Читать книгу Линия соприкосновения - Михаил Шуваев - Страница 5

Документ № 1

Совершенно секретно

Дознание по делу № 23-567/т

«Призрак Тритона»

Том 2

Стенограмма показаний

астронавта-инженера

Шона Локкерби

13 мая 2265 года

– Шон Локкерби?

– Я, ваша честь.

– Шон Локкерби, вас заслушивает не суд, а специальная комиссия КОНОКОМа, поэтому обращаться к нам следует «уважаемая комиссия». Ваше звание, должность, выполненные миссии?

– Инженер-астронавт второго класса Космофлота. Участвовал в экспедициях Меркурий-29, Церера-3 и Нептун-5.

– Ваша должность в составе экспедиции на Нептун?

– Инженер систем жизнеобеспечения спейсфлаера, посадочных модулей, орбитальных лабораторий и наземных станций.

– Шон Локкерби, комиссию интересуют события, произошедшие на спутнике Нептуна Тритоне во время экспедиции Нептун-5.

– Понял. Мне вот просто так – рассказывать?

– Да, инженер Локкерби. Если у членов комиссии возникнут вопросы, они их вам зададут по ходу вашего изложения.

– Хорошо, уважаемая комиссия. Значит, так. Спейсфлаер «Амулет» стартовал с лунной базы «Море спокойствия» 14 апреля 2263 года. До Нептуна мы добирались почти две недели. Но свободного времени в полете не было. Пришлось потратить массу усилий на приведение в порядок и самого корабля, и экспедиционного оборудования, которое, как мне кажется, кое-как побросали в грузовой отсек, нимало не беспокоясь о порядке загрузки и условиях перевозки, и, как следствие, о сохранности. К счастью, причиненный ущерб оказался минимальным, и экспедиция продолжила полет. Надо сказать, что район Нептуна уже достаточно изучен предыдущими четырьмя экспедициями, которые оставили на орбите и на спутниках всевозможные зонды, сигнальные бакены и другое научное и навигационное оборудование. Нашей экспедиции была поставлена задача не столько научная, сколько навигационно-логистическая. Мы должны были запустить на орбиту ретранслятор субкосмической связи «Молния» и орбитальную лабораторию «Визирь». На спутнике Нептуна Тритоне мы продолжили строительство наземной станции «Гелиос-10». К моменту нашего прилета станция состояла из жилого отсека и научного сектора. В перспективе предполагается, что она станет основной земной базой в системе Нептуна, и на ней постоянно будет находиться от десяти до двадцати научных сотрудников.

Прилетев на грузовом модуле на поверхность Тритона, мы попрощались с пилотом, который направился обратно на «Амулет», а сами перешли в жилую зону станции.

– Уточните, когда вы прилетели на Тритон и с кем.

– Я, инженер Лэй и биохимик Сингх приземлились на Тритоне 15 мая 2263 года. Остальные остались на «Амулете», там тоже работы хватало – никак не удавалось поставить на расчетную орбиту лабораторию.

– Продолжайте.

– Спасибо. В связи с тем, что на Тритоне нам предстояло провести не менее двух недель, мы заняли три из десяти пустующих кают и через несколько часов начали собирать технический сектор станции. В течение нескольких дней работа велась размеренно, но достаточно быстро. Мы вполне могли рассчитывать на то, что закончим установку сектора раньше срока по крайней мере на день, а то и на два. Но на пятые сутки случилось то, ради чего, собственно, вы меня и вызвали.

– Инженер Локкерби, вынуждены сделать вам замечание. Мы просим вас не комментировать решения комиссии, и не высказывать ваших предположений относительно ее намерений. Для этого существуют компетентные инстанции. Просим вас отвечать по существу на поставленные вопросы. Вам понятно?

– Да… извините. Да-а… Вот, значит, на пятый день всё и началось. Я работал снаружи на поверхности Тритона и руководил работой двух ремонтных дроидов. Неожиданно один из них слегка перенапряг растяжку каркаса, она резко распрямилась и, сорвав крепеж, улетела в сторону. Вы, надеюсь, представляете, какое слабое освещение на Тритоне. Солнце виднеется на черном небе в виде золотой маленькой горошины и его световой поток составляет лишь три процента от того, что получает Земля, а голубой отраженный свет Нептуна дает еще полтора-два процента освещенности. Поэтому место, где велись работы, оборудовано несколькими мощными прожекторами, а все вокруг теряется в синем сумраке. В связи с тем, что таких растяжек у нас в запасе было ограниченное количество, я пошел ее искать, захватив с собой переносной фонарь. К сожалению, в той стороне, куда улетела деталь, метрах в двухстах находится глубокое ущелье.

– Растяжка улетела на двести метров?

– Да, уважаемая комиссия. Дело в том, что сила тяжести на Тритоне в тринадцать раз меньше, чем на Земле, поэтому деталь и могла улететь так далеко.

– Комиссии известны физические свойства Тритона. Продолжайте.

– Я приблизился к ущелью вплотную и пошел вдоль него. Даже с фонарем в нагромождениях скал и мутного льда отыскать ярко-оранжевую полутораметровую металлическую растяжку очень трудно. И я сильно удивился, когда вскоре наткнулся на деталь. Я её поднял и направился обратно к месту стройки. К сожалению, растяжка не входила в пазы. Я тогда подумал, что она деформировалась при ударе, и отложил в сторону. По окончании смены я вернулся на станцию, захватив с собой поврежденную деталь. При ближайшем рассмотрении я с удивлением обнаружил, что она полностью исправна и не погнулась, как я сначала подумал: просто пазы в ней не соответствовали собираемой нами модели блока. Я показал её Лэю, и он определил, что эта растяжка для марсианских вариантов модульных станций «Циклон-12». Мы с Сингхом сверили идентификационный номер детали на компьютере. Оказалось, что Лэй прав. Тогда мы пошли в ангар и распаковали контейнер с растяжками. Все детали оказались нашими – для станции «Гелиос-10». Как в контейнер попала единственная некалиброванная растяжка, трудно сказать, но мы не стали ломать над этим голову, а просто отложили ее.

– На следующий день, 16 мая, я опять был снаружи и следил за сварочными работами. Дроиды трудились слаженно и быстро, и мне по большому счету делать было нечего. В какой-то момент я и увидел необычные отблески в том направлении, где накануне искал растяжку. Будто кто-то фонариком светит. Я оставил роботов одних и пошел посмотреть, что это там посверкивает. Подойдя к самому краю ущелья, я заметил невдалеке человеческую фигуру. Посветив фонарем, я подумал, что это кто-то из наших – Лэй или Сингх – в стандартном оранжевом скафандре. Недолго думая, я окликнул и спросил, что он здесь делает.

– Кто – «он»?

– Ну, это… Лэй или Сингх. Я же думал, что это кто-то из них. А он… этот, в скафандре, не оборачиваясь, отвечает, что, мол, здесь одну вещь потерял. Голос на Лэя очень похож мне показался. Я удивился, подумал, что он про растяжку мне говорит, а я же еще вчера её нашел, и мы все вместе её осматривали. В таком духе я ему и ответил. А сам все ближе к нему подхожу. И тут он оборачивается и как закричит, что потерял не какую-то растяжку, а платформу, в которой весь запас кислорода, и что у него осталось воздуха всего на несколько минут. Он как-то неловко шагнул ко мне, споткнулся и медленно полетел в пропасть. Я сразу не сообразил даже, что происходит, не успел его подхватить, да и был немного… того… Как бы это сказать…

– Мы слушаем вас.

– …растерян… испуган… Да, испуган. Потому что мне показалось, что сквозь забрало шлема на меня смотрело не лицо, а… Нет, наверное, мне это показалось.

– И всё же, инженер Локкерби, что с лицом астронавта вам показалось не так?

– Оно было какое-то иссохшее, сморщенное, как печеное яблоко…

– Продолжайте.

– Я срочно позвал Сингха и вызвал универсального дроида. Я предполагал, что нам придется Лэя вытаскивать. Но к краю пропасти пришел не только Сингх, но и Лэй. Как выяснилось, он в этот день работал внутри станции и до этого момента вообще не выходил на поверхность. Мы сообщили о произошедшем на «Амулет», но там тоже все находились на месте. Поиски на дне ущелья ничего не дали.

– А что вы сами думаете по этому поводу?

– Даже не знаю. Судовой врач позже сказал, что это галлюцинация от некачественной воздушной смеси в моем скафандре. Может, и так, не знаю. Но галлюцинаций у меня ни до этого, ни после никогда не наблюдалось, да и медкомиссия не нашла никаких отклонений, ведь есть же её заключение, вы можете его прочитать.

– Комиссия ознакомилась с заключением медиков. А вы не запомнили никаких особых примет человека – рост, особенности скафандра, что у него было в руках?

– Нет. Когда на человеке скафандр, рост определить очень проблематично, в руках он, по-моему, ничего не держал. Но на груди у него крепился нестандартный прибор, похожий на универсальный геологический анализатор. Да, и еще – он был в очках! Я успел это заметить – линзы сверкнули, когда он ко мне повернулся. Вы же знаете, что почти никто под скафандр не надевает очки – все пользуются контактными линзами. Если очки сползут, то обратно их надеть вряд ли получится – для этого надо открывать забрало шлема. Некоторые, правда, резинками дужки сзади соединяют, но это тоже ненадежно…

– Больше ничего?

– Н-нет… Хотя… номер. Номер на заплечном ранце запомнил: сорок семь.

– Сорок семь? Вы уверены?

– Да, абсолютно. Когда я к нему подошел, он стоял ко мне спиной, и я осветил его фонарем. Сорок семь – я точно помню!

– Спасибо, инженер Локкерби.

Справочно

Видеорегистратор в скафандре Ш. Локкерби был неисправен и не работал. Съемка с камеры, установленной у входа на станцию, велась, но угол обзора таков, что нужный сектор в кадр не попал.

Документ № 2

Совершенно секретно

Дознание по делу № 23-567/н

«Призрак Тритона», Том 3

Приложение

Краткая выписка

из отчета начальника

марсианской станции

«Циклон-23» Ф. Бейли

15 мая 2263 года планетолог Ференц Лайош выехал на легкой гравиплатформе с марсианской станции «Циклон-23» и направился в сторону завода по производству кислорода для пополнения запасов воздуха базы. Через четыре часа он перестал отвечать на наши запросы. Предпринятые попытки обнаружить астронавта не увенчались успехом. Запаса кислорода у него было на шестнадцать часов, плюс дополнительные баллоны на двадцать часов, запас хода гравиплатформы – не более ста километров. Гравиплатформа через две недели была обнаружена в ста тридцати двух километрах от станции. Запасные баллоны на ней остались неиспользованными.

Документ № 3

Совершенно секретно

Дознание по делу № 23-567/н

«Призрак Тритона»

Том 3

Приложение

Справка к делу

Ференц Лайош был обнаружен случайно 23 апреля 2265 года (почти через два года после исчезновения) в 278 километрах от станции «Циклон-23» при воздушном картографировании поверхности Марса. Тело частично мумифицировано, причина смерти – удушье от нехватки кислорода. При нем находился переносной универсальный геологический анализатор. Номер скафандра – сорок семь.

Документ № 4

Совершенно секретно

Дознание по

Делу № 23-567/н

«Призрак Тритона»

Том 4

Решение специальной Комиссии

КОНОКОМа

1. Гибель астронавта Ференца Лайоша квалифицировать как несчастный случай.

2. В связи с выявленными необычными обстоятельствами предложить научному отделу КОНОКОМа продолжить работу.

5 июня 2265 года

Подписи членов Комиссии

Документ № 5

Совершенно секретно

Дознание по Делу № 23-567/н

«Призрак Тритона»

Том 4

Резолюция Научного отдела

КОНОКОМа

«Списать в архив».

30 декабря 2265 года

Нач. научного отдела М. Штольц

– Получается, что научный отдел так ничего и не обнаружил? – спросил Сноу. – И сам же в этом расписался?

Блумберг кивнул и стал смотреть на запад – туда, где еле рдели последние всполохи вечерней зари.

– И что такого необычного в этом деле? – продолжил Ричард. – Ну, нашли его почти в трехстах километрах – эка невидаль! И не такие случаи известны. А что там привиделось этому инженеру на Тритоне – вообще ерунда. Насмотрелся и наслушался сообщений по поводу исчезновения и поисков планетолога – вот и примерещилось незнамо что. Вампирный ужас!

Айво повернул голову:

– Ужас, говоришь? Вампирный? А как тебе понравится тот факт, что галлюцинация Локкерби по времени абсолютно точно, до минут – это проверено – совпадает с моментом, когда у венгра на Марсе кончался кислород. Это – раз. Проверено – Локкерби и Лайош в жизни никогда не пересекались и друг друга знать не могли. А когда Локкерби показали фотографию Лайоша, он опознал его. Это – два. Исчезновение и гибель венгра не освещались в СМИ, и, следовательно, знать об этом Локкерби не мог. Это – три.

Сноу задумчиво потер переносицу.

– И очки он носил?

– Венгр? Да, носил.

– Хорошо, тогда объясни мне, в чем там закавыка?

– А я-то откуда знаю?! Дело давно в архиве, я им не занимался, Штольц его вел, мой предшественник. А у меня с ним сам знаешь, какие непростые отношения.

– А зачем тогда ты мне всё это рассказал?

– Чтобы ты понял, что легенды внеземелья, которые циркулируют в среде астронавтов, имеют под собой реальную почву.

– И да и нет, Айво. Есть, действительно, легенды, которые основаны на прочных фактах, и тут я с тобой спорить не стану. А есть мифы, фантазии, героический эпос внеземельщиков, если хочешь. Небывальщина, одним словом.

– Ну, как знаешь, – Айво снова отвернулся к окну. – Только ты имей в виду, что Джонсон нам сейчас тоже может порассказать всякой небывальщины, как ты выражаешься. Так ты постарайся с ним без твоего скепсиса разговаривать, а то…

– Ладно, ладно, Айво! Что ты, ей-богу?

Сноу несколько секунд просидел неподвижно, потом набрал номер:

– Инспектор Леруа! Добрый вечер… Да, да, конечно… Что звоню? Инспектор, медики еще не назвали причины смерти Добровольского? Как? Острая сердечная недостаточность. Других… Понятно. Спасибо, инспектор, до свидания.

Ричард выключил МИППС и взглянул на Блумберга. Тот, продолжая смотреть в окно, прокомментировал без всякого выражения:

– Это тот диагноз, когда врачам просто нечего сказать.

Оба конокомовца замолчали, каждый по-своему обдумывая сообщение Леруа.

– Через семь минут мы совершим посадку в Зандворте, – прозвучал механический голос дроида-пилота, и пол кабины стал проваливаться вниз. – Прошу приготовиться и пристегнуть ремни безопасности. Начинаю снижение.