Читать книгу Наши за границей - Михаил Пеккер - Страница 4

Я живу в Нью-Йорке уже много лет и очень люблю летом, часов в семь-восемь, когда уже спала жара, выйти на деревянную набережную Briton Beach, найти свободную скамейку, сесть и смотреть, как солнце вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее спешит окунуться в ласково-соленую воду океана.

Однако сейчас зима, на улице слякоть. Радует только телевизор и внуки, да еще соседка, которая приходит попить чая и пожаловаться на детей. Перед сном вспоминаю тепло, исходящее из полоски песка передо мной, синеву неба и шумную многоцветную толпу, снующую по набережной.

Таблетка от давления и от холестерина приняты, зубы почищены. Я ложусь в кровать и закрываю глаза.

Солнце село. Синева неба постепенно темнеет. В шумной многоцветной толпе, снующей по набережной, возникают просветы, они становятся все больше и больше – приходит вечер. Зажигаются фонари. Я встаю и не торопясь иду к своему дому. Во всем есть какая-то странная грусть, будто единая жизнь разбилась на множество независимых осколков и я один из них.

Вот и сейчас я сижу на скамейке, мимо меня проходят пожилые пары, они идут медленно, многие из них держатся за руки. В Америке у женщин пропала традиция держать под руку мужчину, может, потому что жарко или никуда не торопишься. Раньше, когда я видел людей за 70 или за 80, держащихся за руки, очень умилялся, в этом было что-то детское, наивное, но сейчас уже привык. Больше всего мне нравятся молодые родители с детьми. Наверное, потому, что только вошел в возраст бабушек и дедушек.

Характер у меня, честно сказать, не очень общительный, поэтому редко кто ко мне подсаживается, чтобы поболтать или перекинуться парой слов. Но уж если кто наберется смелости подсесть ко мне, лучшего слушателя ему на всем Брайтоне не найти.

«Не правда ли, замечательный закат?» – спрашивает, садясь на скамейку, немолодой человек. Я киваю. Он молчит минуту и начинает свой рассказ с середины. Я внимательно слушаю. Передо мной проходят картины чужой жизни. Почти все они о далеком прошлом, но в них нет болезненной ностальгии, которая случается у людей неудачной судьбы. Мы оба понимаем, что рассказанная история не будет иметь продолжения, что она, словно елочная игрушка, с заходом солнца будет положена в дальний уголок памяти, чтобы, может, больше никогда не быть рассказанной.