Читать книгу Пространство сна - Михаил Климов - Страница 17

Прошло две или три недели. Зима победила: как-то ночью снег форсировал реку и не закрепился на плацдарме, как полагается по всем учебникам тактики, а сразу захватил всю территорию. Наступило то блаженное время, которое бывает только два раза в году, когда Бог на несколько дней отвращает свой гнев, проявляет милость и покрывает всю ту гадость, что мы творим на этой земле, в начале зимы снегом, а весной – веселыми зелеными листьями и травой.

И много всякого важного и не очень произошло за эти дни. Сумасшедшая Маша где-то раздобыла новую телогрейку и теперь страшно форсила в новом наряде. У Алексея Михайловича появился неожиданный пациент – двадцатичетырехлетний Аркадий. Он был децепешником, то есть страдал детским церебральным параличом и мог самостоятельно управлять только одним пальцем левой руки. Аркаша оказался хорошим парнем, голова работала замечательно, и своим единственным послушным пальцем он умудрялся лихо разбираться с компьютером. Несмотря на то, что отделение называлось детским, Зуев больного взял и начал активно с ним заниматься.

Ваня, сын Лаврухи, продолжал всех расстреливать из своего водяного пистолета, но ничего не произошло, и говорить он так и не начал.

Сам Лавруха чуть не погиб. В очередной раз напившись до свиней, он заснул там, где стоял, – на тротуаре, и точно замерз бы, если бы не Зуев. Доктор возвращался откуда-то поздно вечером и наткнулся на бесформенную кучу, в которой только наметанный глаз мог найти сходство с человеком.

Поскольку Алексей Михайлович понятия не имел, где точно живет Лавруха, ему пришлось тянуть здоровенного бугая по снегу почти триста метров до больницы. Зуев жил в маленьком одноэтажном домике на территории за главным корпусом. Он бы рад был оставить Лавруху на попечение санитарок, но точно знал, что у тех трех с половиной старух, которые дежурили сегодня ночью, времени и так нет, и значит, выхаживать «пейзана» будут за счет кого-то из реальных больных. Лавруха дышал ровно, видно, не успел еще промерзнуть, никаких видимых признаков травм у него не было, и Зуев просто бросил его спать в коридоре. Наутро «пейзан» пропал вместе с новой зимней курткой Алексея Михайловича.

«Неговорящая» Лиля тоже так и не заговорила пока. Она подружилась с рыжеволосой куклой Гертрудой, общалась с ней как-то по-своему, но ни единого звука так и не издала.

– Объясните мне, пожалуйста, ваш метод, – попросила как-то Замковская Алексея Михайловичем, – как вы собираетесь заставить говорить Лилечку и этого придурка?

– Ирина Николаевна, – Зуев болезненно поморщился. – Я понимаю, когда вы интересуетесь тем, что мы пытаемся сделать с вашим сыном, было бы странно, если бы было не так. Но чем объяснить ваши вопросы про других детей, которые для вас – «придурки»?

– Извините, Алексей Михайлович, – Замковская даже покраснела. – Я не хотела никого обидеть, но он тут носится, всем мешает. Не знаю, как вы его терпите.

– Я, по-моему, как-то говорил вам, – Зуев пожевал губу, – что у них у обоих одна и та же проблема – они не позволяют себе говорить. Что-то удерживает их во внутреннем страхе, какая-то стена, и эту стену нужно взорвать, разрушить. Нам нужно создать ситуацию эмоционального стресса, чтобы стена не выдержала.

– В теории понятно, – кивнула Ирина, – но на практике – не очень… При чем тут куклы?

Они сидели в кабинете Зуева, Гриша подпирал косяк несуществующей двери, а в «большом» зале педагоги учили детей ритмично бить в бубен. Каждый малыш отбивал свою часть музыкальной фразы, а затем должен был передать инструмент дальше. С музыкой было все более-менее в порядке, а вот с передачей получалось не у всех.

– На практике… – усмехнулся Зуев. – Ну ладно, когда Лиля еще больше прикипит к Гертруде, мы уберем куклу из комнаты.

– Но это жестоко.

– Молодец, – устало сказал Алексей Михайлович, – вы прекрасно разбираетесь в детской психологии. Ей будет больно, и есть шанс, что этот шок, боль сломают стену и она закричит, заплачет.

– А если не закричит? – тихо спросила Замковская.

– Значит, мы будем выстраивать новую ситуацию, погружать ее в какую-то другую среду, а потом опять сломаем все.

– А пистолет? Вы его тоже отнимете у… у мальчика?

Ирина так и не смогла вспомнить его имя.

– Нет, – Зуев невесело усмехнулся, – мы пробовали, Ваня просто замыкается и садится в уголке.

– Тогда зачем пистолет?

– Просто это единственный предмет, который его как-то привлекает. Вот Лиля сразу пошла к куклам, а Ване мы это занятие подыскивали полтора месяца, и теперь надо придумать, как использовать эту игру.

– А Серенька? – Ирина, последние несколько минут глядевшая в пол, подняла голову. – Что вы будете отнимать у него?

– С Серенькой все сложнее. – Зуев неожиданно погладил Ирину по руке, потом испугался своего жеста и полез в карман. Достал оттуда цепочку из скрепок и начал перебирать их, наподобие четок. – Вам, когда вы приехали, мы не задали одного вопроса, который задаем всем и всегда, – что вы ждете от нас, от нашей больницы?

– А почему не задали?

– Во-первых, потому что вы ничего не ждали, – вопрос почему-то развеселил Алексея, – а во-вторых, это было ниже вашего достоинства отвечать на глупые вопросы. Поэтому я спрашиваю сейчас: что вы ждете?

– А теперь я спустилась на землю и ваши глупые вопросы уже кажутся мне умными? – ехидно спросила Ирина.

– А теперь вы просто тянете время, не зная, что сказать.

– Нет, – Замковская покачала головой, – перспективу обрисовали вы сами почти месяц назад. И теперь, как я понимаю, мы движемся по проложенной вами дороге. Не очень, правда, успешно.

Действительно, Серенька, который уже давно научился катать машинку от себя и к себе, никак не хотел делать этого справа налево или наоборот. Ни постоянные попытки Матрены здесь, в больнице, ни многочасовые игры дома с Ириной ни к чему не вели – мальчик не хотел двигать игрушку вокруг себя.

– Вы мне так и не объяснили, Алексей Михайлович, зачем это нужно, чтобы он катал машинку таким образом.

– Когда он научился катать ее вообще, она стала для него предметом, иным, не собою, внешним событием… А следующая наша задача была – объяснить ему, что существует он сам, вот для этого и нужно, чтобы он играл машинкой вокруг себя.

– А он что – не знает? – удивилась Ирина. – Да и как обычная машинка этому поможет?

– Человек, когда оказывается в центре круга, всегда ощущает себя именно центром круга, – объяснил Зуев, – А это, в свою очередь, заставляет его переживать свое существование, как что-то отдельное. Но, похоже, я был неправ…

– В чем? – Замковская еще не успела до конца понять и прожевать предыдущую фразу, а тут еще это.

– Вы не помните, Ирина Николаевна, что Серенька начал делать раньше: ползать или сидеть?

Она ошарашенно смотрела на Зуева:

– Н-не помню… А это имеет значение?

– Похоже, что немалое… Кажется, что здесь вот какая история… – Алексей Михайлович откинулся на стуле, сцепил пальцы на затылке. – Это пока гипотеза: все дети по непонятной причине делятся на сидящих и ползающих. И, возможно, сидящие играют справа налево вокруг себя, а ползающие – от себя и к себе. Это не хорошо и не плохо – просто два разных типа психики. И, если я прав сейчас и Серенька – сидящий, то мы напрасно тратим время.

– И что же мы будем делать теперь? – Замковская не успевала за ходом мысли Алексея Михайловича. – Столько времени зря истрачено.

– Ну, это как считать. – Зуев насмешливо посмотрел на нее. – Впрочем, если вы считаете, что все впустую, приношу свои извинения. А насчет того, что делать дальше – посмотрим, что можно сделать. Есть у меня некоторая программа, но это пока скорее идея, а не руководство к действию… Дайте мне день-другой.

Ирина улыбнулась в ответ и вдруг поймала себя на мысли, что Тимофею не надо было говорить о ее романе с Зуевым. Ей вдруг показалось, что, возможно, он тогда неосторожно выпустил джина из бутылки…