Читать книгу 13 сектор. Следствие против знатоков - Михаил Левандовский - Страница 5

Мой друг Роберт выглядит как иллюстрация к роману Дрюона «Проклятые короли». Он высок, за метр девяносто, и мышцы как у Арни до начала политической карьеры. Когда смотришь снизу, кажется, что перед тобой утес. В общем, граф Робер де Артуа, да и только, рыжеватый блондин с чуть-чуть пробивающейся сединой. Мы с ним учились в одной школе. Я на пару лет моложе, но легенду о прекрасном соблазнителе из десятого класса слышал неоднократно.

Фамилия моего друга не подходила ни его имени-отчеству, ни его благородной и неординарной внешности – Собакин. Роберт Карлович действительно мог бы изображать поджигателя Столетней войны – тем более, у них в жилах даже течет немного общей крови. Еще в школе, посмотрев на юного Роберта, многие называли его Робером с ударением на последнем слоге.

Полная фамилия Роберта Собакина – Шамборен-Собакин. Звучит смешно, поэтому он старается так не представляться. Если строго соблюдать формальности, мой друг должен именоваться не иначе как Роберт Карл, виконт де Шамборен. И не Собакин, конечно, а Собаньский. Очень уж у него занимательная семейная история. Весь двадцатый век, сцеженный в одну каплю воды. Прадед Роберта был небогатым парижским дворянином. Вышел из древнего, но уже вполне обнищавшего французского аристократического рода. На самом деле род был даже более чем аристократическим, поскольку восходил к королям, причем даже не к Бурбонам, а к Валуа.

При прославленном короле Франциске во Францию пришел Ренессанс. Двор французских королей из военного и административного штаба при королевской особе стал центром веселья и празднеств. Дамы стали равноправными членами придворного мира и главной движущей силой новой культуры. Сам Франциск тоже полюбил гуманистов, хотя иногда и позволял себе поджаривать их на кострах. Но проповедь веселья и галантности запомнил и поддержал. И сам любил удовольствия. То ли сказалось общее смягчение нравов, то ли политический союз с турецким султаном, познакомившим заезжих французов с прелестями гаремной жизни, но побочных связей у короля было немало. Некоторые из них дали миру благородных потомков, которые получили дворянские титулы и пенсионы, нашли себе приемлемые партии. Наследники тоже ухаживали за дамами не только в законном браке. И внуки их, и правнуки поступали так же. Так и появились в семнадцатом веке в Оверни мелкие дворяне – де Шамборены, потомки графа Турского, незаконного сына Франции и его столь же незаконного внука барона де ла Мотта, в которых осталась очень уж небольшая частичка королевской крови. Шли века. Титулы выцветали, дворянство мельчало. Деньги кончались. Имения давно и прочно осели в залогах у разных выскочек из парламента. Революция отняла последнюю ферму, просить помощи не позволяла честь. Перспективы были тухлыми, пока кто-то из предков времен Реставрации не сделал неплохую карьеру в войсках – вышел в генерал-лейтенанты и получил графский титул от последнего Бурбона. Так что графами Шамборены были самыми настоящими. Военное жалованье никогда не приносило больших доходов. Потомки служили церкви, закону и промышленности.

А рожденный в конце девятнадцатого века граф Людовик де Шамборен пошел в литературу. Бульварные романы расходились средненько, но давали приработок. Набив руку, глава рода де Шамборенов решил стать политическим журналистом, крайне правым. Как раз случилась Первая мировая. Страна нуждалась в статьях, подогревающих патриотизм и ругающих всех: бошей, австрияков, дрейфусаров, парижских бездельников, русских, англичан, социалистов… К тому же, как и положено провинциальному аристократу, граф был воинствующим католиком. Младшие сыновья в роду шли в священники: хотя последний епископ рода отметился в семнадцатом веке, да и тот не потрафил Мазарини, надежда на их появление все-таки оставалась. Войну графу Шамборену удалось пережить сравнительно комфортно, в качестве военного корреспондента. Он получил орден Почетного легиона – несколько раз был под обстрелами, а как-то раз даже увидел белое облако, медленно ползущее по ветру от немецких окопов. Впрочем, с большого расстояния оно казалось сказочным зверьком.

После войны дела тоже шли неплохо. Граф издавал газету, растил троих сыновей, они были умными и подавали надежды. На патриотические статьи был большой спрос. Франция считала себя победительницей, солью земли. В Париже вокруг магазина «Шекспир и компания» собирались подозрительные американцы, а на востоке вставало опасное красное зарево.

Водители парижских такси с некоторых пор поражали офицерской выправкой, странным акцентом, закрученными усиками и тем, что им совершенно невозможно было предложить чаевые и не обидеть.

Чтобы полковники не становились таксистами, и писал граф Шамборен свои статьи, тем более в проклятой, побежденной, но не до конца вытоптанной Германии всходила новая отрадная идея, которая обещала раз и навсегда покончить с химерой коммунизма.

Наблюдая в кинохронике шествие штурмовиков, граф радовался, как из простых лавочников удается создать силу. Может, она навсегда вытолкает из редакций газет и банков жалких барашков в пенсне, которым в последнее время приходилось отдавать треть гонораров. Граф Людовик всерьез задумывался о том, чтобы целиком и полностью присоединиться к «Аксьон Франсез». А жизнь в Париже все дорожала и дорожала, и обучение сыновей становилось непосильным.

Тут сюрприз отцу преподнес старший сын, восемнадцатилетний Анри, который блестяще окончил иезуитский лицей и поступил в «Эколь-политехник». Он представил отцу свою девушку – высокую, тоненькую красавицу с парижским выговором и аристократическими чертами лица. Небогата, правда, но браков с отпрысками банкиров граф вовсе не одобрял.

После короткого расспроса выяснилось, что красавицу зовут Кристиной, фамилия у нее – Собаньская, и француженка она, несмотря на выговор, только на четверть, по бабушке, у которой давно осиротевшая девушка и живет последние лет десять, а на остальные три четверти – полька. Впрочем, по аристократической части всё было более чем удовлетворительно, поскольку графы Собаньские, магнаты, близкие к престолу польских королей, знатностью существенно превосходили незаконных потомков Франциска.

Проблема была в другом. Выяснилось, что Анри познакомился с Кристиной в марксистском кружке. В тридцатые годы многие европейские интеллектуалы разделяли левые идеи. Граф попробовал дискутировать, воззвал к авторитету младших сыновей, один из которых уже пописывал статьи в папину газету, а другой получал высшие баллы у иезуитов и собирался стать светилом католической церкви. Но попытки оказались напрасными.

Анри недоучился в «Эколь-политехник», потому что в деньгах папа отказал, а совмещать учебу и работу на заводе было крайне некомфортно, и покинул Париж вместе с женой. Чуть позже они объявились в Советском Союзе. Как-то так вышло, что мечты об окончании технического вуза и помощи молодой Стране Советов строить промышленность очень быстро рассосались. Молодые коммунисты, владевшие несколькими языками, да еще и со связями в высших кругах, оказались вначале в Коминтерне, а потом были подобраны в РККА, возглавляемой знаменитым Артузовым[11].

Анри вел теологические беседы с Теодором Малли[12], находил общих родственников с Отто Штейнбрюком[13] и готовился к своим первым заданиям. Кристина работала переводчицей в польском отделе.

Сына они назвали в честь Маркса – Карлом. Через знакомых нелегалов Анри послал отцу открытку, в которой сообщил, как зовут внука.

Спустя полгода через конспиративные же круги пришла ответная открытка от отца – с благословением и надеждой, что Анри наконец возьмется за ум, раз назвал сына «в честь нашего обожаемого монарха». В семье были поклонники Карла Х, последнего Бурбона, и такое имя показалось главе семьи первым шагом к исправлению.

Анри стал Андреем Людвиговичем и меняться вовсе не собирался: служил в Разведупре, посещал европейские страны, изображал из себя прожигателя жизни, принимал участие в деятельности знаменитой французской фирмы «Офисье Женераль дель Эр», которая снабжала республиканское правительство Испании военными самолетами, помогал эвакуации последних отрядов из Барселоны и в тридцать восьмом году был отозван в Москву для консультаций.

К сожалению, они продолжались недолго. Уже на второй день работы в здании бывшего страхового общества «Россия»[14] Андрея Людвиговича пригласили зайти в соседнее крыло, где сначала очень вежливо попросили проинформировать о своих связях с врагами народа Артузовым и Кариным[15], а затем предъявили обвинение. Ежов сменился на Берию. Поэтому приговор был сравнительно мягким. Жизнь Андрею оставили, но ближайшие десять лет ему предстояло провести в климате суровом и холодном.

Узнав об этом, Кристина проявила чудеса смекалки. Она все еще оставалась офицером польского отдела, но формально числилась в отпуске по уходу за ребенком. Прервав отпуск досрочно, она попросилась на нелегальную работу, а ребенка отправила в детский дом. Специальный детдом НКВД, по тем временам элитный. Это был дом для детей разведчиков, а не репрессированных, а мать юного Карла как раз была советской разведчицей. В следующий раз Карл увидел маму только взрослым. Для пущей безопасности она настояла, чтобы ребенку сменили фамилию. Так Карл, виконт де Шамборен и граф Собаньский, стал Карлом Собакиным.

Таким образом Кристине удалось избежать участи коллег. Аристократические родственники признали сиротку, устроили ее на неплохую службу в варшавском банке, продолжавшуюся и после гитлеровской оккупации Польши. Молодая, красивая Кристина решила, что ждать Андрея не стоит, и вышла замуж. Ее избранником стал один из польских коммунистов, пытавшихся воссоздать партию. Он погиб при налете гестапо на конспиративную квартиру. В это время Кристина была в загородном поместье своих родственников и ждала дочку.

Один из товарищей мужа заботился о ней, а в сорок пятом году, перед освобождением Польши, Кристина вышла замуж в третий раз. В этом браке детей не было. Она стала женой удачливого офицера госбезопасности и преподавателем школы польской разведки, а потом перешла в администрацию.

Супруги работали так профессионально, что даже поворот страны от ортодоксального коммунизма к национально ориентированному не принес им поначалу особых проблем.

Карьера Кристины складывалась удачнее, чем у мужа Марка. Аристократкой, которая перешла на сторону народа, быть гораздо престижнее и почетнее, чем коммунистом с довоенным стажем, семитским профилем, неистребимым акцентом и массой родственников, погибших кто в Освенциме, а кто и в послевоенном погроме в Кельце.

К началу шестидесятых Кристина ходила в полковниках и начальниках отдела, а муж начальствовал над отделением и носил погоны подполковника, что порождало массу семейных шуток. К этому моменту Андрей Людвигович с изрядно подорванным здоровьем вышел на свободу. Родной французский, неплохой немецкий, приобретенный некогда в спорах с женой польский и несколько других иностранных языков позволили ему пристроиться переводчиком и проектировщиком в одной из секретных шарашек. В лагере он бедствовал не сильно и еще в ссылке женился на вольнонаемной медсестре. Знакомство с великими чекистами прошлого и полная реабилитация дали ему возможность преподавать в Высшей школе КГБ. Среди тех, кого он учил, был его сын Карл. Хорошее образование, полученное в стенах ведомственного детского дома, мать, занимающая пост в разведке дружественной страны, и уважаемый отец-ветеран-почти-что-дзержинец – складывалась неплохая перспектива для карьеры. Тем более что французский был хоть и не такой, как у отца, но вполне приличный.

Надежды возлагались и на французских родственников. Один из братьев Анри стал-таки епископом, а другой пошел служить во французскую полицию вишистского режима, дослужился до достаточно высоких чинов, но застрелился в сорок четвертом, когда во Францию вошли американские войска, а отряды французского Сопротивления спустились с гор и перешли в наступление. Но у него остался сын, который, как и многие дети коллаборационистов, хотел искупить вину. Он выступил с несколькими покаянными статьями и занимал довольно высокий пост в руководстве молодежного социалистического движения. При таких связях процесс добывания секретной информации в политических и военных кругах представлялся детской игрой.

На одном из последних курсов Краснознаменного института Карл Собакин (французской частью фамилии он предпочитал не пользоваться) весьма удачно женился на девушке из института военных переводчиков. Звали ее Катя, была она умницей, красавицей и дочерью генерал-полковника.

Через некоторое время родился Роберт. Карлу очень не хотелось называть сына аристократическим именем, да и Андрей Людвигович на этот счет только посмеивался, но Катя настояла. Ее отец был происхождения вполне крестьянского. И голубых кровей мужа ей было мало – хотелось, чтобы сын тоже выглядел аристократом. Карл уже прошел несколько стажировок в Европе и готовился к длительной работе в каком-нибудь европейском иностранном посольстве, где под личиной дипломата можно было бы спокойно проводить время, то есть поднимать коктейли на приемах со своими родственниками.

Но тут случилась неприятность. В шестьдесят восьмом году польская компартия поделилась на два крыла – реформистское и консервативное[16]. Поскольку проблем возникло много, обе стороны занимались поисками козла отпущения. Победили, как известно, консерваторы – во главе с самим Гомулкой и министром внутренних дел Николаем Демко, который, чтобы скрыть украинское происхождение, взял польскую фамилию Мочар. Этот деятель прославился фразой: «Я, как былый партизан». В народе его презрительно называли «яйки кобылы».

– Виноваты польские евреи! – сделал вывод он.

Большинство уцелевших врагов находилось в руководстве партии, госбезопасности, творческих союзов, торговли и промышленности… По ним-то и пришелся удар.

За две недели из польской службы госбезопасности изгнали более трехсот высших офицеров, в том числе и мужа Кристины. Самой Кристине в беседе с руководством МВД сказали, что ее никто ни в чем не обвиняет, она может оставаться на службе, если разведется, или уйти в отставку, если хочет быть с мужем. Кристина ушла с поста, причем несколько членов Политбюро из Польши, возмущенных тем, как обращаются с их соратниками, сделали то же самое.

Но тут Марку пришел вызов из Израиля. Писал давно потерянный двоюродный брат, старый социалист-сионист, сделавший неплохую карьеру в израильских спецслужбах. Надо сказать, впрочем, что в те годы подобные родственники нашлись почти у всех уволенных с работы и исключенных из партии польских офицеров.

Израильтяне тоже не дремали и были отнюдь не против получить столь квалифицированных консультантов по армии потенциальных противников. После трех месяцев скандалов с женой, в которых цитаты Маркса летели в обе стороны, а Марк упирал на то, что Израиль – тоже социалистическая страна, супруги собрались и уехали уже на третью, а то и четвертую в жизни Кристины родину.

Карл моментально оказался сыном не полковника дружественной спецслужбы, а жены советника в разведке потенциального противника. Благодаря влиянию отцовских друзей из органов его не уволили, но о карьере Джеймса Бонда пришлось забыть.

Карла отправили далеко на юг – в погранвойска, где он пил, охотился, стал полковником и тихо уволился в запас. Его сын, воспитанный дедом, окончил одну из лучших московских школ, готовился сдавать экзамены все в тот же Краснознаменный институт им. Ф. Э. Дзержинского и, как и все московские мальчики периода перестройки, был отчаянным диссидентом в душе.

* * *

Я шел по пыльной, присыпанной осенними листьями улице за Парком культуры. Справа от меня рушили здание бывшей фабрики «Красная роза». Впереди виднелся завод Бадаева. Он был назван в честь большевика, который дослужился до высоких чинов и устроил пьяный дебош во время командировки в Монголию, а в наказание был разжалован в директора пивзавода своего имени.

Поворот за поворотом. В Большом Оболенском переулке – выложенный черным кафелем спуск в подвал. Там находится маленькое частное детективное агентство, принадлежащее моему другу Роберту. После окончания Высшей школы КГБ он отслужил в центральном аппарате пару лет и, не в силах перенести развал державы, ушел на вольные хлеба. В отличие от бабушки с дедушкой, которые были революционерами до мозга костей и ничего не имели против стрельбы, Роберт был книгочеем и, несмотря на сто девяносто сантиметров роста и бог знает сколько килограммов веса, выбрал для себя тихий факультет кибернетики. В заказах недостатка не было: обеспечить компьютерную безопасность, взломать сервер, добыть данные из какой-то системы видеонаблюдения.

Хотя экономический кризис заставил его сократить контору и отдать все внутреннее управление в руки одновременно и секретарше, и бухгалтеру Светочке. Надо сказать, что на ее энергии держалось две трети работы. Роберт не снисходил до того, чтобы искать заказы самостоятельно, он появлялся в самый последний момент, доставая перед изумленным клиентом сверкающий ноутбук последней модели с уже готовыми данными.

Я нажал на кнопку звонка, услышал стук каблучков, и через минуту бронированная железная дверь отворилась. Светочка выглядела радостной и говорила с видимым оживлением.

– Саша, проходи-проходи! Ты к Роберту?

– Да.

– Он делся куда-то. Иди в кабинет, а я поищу его. Чаю сделать?

– Я сам сделаю. Кулер же там стоит?

– Там.

Я прошел в кабинет, сел на диван и начал рассматривать фотографии жены Роберта. Он был женат не только на очень красивой, но и на очень свободной женщине. Об их браке рассказывали разное. Но на правах старого друга семьи я знал: то, что рассказывают, – это лишь половина правды.

На столе стояла елочка-рамка с десятком микроскопических изображений жены в купальных костюмах. Переворачивать я их не стал, потому как знал, что дальше будут фотографии в эротическом белье. Настя периодически подрабатывала моделью.

Пришла Света, принесла тарелку печенья.

– Саш, по-моему, Роберт на охоту поехал. На свою обычную.

– И куда в этот раз?

– Я видела, он отмечал на карте улицу Варги. Знаешь такую?

– Еще бы не знать, еще как знаю!

– У меня есть ощущение, что если ты туда поедешь, то можешь его там застать.

– Слушай, я без машины. Не подвезешь?

– Давай, заодно бинокль возьмем.

Мы рассмеялись. Охота являлась самой что ни на есть сутью натуры Роберта.

Светочка посадила меня в желтое Renault Coupe, некогда принадлежавшее самому Роберту, а не так давно переданное ей в качестве премии. И мы отправились на юго-запад. Улицу Варги лучше всего рассматривать, когда садишься во Внуково. Она образует ровное кольцо, начинающееся и кончающееся у магазина «Лейпциг». Рядом Ленинский проспект и Тропаревский парк. Ездить быстро здесь не рекомендуется. Но любители, кому нужно испытать скоростные характеристики своего автомобиля, нарушают правила – кольцо все-таки. За ними охотятся работники ДПС[17]. А их ловит Роберт.

Проехав между бензоколонкой и улицей, мы увидели дорожный патруль.

– А где же наш охотник на охотников? – подмигнул я Свете.

– Думаю, примеривается, информацию собирает, – серьезно ответила она.

Мы заехали во двор, достали полевой бинокль, заботливо взятый Светочкой, и навели его на дэпээсников.

– Да, морды как у лососины в сэндвиче, – сказала она.

– Цвет лица свидетельствует, как бы сказали англичане, о склонности к апоплексии. Подождем, скоро и Роберт появится.

– Я, кстати, случайно взяла термос и печеньки.

Света была потрясающе хозяйственной девушкой. Лет десять назад, как только она устроилась на работу к Роберту и у них предсказуемо случился роман, многие ждали, что они поженятся. Но не сложилось, жаль. Так, как Света, о нем никто не заботился.

– Глянь-ка, Саша, гаишник, который смотрел на радар, напрягся и подобрался.

Буквально через секунду с другой стороны кольца выскочил ревущий Nissan Patrol.

– Слушай, Света, по-моему, он совсем не безопасно разгоняется. Где-то за сотню. А тут дети.

– Ты знаешь, он заранее все рассчитывает, так что никого и никогда… Но рисковать так рисковать, иначе могут не прицепиться.

Дэпээсник замахал жезлом. Громада внедорожника вздрогнула, резко сбавила скорость и остановилась. Я заметил, что, маневрируя, Роберт не забыл включить поворотник и вообще подъехал к машине ДПС крайне вежливо.

Мы прильнули к биноклю.

– Так, подошел… Кто у нас? Капитан… Зовет, разговаривать не хочет, права прочитал, – комментировала происходящее Светочка.

Из гигантского Nissan Patrol вышел почти двухметровый светлоголовый колосс, чем-то похожий на свой автомобиль, и скрылся в машине ДПС.

– Свет, а лицо-то у него такого же лососинного цвета, как у гаишников. Мимикрирует, что ли? Или посоветовать что-нибудь от давления принять?

Фигура Роберта обозначилась на заднем сиденье патрульной машины.

– Спорим, Свет, за десять минут справится?

– Нет, за десять вряд ли. Минут двадцать потребуется.

– Давай так: если больше десяти, то с меня бутылка, а если меньше, то с тебя поцелуй. Засекаем?

– Засекаем.

Выиграли оба. Не знаю, как так получилось, но секундомер показывал ровно десять минут, когда дверца патрульной машины открылась и оттуда с вальяжной неторопливостью вышел наш гигант. За ним вылез толстяк. Лицо его стало еще краснее. Nissan Patrol аккуратно отчалил от тротуара, как будто был простой малолитражкой.

Мы выехали со двора, мигая фарами. Nissan Patrol заморгал поворотниками и припарковался. Ярко-желтый Renault Coupe заметен. Дверца открылась.

– Привет! Что вы тут делаете? – удивился Роберт.

– Пари на тебя ставили. Светочка мне – поцелуй, с меня – бутылка. Сколько в этот раз?

– Всего триста, у них больше не было.

Я неплохо представлял себе диалог, произошедший в машине ДПС:

– Нарушаете, Роберт Карлович, нарушаете. Превышение скорости на пятьдесят километров в час. Еще немного – и на лишение бы потянуло. А может, и потянет, надо еще раз проверить показания. Что же вы так?

– Да так, случайно разогнался.

– Хорошо, что случайно и понимаете, что ошиблись, что надо каяться, искупить вину.

«Искупить» звучало с нажимом.

– Да, товарищ… Кстати, как вас? Вы мне не очень разборчиво представились.

– Капитан Смирнов.

– Ладно. Не понял имени, но фамилию услышал. Только вот, товарищ капитан, скажите, пожалуйста, как так получается, что ваша машина приписана к Юго-Восточному округу, а службу вы несете в Юго-Западном? И мало того, сейчас, по моим сведениям, ваш экипаж и вы лично находитесь не на дежурстве. Что вы тут делаете?

Хобби Роберта было простое: охота на дэпээсников, которые выезжали во внеслужебное время половить нарушителей.

– Так, Роберт Карлович, – в этих случаях тон голоса снижался до температуры антарктического льда, – вы какой-то слишком умный. Хотите, чтобы я вам оформил задержание за неподчинение законным требованиям сотрудника милиции?

– Законные требования вам еще доказывать придется, а если вы хотите меня задержать, то можете обращаться к моему куратору.

Тут он показывал удостоверение офицера действующего резерва Федеральной службы безопасности.

– Вы же понимаете, просто так не получится. Заодно и вопрос рассмотрим, почему вы здесь, а не дома детям мультики показываете.

– Роберт Карлович, мы же взрослые люди, я ведь вижу, вы по званию тоже капитан. Что же мы, не договоримся?

– Мы договоримся? Не думаю. Впрочем, предлагайте.

Насколько я знаю, самая большая сумма, полученная Робертом за все годы карьеры, составляла пятьсот евро. В сегодняшнем случае клиент попался средненький. И еще не успел наловить нарушителей. Триста.

– Что случилось? – спросил Роберт, пожимая мне руку.

– Что? В смысле?

– Стал бы меня в таком помятом виде выискивать на окраине Москвы топ-менеджер успешной компании. Значит, что-то у тебя произошло. Пойдем расскажешь.

Я поцеловал Светочку.

– Это моя часть выигрыша. Свою получишь на днях.

Мы попрощались со Светочкой и сели в Nissan Patrol, где я сразу начал рассказывать другу о своих похождениях. Внимательно послушав мой рассказ, Роберт тяжело вздохнул и произнес:

– Да, Сашка, ты влип в какую-то фигню. Чем я могу помочь? Ты на Barvikha luxury village можешь найти выход?

– В принципе могу. Там безопасностью один парень заведует, курсом младше меня учился.

– Мне нужны записи с камер.

– Думаю, договоримся. Поехали.

И мы направились в Барвиху.

* * *

На обратном пути мы с Робертом решили посидеть в клубе. Мне только что оказали услугу, за которую я не мог расплатиться деньгами.

– Да, Саш, странная история, очень странная… Ну что же, за разрешение всех странных историй! – Роберт поднял стакан с виски.

Легкий запах торфа говорил о том, что в стакане Laphroaig— интересный сорт скотча, один из немногих, который я понимаю и могу пить.

– Твое здоровье!

– Угостите даму коктейлем? – раздался над моим ухом томно-хриплый голос. Мне он знаком столь же давно, как и его обладательнице – мой затылок. Если бы не это обстоятельство, было бы лестно, что меня принимают за новичка, который не знает, что такое консумация.

– Настя, ты же бросила пить. И уже в который раз. Ананасовый фреш, может быть?

– Давай виски с колой. Неделю назад бросила, а теперь снова начала. А впрочем, фреш тоже давай.

– Что так?

– Да с Яриком поругалась, он и ушел. Ладно, парень с возу…

Настя – такой же старожил клуба, как и я. Она появилась здесь, как только ей стукнуло восемнадцать. Сейчас – немного за тридцать. Если бы не ночная жизнь, столько бы ей никто не дал. На ней красное платье. Было бы оно не таким коротким – под него хотелось бы заглянуть. Но незачем. Роскошные бедра, высокая грудь, лодыжку обвивает татуировка – гирлянда полевых цветов. Настя из Беларуси, при взгляде на гирлянду сразу вспоминается «Косил Ясь конюшину»… Зачем ей при такой красоте и наряде нужен был пояс с чулками, вызывающе торчащий из-под платья, неясно. Однако она так добра и мила, что подобные отступления от вкуса ей прощаются. Настя – всеобщая любимица: обожает стриптиз, неравнодушна к сексу, деньги зарабатывает огромные. При этом – спокойный характер и полное отсутствие зависти, что для стрип-клуба – большая редкость. По подсчетам, почти за пятнадцать лет работы через ее руки прошла пара миллионов долларов. И жить бы ей в собственной вилле на Канарах, но у Насти потрясающий дар: она умеет находить плохих мужчин. Все заработанные ею деньги оседали по карманам быстрых юношей с сомнительным блеском волос. Некоторые из них даже позволяли себе поднять на нее руку. Но Настя не унывает и заботливо укладывает на дорожку новые грабли.

– Как дела, Сашка?

– Держусь. А у тебя?

– Да вот, новый язык учу.

– Какой?

Настя сносно болтает по-немецки и вполне прилично читает по-английски.

– Питон.

– Это как в Гарри Поттере, что ли? Со змеями разговаривать?

– Примитивный ты проект, Саша, – вступил в разговор Роберт. – Это язык программирования. Сейчас в моде[18].

– А-а, – протянул я. – А что еще?

– Да вот, красотки мои заканчивают университет.

– И что дальше делать будут? – спросил я.

– Ну, им по распределению работать не хочется, но на выкуп я им собрала. Хотят в Москву переехать.

– О, я знаю контору, они офис в Бразилии открывают, им переводчицы с португальского нужны.

Одна из Настиных сестер учит экзотический для Беларуси испанский, а португальский у нее факультатив.

– Да нет, они сюда хотят.

– Ну, пусть приходят, две близняшки – это же круто!

– Сомневаются, что потянут.

– Они же твои сестры. Похожи?

– Еще красивее. Все равно сомневаются. Вы бы, что ли, с Робертом к ним съездили и поговорили.

– Ох, Настя, втягиваешь ты нас в приключения… Пусть сами решают.

– Нет, они правда в себе не уверены. Съезди, Саша, там дворец классный и парк.

– Ладно, Настенька, посмотрим. На дворец…

– Хотите что-нибудь еще?

Над нами склонилась милая официантка с двумя длинными золотистыми косичками. На ней были короткая прозрачная юбочка и такой же топик – униформа «Распутья». Все мои приключения последних дней вертелись вокруг него, как земля – вокруг оси.

Мы наблюдали, как очередная танцовщица расправляется со своим платьем.

– Как вас зовут, юная леди? – спросил я.

– Таня.

– Танечка, а Юли сегодня нет?

После вчерашнего танца мне хотелось, чтобы чаевые доставались Юле.

– А Юля сегодня на работу не вышла. Она чем-то расстроена.

Черт, как бы не вчерашним танцем! Мне будет не по себе, если я заставил человека делать то, что не хотелось.

– Танечка, а как вы к крейзи-меню относитесь?

– Смотря к чему, – чуть покраснела она.

Раньше я Танечку в клубе не видел. Наверное, новенькая. Впрочем, об этом говорили и другие детали. Можно было понять по соблюдению формы одежды. Сотрудницам строго предписывалось носить, кроме топика и юбочки, чулки, но старожилки клуба этого обычно не делали, каждый вечер выплачивая штраф. Чулки рвались, и в плюс двадцать восемь градусов их носить неудобно.

– Смотря к чему, – повторила Танечка. – Приват я танцевать могу. Пробовала.

– А остальное?

– Я не буду увольняться.

– Мы и не просим.

– А что же тогда?

– Следующую порцию виски принести обнаженной.

Был такой пункт в крейзи-меню клуба. Надо сказать, что крейзи-меню живет любой стрип-клуб. Там написано, что, как, за какие деньги и кто будет вам танцевать. В принципе станцевать для вас может и директор клуба, но очень задорого.

Однажды в клубе был пожар. На следующий день в крейзи-меню появилась финальная строчка: «Вы можете сжечь наш клуб за 15 миллионов рублей, если они у вас, конечно, есть. Любой каприз за ваши деньги».

– Так что, Танечка?

– Я подумаю над этим.

– Думайте. И принесите нам еще два Laphroaig и виски с колой для Насти. А какая сумма будет стоять в счете – выбор за вами.

Было видно, что Танечка не помнит расценок крейзи-меню.

– Я сейчас пойду посоветуюсь с подружками, – сказала она.

– Окей. Что, Роберт, спорим, что мы потратим на двести долларов больше?

– И спорить не буду, потратим. Видел ее глаза – циничные, жадные, умные.

– Не спорю. Так что делать будем? – спросил я.

– Пленку мы с тобой смотрели. На ней, безусловно, джип. Похож на твой. Номеров не видно. Ясно, что к твоей Даше приезжал. Поэтому делаем проще. Я сейчас наберу на нее все, что есть. Проверю по базам штрафы, обучение, налоги, откуда приехала, как. Сейчас еще Мишка придет, с ним поговорим, что он про нее знает. Накопаем компромата и пойдем к ней. Понятно же, что она тебя подставляет. Надо выяснить, кто и зачем ей это приказал.

Появилась Танечка. Возникло ощущение, что, перед тем как поступить в стрип-клуб официанткой, она работала в цирковом училище. Поднос с двумя бокалами Laphroaig и высоким коктейльным стаканом находился на уровне груди так, что бокалы полностью закрывали соски. Низ живота был прикрыт счетом. Но в остальном все честно: Танюша пришла голой.

– Ну что, Роберт, я думаю, что мы не только оплатим счет, но и добавим чаевых за сообразительность, правда?

Танечка засмеялась.

– Правда.

– Успокойтесь, в следующий раз я приду без подноса и счета. Так что заказывайте.

У Роберта иногда проявлялась привычка увольнять танцовщиц в клубе. Но, надо отдать ему должное, он всегда делал это с разрешения жены. Если она считала объект достойным, присоединялась к нему. Чего мы хотим? Свободный брак.

– Окей, мой друг. Будешь развлекаться?

– Нет. А в баню пойдем? – спросил Роберт.

Комплекс славился своей системой спа. В нем, помимо обычной сауны, были турецкая, индийская, японская, тибетская и прочие бани всех времен и народов. Особую гордость составлял бассейн, размещенный, вопреки строительным нормам, на третьем этаже. Уже много лет посетители и сотрудники загадывали: затопит он рано или поздно весь клуб или нет? Ставки шли на то, что протечет. Однако пока не случалось. Тибетская баня оказалась сложным сочетанием из душа а-ля Шарко, который вызывал в памяти жесткий и острый массаж, и бочки, в которой ты чувствовал себя кочаном капусты. Наверху торчала только твоя голова, а внизу концентрировался весь пар.

– Ну что, превращаемся в суп? – обратился я к соседней бочке.

– Ага, во французский луковый, – послышался голос Роберта.

– Тебе виднее, ты же у нас виконт, – отбил я подачу.

– А что мы будем после этого делать?

– После этого мы будем отдыхать.

«Хорошая мысль», – подумал я и заказал третью перемену выпивки.

– Уверен, что это можно делать в бане? – удивился Роберт.

– В бане нельзя. Но мы попробуем.

Мы выбрались из бочки, чокнулись и хором произнесли:

– Твое здоровье!

Больше я не помнил ничего, кроме того, что около шести утра меня разбудили со словами: «Клуб закрывается. Вы просидели в бане на четыре часа дольше положенного. Впрочем, директор велел не выставлять почетным гостям дополнительный счет». «Слава богу», – вздохнул я. Цены в «Распутье» не были рассчитаны на отставного директора. Зато я почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Даже три бокала виски как-то испарились. Отлично. Досплю дома. Сейчас под душ, кефирчика, поднимусь с кровати часа в два или три. Есть плюсы и в том, что ты не работаешь и можешь наконец заняться делом. Из Дашеньки надо все выжать. Я еще не знал, что у планов на следующий день шестьдесят два достоинства и один недостаток. О достоинствах говорить не хочется, а недостаток состоял в том, что все они были абсолютно неосуществимы.