Читать книгу Точка Невозврата - Михаил Макаров - Страница 26

Иголку в стоге сена найти легче, чем человека в прифронтовом городе. Эта аксиома была для опытного сыскаря Листовского азбучной истиной. Тем не менее на месте он не усидел. Прихватив пару сотрудников из числа приближённых, толковых и хватких, капитан отправился в Курск. Расстояние в двести вёрст контрразведчики покрыли на автомобиле «Ford Model T» за день всего с одной поломкой. С учётом осенней распутицы результат оказался на большой палец.

В дороге Листовский препарировал ситуацию. Сыграть партию соло ему не удалось. С учётом водителя авто образовался квартет сообщников, каждый участник которого рассчитывал на вознаграждение за труд и риск. С подручными следовало объясниться. Если настаивать, что поездка носит официальный характер, партнёры отнесутся к исполнению обязанностей казённо, в связи с чем шансы на успех, и без того мизерные, станут нулевыми. Но и преждевременный «showdown»[99] – глупость. Оптимальный альтернат – пообещать каждому солидную награду за исполнение некоего конфиденциального задания.

В июне, незадолго до взятия Харькова добровольцами, Листовский узнал, что у большевиков не ладится с вывозом золота из Русско-Азиатского банка. Комиссары затянули с эвакуацией сверхценного груза до последнего. А тут, хвать, с юга к городу по железной дороге стремительно подошли дроздовцы! Одновременно терская конница генерала Топоркова, совершив рейд по тылам, нависла с севера, а подпольная офицерская организация полковника Двигубского подняла восстание непосредственно в Харькове.

Красные массово ринулись на прорыв. Эвакуировались многочисленные штабы, учреждения, склады. Коммунисты драпали с домочадцами и скарбом. Вокзал был забит отъезжающими, на путях теснились тысячные толпы людей, стремившихся оставить город. Боевики Двигубского умело множили панику – в местах скопления народа подрывали пироксилиновые заряды, стреляли беженцам в спину.

В этом кавардаке пятьдесят полновесных золотых слитков остались в Харькове. Разумеется, их не бросили в монументальном здании Русско-Азиатского банка, возведённом на улице Сумской в стиле модерн с элементами классицизма.

Груз спрятали в городе. Ответственный совслужащий, предоставивший Листовскому информацию, хотел её ценою купить лояльность белой власти, но на его беду в продаже имелась лишь быстрая смерть. Застрелив осведомителя, капитан сделал выбор. Он резонно рассудил, что достаточно наломался на государевой службе за грошовое жалованье.

Сначала фортуна улыбалась ему лучезарно. Покойный информатор не знал места тайника, но назвал троих партийцев, которым доверили презренный металл. Троице удалось вырваться из окружённого Харькова, главный всплыл в Орле, причём (о, удача!) вблизи старинного агента Листовского.

Агент членствовал в РСДРП[100] с 1913 года. Годом позже угодил в тенета политического розыска. Выбирая завербованному псевдоним, Листовский, носивший в ту пору иную фамилию и погоны ротмистра отдельного корпуса жандармов, назначенного в распоряжение Московского охранного отделения, не мудрствуя вывел на обложке дела: «Часовщик». Осведомитель вскоре заявил о себе как о квалифицированном сотруднике. До масштабов знаменитого Азефа было ему далече, но результаты он выдавал значимые, умудряясь при этом не бросать на себя подозрений. Сказывались навыки работы с высокоточными механизмами.

В феврале семнадцатого Временное правительство упразднило охранные отделения. Часть архива погибла при пожаре, имевшем явные признаки поджога. Не доверяя стихии, Листовский самолично уничтожил дневник агентурных сведений секретного сотрудника Часовщика.

Кроме того, он посоветовал осведомителю перебраться на периферию. В качестве места адаптации был выбран губернский Орёл – далеко от центра и в то же время не совсем глушь. Перед товарищами по партии, остававшейся нелегальной, переезд замотивировали преследованием полиции.

Затем по причине всероссийской смуты связь оборвалась. Листовский отыскал Часовщика в начале 1919 года, когда наведался в Орёл по делам подпольного центра. Агента он обнаружил при невысокой, но ответственной должности в губкоме РКП(б)[101] в относительно добром здравии. Относительность заключалась в прогрессировании пристрастия к питию. Слабость ещё не стала господствующей, но уже обременяла. Листовский не имел выбора, посему закрыл глаза на фактор риска. Он провёл с осведомителем беседу, в которой увещевания перемежал призывами к благоразумию и завуалированными угрозами. Часовщик пообещал умерить алкогольный раж. Несмотря на торжество рабоче-крестьянской власти, сотрудничества с контрреволюционной структурой он не отверг.

Контакты установились эпизодические, но обоюдополезные.

Как удалось Часовщику влезть в душу к комиссару, эвакуировавшему золото Русско-Азиатского банка, осталось секретом его профессиональной кухни. Суть важно, что в августе он прислал известие: «На след вышел, каков мой гешефт». Листовский ответил: «В обиде не останетесь», поторопил с конкретикой. На этой стадии пришлось импровизировать, потому как проверенный связной, вернее, связная случайно погибла при крушении поезда.

Привлечь штатного сотрудника контрразведчик остерёгся. Теперь задним умом он понимал, что поступил неправильно, но открутить плёнку назад было невозможно. Безопасный с виду вариант использования в качестве разового курьера служащего ОСВАГа, не посвящённого в цель задания, провалился.

Листовский изо всех сил надеялся, что причина фиаско случайна. Скоропалительная сдача Орла повлекла хаос, бурный водоворот событий завертел сотнями человеческих судеб словно щепками. Продублировать попытку контакта с Часовщиком на фоне разгоравшегося день ото дня генерального сражения было невозможно.

«А если этот Брошкин-Кошкин пропал не случайно, если жидёнка перехватила ЧК? – обмирал капитан. – Если так, чекисты безотлагательно начнут контроперацию. Субъекты они цепкие как репейник и на удивление живучие. Дважды контрразведка рапортовала о ликвидации харьковского подполья, а оно вовсю шевелится. Явится к товарищам посланец с красной стороны, золото банально перепрячут – и мои старания псу под хвост. Туда же и надежды…»

Листовский не мог обойтись без содействия курских коллег. Приезд он замотивировал приказом штабарма. Искали якобы одного комиссарчика из окружения «коменданта смерти» Саенко[102].

Услужливый начальник агентурного отдела Пискарёв отрядил в помощь своих орлов. Четыре группы, вооружившись терпением, фотографическими карточками разыскиваемого и его словесным портретом, потопали в город. Проверке подлежали вокзал, гостиницы, постоялые дворы, рынки, увеселительные заведения, госпитали.

По завершении инструктажа Листовский предоставил себя в распоряжение штабс-капитана Пискарёва, славившегося хлебосольством и языком без костей. Отбояриваться от возлияния было бесполезно и, главное, подозрительно.

Пискарёв находился в естественном для него состоянии – со слегка завёрнутым за воротник галстуком. Одутловатое лицо штабс-капитана состояло из набрякших мешочков, глубоких морщин и багрово-фиолетовых прожилок. Орден св. Владимира четвертой степени с мечами и бантом заявлял о его безукоризненном боевом прошлом. Образ утомившегося от молоха войны окопника дополняла серебряная нашивка за ранение.

Капитан достоверно знал, что всё это – декорация. А вот родство с генквартом[103], непосредственно курирующим контрразведывательную часть, было реальным. За счёт высокопоставленного дядюшки Пискарёв и держался на плаву.

Листовский аккуратно выпил, похвалил коньяк.

Хозяин кабинета поносил курские власти:

– Назначили губеррнатором святошу! Действительный статский советник Рримский-Коррсаков! Прредставитель старринного дворрянского ррода! Имперраторское училище прравоведения окончил! Дипломат! Рработать не даёт соверршенно… Основное меррило нашей с вами, капитан, деятельности каково? Прравильно, наполняемость тюррьмы… А этот вознамеррился божьим словом с кррасными борроться. Прредставляете, капитан, по вступлении в должность сей прросвящённый деятель обрратился к прротопресвитерру[104] с пррошением прислать талантливых прроповедников для поднятия ррелигиозного настрроения горрожан…

– Неужели местных не хватает? – тема Листовского не интересовала, вопрос он вставил, чтобы обозначить уважение к рассказчику.

А тот и рад-радёшенек, заклекотал дробным смешком, доверху наполнил пахучей жидкостью изящные серебряные рюмки.

– Тутошнее духовенство, по мнению губеррнатора, недееспособно, ибо «не опрравилось после двухлетнего гнёта большевиков». Теперрь с умным видом подсчитывают количество антисоветских прроповедей и ожидают прросветления в головах паствы!

Листовский цедил «Мартель», морщил губы в каучуковой улыбке, кивал одобрительно, в то время как в котле его до блеска выбритого черепа бурлили чёрные мысли.

«А ну, как Часовщик затеял свою игру, в которую втянул осважника? Они столковались и решили сами всё прибрать? Но ведь подавятся куском, не по зубам он им…»

Пискарёв трещал не умолкая. Он нуждался не в собеседнике – в слушателе. В рокочущих россказнях штабс-капитана преобладала церковная тематика, что свидетельствовало о его тесном общении с лицами духовного звания.

– Позавчерра генеррал Кутепов имел неосторрожность посоветовать епископу Феофану вывезти на юг чудотворрную Куррскую-Корренную икону знамения Божьей Матерри. Моментально всё жерребячье сословие охватила паника. Слова Кутепова ррасценили как намеррение сдать горрод…

За окном давно стемнело. Порывы ветра сотрясали стёкла, испытывали на прочность рассохшиеся рамы, по жестяному карнизу монотонно барабанил нескончаемый дождь. Листовский умудрился на какое-то время задремать, провалившись в угол дивана. Наполовину вернувшись в реальность, он вяло размышлял, что пора уже думать о ночлеге, на ночь глядя какой розыск, пустая трата сил…

Вдруг в коридоре тишину нарушили агрессивные звуки – дробь шагов, шуршанье мокрых одежд, голоса, похожие на сдавленный лай. Листовский потянулся мощным телом, с хищным клацаньем зевнул и уселся прямо как штык. Через проём распахнувшейся двери кабинет заполнили люди, с которых текла вода.

– Выключатель спррава, – подсказал штабс-капитан Пискарёв.

Раздался щелчок, и помещение залил грязный жёлтый свет, заставивший Листовского досадливо сощуриться.

Депутацию возглавлял брюхатый губошлёп Порфирьич, одетый по купеческой моде – в длинную синюю поддёвку со сборами сзади и высокий картуз с лаковым козырьком. Он торжественно выставил вперёд ногу в сапоге с «гамбургским передом» – матовой головкой при лаковом голенище – и осклабился самодовольно:

– А мы, Викентий Викторович, с уловом пожаловали-с.

Подтолкнул вперёд юного прапорщика в мокрой кожанке, надетой в один рукав. В распахе виднелась прижатая к груди рука на чёрной перевязи.

– Извольте, ваше благородие, доложить по форме, – когда Порфирьичу шла карта, он делался куражливым и пренебрегал правилами работы.

– Мину-уточку! – Листовский властным жестом остановил подчинённого, одновременно оборачиваясь к Пискарёву. – Господин штабс-капитан, предоставьте-ка нам возможность приватного разговора.

– П-понимаю, – Пискарёв, качнувшись, поднялся, цепляя за длинное горло бутылку с остатками коньяка.

Пока куряне освобождали кабинет, Порфирьич, припав к начальственному уху, жарко нашёптывал:

– Лазарет, когда шерстили, на этого, значить, субчика вышли… Он малость не в себе…

Возбуждённый толстяк брызгал слюной, поэтому капитан отстранился, вынул из кармана надушенный батистовый платок, промокнул им щёку.

– Виноват-с, ваше высокоблагородье, запамятовал, – Порфирьич увеличил дистанцию. – Жида нашего он с уверенностью опознал и описал прелестно. Росту два аршина[105] семь вершков[106], телосложения субтильного, наружностью производит впечатление приятное, волосы чёрные, курчавые, усов и бороды не носит, глаза карие, лоб высоко́й, нос большой, лицо вытянутое, рот умеренно́й, подбородок треугольно́й, уши оттопыренные. Одет в драповое пальто и клетчатую кепку…

За десять лет филёрского[107] промысла старший унтер-офицер Порфирьев преуспел в системе бертильонажа[108].

Листовский указал на свободное место на диване:

– Располагайтесь без церемоний, прапорщик. Чаю желаете? Здесь настоящий, байховый.

– Не беспокойтесь, господин капитан, – офицер сдёрнул с головы промокшую фуражку с обвисшими полями, нервно пригладил ладонью вихры.

Усаживаясь, он придержал за борт куртку, не давая съехать с раненого плеча.

– Помощник начальника пулемётной команды бронепоезда «Витязь» прапорщик Садов. Ваши люди, господин капитан, по дороге стращали меня контрразведкою, если я что-то скрывать надумаю… Скрывать решительно ничего не намерен. Третьего дня мною совершён греховный поступок, за который я поплатился увечьем. Расцениваю это как знак свыше, – молодой офицер выглядел одержимым, воспалённые глаза его не мигали. – Вы интересуетесь человеком на карточке? Я так и думал, что мы напрасно не поверили ему и обошлись с ним дурно. Фамилии не вспомню, он имел осважное удостоверение…

– Давайте по системе, прапорщик, – баритон Листовского стал нежнее атласа. – Начнем с того, какого числа и где вы видели этого господина…

Порфирьич, повинуясь мановению руки капитана, с грациозностью бегемота пятился в сторону двери. Листовский весь обратился в слух.