Читать книгу Между молотом и наковальней. Из хроник времен XIV века - Михаил Орлов - Страница 13

– Милостивейший и справедливейший царь! Твоя воля – закон, твоя милость – ласка, твой гнев – беда. По своей щедрости и доброте ты пожаловал мне Нижний Новгород, а мои племянники, псы смердящие, выгнали меня из города. Умоляю, верни то, что ты даровал своему верному слуге, и преданность моя будет беспредельна. Если же все оставить так, как есть, то мир расценит это как бессилие. Помоги мне… – взмолился Борис Константинович, принимая после возвращения Тохтамыша в Сарай-Берке.

Слово на Востоке значило еще меньше, чем на Западе, и стоило дешевле медного пула[36], но речь просителя встревожила хана, и он вторично дал изгнаннику ярлык на город, а в сопровождение ему выделил две тысячи нукеров.

Географическое положение сулило Нижнему Новгороду великое и славное будущее собирателя земли русской. Епископ Дионисий основал здесь Печерский монастырь Вознесения Господня по подобию Киево-Печерской обители, куда стекалось множество паломников, а чернец Лаврентий составил там летопись, названную его именем, но, видно, прогневили здешние жители Всевышнего: слишком много торговали и мало молились.

Возвратив себе Нижний, Борис Константинович сел там. Василий Кирдяпа получил в качестве отступного Городец, находившийся чуть выше по течению Волги, а Семен, остался ни с чем и вернулся в Суздаль, совместное владение рода Константина Васильевича. «Черная смерть» обошла сей край стороной, подорвав тем силы княжеской семьи. Из-за большого числа потомков Константина Васильевича Суздальско-Нижегородская земля раздробилась на мелкие уделы, но их все равно не хватало, отсюда ссоры, обиды, распри. Тем не менее это княжество, как и Владимирское, имело статус великого, а потому могло непосредственно сноситься с Ордой.

Здешние князья опирались на волжские купеческие города и могли противостоять влиянию Москвы, но за свободу надлежало сражаться, а здесь не любили и не хотели проливать кровь. А ведь только на ней зиждется власть, как это ни горестно. Приволжские торговые корпорации только зарождались и не торопились вкладывать деньги в политические предприятия. Не жаловали они ни своего государя, ни его родственников, но терпели, ибо без князей никак нельзя, они гаранты порядка, а без него невозможна правильная торговля.

На возвращение Бориса Константиновича в Нижний Новгород Москва смотрела с нескрываемым недовольством, хотя тот и не проводил враждебной ей политики. Тем не менее Василий Дмитриевич созвал на совет нескольких многоопытных мужей.

Дума как таковая тогда не имела постоянного состава. На обсуждение военных вопросов приглашали воевод, на дела, связанные со сбором пошлин или торговли, звали иных людей, понаторевших в коммерции и финансах, а на вопросы, связанные с внешней политикой, – третьих. Тем не менее, нужда порой заставляла объединять несколько направлений вместе.

В тот день Василий Дмитриевич собрал у себя четверых: прямого и решительного рубаку Федора Андреевича Кошку с багровым шрамом от сабельного удара через все лицо; плутоватого и большеротого Илью Ивановича Квашню, специалиста по самым замысловатым интригам; молчаливого и коварного Петра Константиновича; вкрадчивого и добродушного с виду толстяка Даниила Феофановича, опытнейшего дипломата, не раз служившего московскому дому в Орде, Литве и Великом Новгороде, некогда постигавшего посольскую науку под началом казненного на Кучковом поле Кочевина-Олешеньского, имя которого ныне старались не упоминать.

Все четверо слыли людьми старой закваски, опасались, но не боялись литовцев, к татарам относились осторожно и с почтением, а за московские интересы могли перегрызть глотку собственному брату. Каждому из них перевалило за сорок, нынешнему великому князю они чуть ли не в отцы годились, хорошо помнили его младенцем, но благоразумно помалкивали о том. Когда-то один из бояр Семена Гордого[37] посмел заметить, что держал того на руках в пеленках, и вскоре почил в княжеском подвале всеми забытый. Такие уроки легко запоминаются другими людьми князя.

На домотканом красном половике у ног Василия Дмитриевича развалился черный котище с белыми усами – княжеский любимец Веня. Лениво пошевеливая пушистым хвостом, зверюга посматривал на бояр из-под полуприкрытых глаз и размышлял о чем-то своем. Как и всякий эгоист, он полагал, что Московское княжество создано, трудится и воюет исключительно для того, чтобы прокормить его, милягу.

Приглашенные расселись вдоль стен, завешанных коврами по ордынской моде, прижившейся здесь со временем Ивана Калиты.

Василий Дмитриевич начал речь без затей:

– Господа бояре, вам, верно, известно, что Борис Городецкий вторично выпросил у царя[38] ярлык на Нижний Новгород. Некогда мой батюшка помог согнать его оттуда, и Тохтамыш проглотил это. Сейчас меня заботит, не станет ли он препятствовать нашей торговле по Оке и Волге в отместку за помощь его племянникам и что мы можем этому противопоставить?

Неторопливо, как и надлежит, человеку, знающему себе цену, поднялся Федор Андреевич Кошка и как припечатал:

– Сдается мне, государь, что не только ему, но и твоим шуринам Кирдяпе и Симеону отдавать Нижний негоже. Они ничуть не лучше своего дядюшки, а город богатый, за него стоит пободаться.

– Верно, верно! – поддержал немногословный Петр Константинович. – Занятное дельце может выйти, коли с умом в него ввязаться…

– Не худо бы Нижний Новгород к Москве присоединить, – поняв по-своему мысль последнего, заметил, расплывшись в улыбке, Даниил Феофанович, и глаза у него блеснули молодым, дерзким задором. – Тогда уж с нами никто не посмеет тягаться – ни Тверь, ни Рязань, об остальных и говорить нечего. Разве что Литва?

– Да возможно ли сие? – усомнился молодой князь, не готовый к такому повороту беседы.

– Если подойти ко всему со знанием дела и здравым умом, то за это стоит побороться. Да почему бы и нет? Нижегородцев на свою сторону переманим. Не всех, вестимо, а нужных. Дальше само пойдет, – закивал Илья Иванович Квашня.

– Как же такое устроить? – оторопел Василий Дмитриевич.

– Э-э, глаза боятся, а руки делают. Ближних к Борису людишек подкупим, а остальным наобещаем с три короба… Им и этого довольно. С Ордой посложнее, но если не поскупиться, то она тоже не устоит. Договоримся, не впервой перекупать ярлыки! Нижний того стоит! – заметил толстяк Даниил Феофанович и со значением оглядел остальных; несогласных не оказалось.

– Удастся ли только? Сказывают, хан к Борису благоволит, – опять засомневался Василий Дмитриевич.

– Тохтамышу для войны с Тимуром нужны деньги и ратники. Ради них он уступит, никуда не денется, – поднявшись со скамьи, принялся отстаивать свою позицию Даниил Феофанович. – Дадим, сколько попросит. Потом вернем все податями с Нижнего, с него много можно взять…

– А племянники Бориса Василий Кирдяпа и Семен?

– Намекнем им, что ради них стараемся, чтобы не путались в ногах, – нашелся старик Федор Андреевич. – А когда город приведем к присяге, то уже не посмеют оспаривать город…

– Не считайте суздальских князей простофилями. Они ничуть не глупее нас. С Кирдяпой я в заложниках томился и знаю, что он себе на уме. Такому палец в рот не клади. Откусит…

– Вот и проверим, но на руку наденем кованую перчатку из ханского ярлыка. Куснет раз, куснет другой – и зубы поломает. Ха-ха-ха… – подытожил Илья Иванович.

– Будь по-вашему, господа бояре, – кивнул князь и в некоторой растерянности подумал: «Хотел посоветоваться, да вот что получилось! Но коли удастся присоединить к себе Нижний, то это станет крупнейшей победой Москвы, не чета Куликовской битве. Тогда батюшка ничего не добыл, кроме славы, а народу положил видимо-невидимо… Я же Приволжьем так увеличу свои владения, что куда там! И все это под невнятный шепот, тихий перезвон монет и услужливые улыбки, а не под звон мечей».

– Не сомневайся, государь, не подведем. Все будет шито-крыто, коли только твой кот не продаст нас за тридцать сребреников, – заметил Даниил Феофанович.

– Он не болтлив, – поднявшись в знак окончания беседы, заверил Василий Дмитриевич.

Все поклонились и чинно по очереди выплыли из горницы, а князю опять вспомнилась дочь Витовта Софья. Никого особенно не любя и не вполне осознавая того, ему хотелось быть любимым ею.

Получив согласие князя, бояре, не откладывая, борзо взялись за задуманное. На Волгу снарядили Илью Ивановича – якобы на свадьбу сына боярыни Албычевой, его кумы. Перед отъездом он получил от княжеского казначея Ивана Федоровича, сына Федора Андреевича Кошки, ларец с серебром.

В Нижнем он пустил эти деньги в ход, размягчая сердца и склоняя приближенных Бориса Константиновича не то чтобы к измене ему, а к дружбе с Москвой, что было в сущности почти одно и то же. С теми, кто попроще, ограничивался беседой и обещаниями милостей. Верили – в хорошее легко верится. Когда свадьбу отгуляли, Илья Иванович Квашня прикинулся хворым, дабы, не вызывая подозрений, задержаться еще.

Будучи по матери внуком Дмитрия Константиновича Нижегородского, московский князь многим представлялся близким родственником их правителей, а значит, имел некоторые права на престол. Этому способствовало и то, что город лишь без малого пятьдесят лет находился под властью суздальских князей, а до того входил в великое Владимирское княжество. Таким образом, получалось, что Москва не завоевывала Нижний, а по-семейному возвращала себе.

В результате пребывания на Волге Квашни часть тамошнего боярского сословия предпочла более сильного и молодого Владимирского князя Борису Константиновичу, а купцы соблазнились обещанием мира с татарами, мордвой и черемисами, рассчитывая с помощью Москвы еще более обезопасить торговлю по Волге. При этом из игры устранялись собственные князья, грызущиеся меж собой, бесконечные склоки которых мешали коммерции.

Особо беспокоил Илью Ивановича старший боярин нижегородского князя Василий Румянец, имевший большое влияние на своего государя. Говорить с ним он долго не решался, но перед отъездом все же напросился на обед.

Никого из посторонних при этом не было, если не считать слуг, подававших блюда и подливавших напитки. Хмель постепенно менял собеседников, превращая их из осторожных и рассудительных людей в хвастливых говорунов.

– Ах, какой ты крепкий мед делаешь! – заметил гость, чувствуя опьянение.

На что хозяин, приняв то за похвалу, самодовольно ответил:

– Слабый мед варить – только время по пустому терять…

Осушив по нескольку кубков забористого напитка, Илья Иванович как бы ненароком предложил Румянцу покровительство и дружбу своего князя Василия Дмитриевича. Что это значило, оба поняли без лишних слов. На удивление легко, почти не раздумывая, нижегородский сановник согласился, хотя знал, что этим предает своего государя; но не он первый, не он последний.

– Рад твоему ответу всей душой, но интересно, чем же тебе насолил так твой благодетель? – заподозрив неладное, полюбопытствовал москвич.

– Когда-то я не осмеливался не то что поступать, но и думать против его воли, но с годами расхотелось пресмыкаться, опостылело все…

– Э, братец, мало ли что приходится терпеть от князей… Они на то и помазанники Божьи.

– По мне, так большая часть из них – скоты! – возразил Василий Румянец, скрипнув зубами.

– Это уж слишком. Не ерепенься, себе дороже… – заметил москвич и решил посоветовать Василию Дмитриевичу не приближать впоследствии к себе сумасброда.

– Может, ты и прав, – опомнившись, согласился Румянец, уловив настороженный взгляд гостя и поняв, что сказанул лишку.

К этому вопросу более не возвращались, слишком скользкая тема, так можно неизвестно до чего договориться. Да и какая в сущности разница, за что Румянец недолюбливает своего князя? Главное, что готов переметнуться на сторону Москвы. Воистину люди подобны облакам, которые ветер носит с места на место.

Хозяин подал знак. Виночерпий снова наполнил кубки, и слуги переменили блюда. Ожидая, когда уберут объедки, бояре тряхнули головами и по русскому обычаю затянули застольную:

После трапезы обсудили предварительную цену предательства, и Румянец остался доволен, но его услуги того стоили.