражён, что не мог вымолвить ни слова. Сократ, видимо, тоже.

– Что же это такое?! – с притворным огорчением протянул незнакомец и бросил клок бороды на пол. – Хоттабыч, ты – шарлатан!

– Я… буду жаловаться Гиппократу, мерзкий вы человек! – чуть не плача, пробормотал Сократ. – Я всё ему расскажу!

Мерзкий человек почесал нос, гадко улыбнулся и ответил:

– Серьёзно? Ну что же, милый ты мой старикашка, пойдём вместе, прямо сейчас! Расскажешь ему обо мне, какой я мерзавец, ну и прочее, но, боюсь, мне придётся защищаться, – он вздохнул. – Да, придётся сказать нашему главному шизику, что старикан снова принялся за своё! Мне, конечно, очень не хочется сдавать своего товарища в лапы науке, но… Коли нет другого выхода…

Сократ был зол и испуган одновременно – это легко читалось на его лице.

– Никуда я с вами не пойду, наглец вы этакий!

– Довольно! – я решил положить этому конец и встал с кровати, глядя незнакомцу прямо в его нагло смеющиеся глаза. – Не знаю, чего вы добиваетесь, но у вас ничего не выйдет! Прочь с дороги!

Я решительно оттолкнул его, пропустил вперёд Сократа, напялил сандалии, и, выходя из комнаты, бросил последний взгляд на гостя. Он скорчил гримасу, изображая кролика, и подмигнул мне. Я ничего не сказал и отправился догонять старика. Он ждал в коридоре неподалёку от комнаты и, увидев меня, махнул рукой, чтобы я следовал за ним. Потрясённый произошедшим до глубины души, я молча шёл по узкому коридору, устланному длинным мягким ковром. Здесь, как и у меня в комнате, приятно пахло деревом. Сократ открыл дверь в конце коридора. "Гостиная", – машинально определил я, когда мы проходили через большую комнату с двумя мягкими диванами, по бокам которых стояли высокие светильники, и несколькими креслами. Широкие окна были занавешены лёгкими бежевыми тюлями.

Сократ открыл следующую дверь, и мы оказались в прихожей – прямо напротив нас был парадный вход. Слева и справа я увидел такие же двери, как и та, которую мы только что открыли. Старик заметил моё любопытство и сказал, показывая на правую от себя дверь:

– Там кухня. А там – библиотека и лестница на второй этаж. Хотите взглянуть?

– Нет, пожалуй, позже.

– Как пожелаете.

Он потянул на себя массивную чёрную дверь, и мы вышли на улицу. Точнее, на просторную прямоугольную террасу, опоясанную перилами из резных балясин, с высоким ромбовидным крыльцом посередине. Слева от крыльца стояло кресло-качалка, справа – длинный стол, а вокруг него – диванчики и кресла со съёмными белыми сиденьями и подушками. Вся мебель, включая стол, была плетёной. Я, хотя и был взволнован произошедшим в моей комнате, в очередной раз удивился необычайной красоте, окружающей меня. "Но должен ли я удивляться? – сказал я себе. – Я ведь очень богат, значит, привык к подобной роскоши". Коттедж – по крайней мере, с этой стороны – окружали толстые лиственницы и сосны, пронзающие тоскливое небо. От подножия крыльца брали начало три хорошо утоптанные тропинки или, быть может, правильнее сказать, дорожки, учитывая их ширину. Одна из них вела прямо в лес, до которого было метров двадцать, не больше; вторая уходила правее и сначала тянулась вдоль опушки, но затем тоже скрывалась в чаще; третья предлагала пойти налево, куда-то за коттедж. Сократ уже начал спускаться с крыльца, но я его остановил.

– Постойте, Сократ.

Он обернулся и выжидающе уставился на меня.

– Кто это был?

– О, мой друг, это подлец! Гадкий, жалкий…

– Это я понял, – перебил я старика. – Кто он такой?

– Мы зовём его… – он замялся, видимо, сомневаясь, стоит ли ему это говорить и тем самым нарушать запрет Златовласки. – Мы… а, да какая разница теперь! Мы зовём его Шапокляк.

– Это же вроде бы женское имя? – усмехнулся я.

– Ну да. Зато оно лучше некуда отражает его сущность. Некоторым больше нравится Чёрт или Червь, а также Паразит, Козёл, ну и… Однако я не стану озвучивать всё, хотя он и заслуживает.

– Понятно. Он тоже пациент? Чем он болен?

– Да, пациент. Он живёт в соседней с вами комнате. Однако чем он болен, никто не знает. Лично мне кажется, что ничем, – раздражённо сказал Сократ и зажал рот ладонью.

– Почему же он так себя вёл?

– Он всегда так себя ведёт, Есенин. Наверное, желание унизить другого у него в крови. Поэтому никто его здесь не любит. Все люди как люди, культурные, вежливые, только он один такой.

– А что Гиппократ со Златовлаской?

– Что?

– Они знают о его поведении?

– Ах, вы об этом… Да, знают. "Мы не посягаем на свободу мыслей и мнений", – он облокотился на перила и весьма похоже передразнил завораживающий голос Златовласки, что выглядело довольно сюрреалистично. – Понимаете, Есенин, в "Солитариусе" есть два основных закона. Первый: ты можешь говорить и думать что угодно. Можешь ругать и обзывать даже Гиппократа, если хочешь. Однако второй закон ограничивает силу первого: свобода влечёт за собой ответственность. Под этим подразумевается неприемлемость физического насилия, в том числе по отношению к себе. Попытки убежать приравниваются к применению насилия.

– Очень интересно. Златовласка говорила мне об этом. Вроде как Гиппократ определяет наказание?

– Да. Всё зависит от… Однако всё это мне известно только в теории. Я ещё ни разу не нарушал закон и не видел, что бывает с тем, кто его нарушил. Хотя мне приходилось видеть, как уводят виновника.

– Уводят? Куда уводят?

Сократ посмотрел по сторонам и прошептал:

– В лабораторию.

– В лабораторию?

– Тихо, друг мой! Потом… – и он снова заговорил нормально. – Так вот, его увели в изолятор прямо из комнаты. Насколько мы поняли, он хотел покончить с собой. Это было ужасно. Помощники связали ему руки за спиной и заткнули рот кляпом, однако ноги у него были свободны, он ими и лягался, пытаясь вырваться… Жутко стонал и хрипел. Как, прошу прощения, животное, которое ведут на смерть.

Он замолчал, явно подавленный этим воспоминанием.

– А что было дальше?

– Дальше? Ничего. Примерно через месяц он вернулся.

– Он что-нибудь рассказал?

– Нет. В изоляторе у него случился приступ. Но вернулся он иным человеком.

– Что значит иным?

Сократ задумчиво погладил бороду.

– Сложно объяснить, Есенин. Вроде тот же человек, однако что-то в нём не так. Чего-то… не хватает.

– А я? Изменился или нет? – посмотрел я ему в глаза.

Он спокойно встретил мой взгляд и ответил:

– По-моему, нет. Но ведь вы и не были в изоляторе.

– Вероятно, когда-то был. Златовласка сказала, что я несколько раз пытался кого-то убить и покончить с собой.

Сократ недоверчиво хмыкнул, но ничего не сказал и уткнулся взглядом в пол.

– Странно всё это, – пробормотал я, постукивая пальцами по лбу.

Внезапно мою голову пронзила острая режущая боль. Всё превратилось в сплошной бесцветный туман. Я попытался сдвинуться с места, но не смог даже пальцем пошевелить. Голову как будто резали изнутри раскалённые ножи. И вдруг, так же внезапно боль прекратилась. Мир снова обрёл чёткие очертания. Я стоял на том же месте. Сократ так и не поднял глаз, и, видимо, ничего не заметил.

– Да, – еле слышно произнёс он.

– Что? – не понял я.

– Странно.

– А, да.

Он повернулся лицом к лесу и в очередной раз погладил бороду.

– Позвольте мне задать вам один вопрос, друг мой.

– Пожалуйста, спрашивайте.

– Кто, по-вашему, более безумен: тот, кто бежит от реальности или тот, кто идёт ей навстречу? Подумайте, я вас не тороплю.

Я задумался, к своему удивлению обнаружив, что приступ боли не повлиял на мою способность ясно мыслить. Вопрос меня заинтересовал.

– По-моему, всё зависит от реальности. Если она враждебна человеку, то разумнее всего… Но куда убежишь от реальности? Либо в небытие, либо в другую реальность, например, в книги, где жизнь прекрасна, или в мечты о другом мире, то есть о другом себе. Прошу прощения, но ваш вопрос сформулирован так, что на него нельзя ответить однозначно.

Сократ грустно улыбнулся.

– А на какой вопрос можно ответить однозначно? Однако, хорошо, я уточню. Если всякая реальность враждебна человеку – а так и есть, – то кто более безумен: бегущий от неё в небытие или идущий ей навстречу, принимающий её, готовый смириться с ней?

– Иными словами, кто разумнее: самоубийца или живущий? Правильно?

Он кивнул.

– Грубо говоря, да.

– А почему вы спрашиваете?

– О, меня очень интересует данный вопрос, друг мой! Хочется услышать ваше мнение.

– Хм. Мне кажется, всё зависит от реальности, от того, насколько она враждебна, насколько она невыносима. Если нет ни малейшего шанса что-то исправить, то, конечно, разумнее убить себя, чем мучиться. Но ведь шанс – или хотя бы иллюзия шанса – есть всегда. И всё-таки вы снова сформулировали вопрос так, что однозначного ответа не дашь. И что значит более безумен, разумнее? Это ни о чём не говорит. Кто сильнее – вот что лучше спросить. Сильнее тот, кто борется с реальностью, не убегая от неё.

– Мне понятна ваша точка зрения, мой друг. Но как знать, вдруг этот ваш сильный, борющийся с реальностью просто-напросто близорук и не видит того, что видит слабый? Что, если этот сильный недалеко ушёл от животных? Они именно так и живут: борются с реальностью, не убегая от неё.

– Животные не борются, они просто принимают реальность, потому что не могут иначе. Однако…

"Тьфу ты! – ругнулся я про себя. – Заразился".

– Вы меня не поняли, Сократ. Я не имел в виду наивных глупцов или людей, живущих инстинктами. Слепота – это, быть может, и сила, но сила звериная. Она не способна изменить реальность, она и не хочет её менять. Как бы это сказать… Волк не спрашивает себя, хороша ли реальность, в которой он живёт. Он просто живёт. Он слился с этой реальностью. Что?

Слушая меня, Сократ качал головой и улыбался, и в конце концов я сбился.

– О, прошу прощения, дружище, я не хотел вас перебивать! Однако я несказанно удивлён, что вы так хорошо мыслите сразу после приступа. Прошу вас, продолжайте.

– Так вот. Разница между силой звериной и духовной в том, что духовно сильный пытается изменить реальность, прекрасно понимая, что в случае неудачи его реальность может стать ещё хуже, чем была. И если так и случается и шансов не остаётся, он не сопротивляется. Возьмём, к примеру, Сократа – я имею в виду настоящего, – уточнил я, и старик хмыкнул, – и Иисуса. Когда они поняли, что реальность оказалась сильнее, то признали своё поражение и тем самым одержали над ней победу. Я бы сравнил их казнь, особенно казнь Иисуса, с детонатором, который привёл в действие заложенный ими в учениках словесный динамит. Или, если хотите, то был не динамит, а чума замедленного действия. Уверен, что если бы Иисус попытался избежать распятия, мы жили бы в другом мире. И Сократ, самолично принявший яд, возможно, положил начало концу старых порядков. Вряд ли они пошли на смерть, потому что знали, что это перевернёт мир. Быть может, они надеялись на это, но в конечном итоге причиной их покорности стало отсутствие страха перед смертью. Животное же всегда сопротивляется, оно не может иначе.

– Великолепно, Есенин. Вы, безусловно, в большей степени, чем я, заслуживаете зваться Сократом, – уже не улыбаясь, сказал Сократ. – Однако нам пора в столовую. Не возражаете, если сначала мы пообедаем, а уж после я покажу вам всё остальное?

– Нисколько. Признаться, я малость проголодался. Надеюсь, кормят здесь хорошо.

– О, об этом не беспокойтесь! Наши повара отлично справляются. Вот только… – он раздосадованно махнул рукой и замолчал.

– Что только?

Он снова махнул рукой и начал спускаться с крыльца. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.