Читать книгу Посмотри в глаза чудовищ - Михаил Успенский - Страница 11

– Что рассказывать? – спросил Илья.

– Всё.

И – хлынуло из него… В сумбурной, местами русской, местами цыганской, местами испанской речи события осени сорок второго мешались с зарёй перестройки, а ужас воспоминаний о том, как ягд-команды[165] гнали отряд на эсэсманов, а эсэсманы – на егерей, мерк перед ужасом недавним, когда заявились к нему, барону крымских цыган, какие-то неправильные – с виду цыгане, но речи не знавшие и вытворявшие такое, что он, в свои шестьдесят пять ещё чёрный, как головешка, поседел за неделю… не спрашивай, батяня, лучше не спрашивай, всё равно не смогу рассказать, потому как и слов таких нет, и грех, смертный грех об этом даже рассказывать…

– Илья, – сказал Николай Степанович. – Помнишь обер-лейтенанта Швеллера? У него ведь тоже слов не было, поскольку русского не знал. А как рассказал-то всё!

– Батяня… Боюсь я. Вот те крест: боюсь до смерти. Хуже смерти. Вот сейчас мы с тобой говорим, а они слушают… Под полом сидят.

Николай Степанович посмотрел на Гусара. Гусар отрицательно покачал головой.

– Нету никого поблизости, Илья.

– А не надо и поблизости. Вот тебя они за сколько тысяч километров услышали?

– Так ведь я сам сюда попал. Они это и засекли. Это-то и дурак засечь может.

– Ой, не знаю я, командир… тебе, может, и видней, а только не понимаешь ты, с кем связался…

– Это они не понимают, с кем связались, – сказал Николай Степанович, щурясь от папиросного дыма. – Помнишь, как Эдик Стрельцов после отсидки[166] на поле вышел и кое-кому класс показал? Вот примерно так я себя сейчас чувствую.

– Показал, – согласился Илья. – Да недолго прожил…

Они сидели на веранде дачи одного старинного коктебельского приятеля (а точнее сказать – внука одного старинного коктебельского приятеля) Николая Степановича. Было очень тихо вокруг. Домики соседей стояли запертые. Два мощных кипариса росли по обеим сторонам крыльца. Пахло сыростью и прелой листвой. На Илью с перепугу накатил жор, он опустошал одну за другой банки с хозяйской тушенкой и запивал хозяйской «изабеллой». Николай же Степанович, напротив, испытывал отвращение ко всяческой пище. Он лишь пригубил вино и теперь жевал корочку, чтобы унять спазмы в желудке.

– Ну, ты меня до срока не отпевай, а давай по порядку: сколько их было?

– Сначала – четверо.

– А потом?

– Не сосчитать, командир. Они же лица меняют, вот как мы – штаны.

– Понятно. Стрелять не пробовал?

– Один мой попробовал…

– Ну, и?…

– Рука чернеть начала. Потом его же и задушила. Своя же рука.

– Это они тебе глаза отвели.

– Клянусь, батяня! Я, что ли, не знаю, как глаза отводят? Да я сам кому хочешь отведу! Настоящие они… Те самые…

– Настоящие кто?

Илья огляделся по сторонам, потом наклонился вперёд и прошептал:

– Барканы.

Николай Степанович откинулся, посмотрел на Илью с особым интересом.

– А ты откуда это слово знаешь?

– Цыгане много чего знают, командир. Знают, да не говорят. Потому, может, и носит нас с места на место…

– Чтоб не нашли?

– Не смейся, командир. Это ж не от головы, это от задницы идёт.

– Мне, брат, не до смеха. Идём дальше. Свою порчу они снимать умеют?

– Должно, умеют. Да как заставить?

– Заставить – дело моё. А найти их – ты мне поможешь.

– Командир… лучше кончи меня сам, и на том успокоимся. Лучше ксерион найди.

– Глухонемой сказал, что раньше марта не доставят. А кто доставляет и откуда – не знает он. Может, ты знаешь?

– До конца не знаю. Но доставляет его откуда-то с Урала человек с пятном вот здесь, – и Илья показал на лоб.

– Горбачев Михаил Сергеевич? – усмехнулся Гумилёв.

– Опять смеёшься, командир… Имя его не знаю, а зовут – Серёга-Каин. И будто бы, брешут, он тот самый Каин и есть…

– Брешут, – сказал Николай Степанович. – Тот помер давно. Ламех[167] его замочил. Так что – не тот.

– Тебе виднее, командир, – неуверенно сказал Илья. – Может, и не тот…

– В лицо ты его знаешь?

– Да.

– Значит, найдём… Теперь дальше: что это было за паскудство с детишками?

– Ох, командир, командир… теперь на всех цыганах грязь через это… Они это делали, они, понимаешь? Не цыгане. А зачем и для чего, я не знаю. Не побираться, нет. Денег у них и без того… не приснится нам столько даже к большой войне…

– Куда они детей потом девали? Кто увозил, знаешь?

– Морем увозили, а кто и куда – только старая ведьма знала. Вот её и пытай.

– Оно бы можно было, да сильно мой друг осерчал, когда внутрь вошёл и всё там увидел.

– Постой, командир. Он что, её видел?

– Видел.

– И… что?

– Кончил он её. Да так, что и допросить уже нельзя было. Нечего было допрашивать. Мозги по стенам.

– Он её кончил – и живой остался?! Значит, можно их?…

– Можно, Илья. Если не бояться – всё можно. Илья, вспомни, как ты карателей боялся, а потом они от тебя бегали, от сопляка?

– Тогда, командир… – Илья встал, распрямился. – Боец Агафонов поступил в ваше распоряжение!

– Вольно, боец. Продолжайте песни петь и веселиться…

– А я ведь тебя искал, командир, – сказал Илья, вскрывая очередную банку. – И как из Аргентины вернулся, и потом, когда эти… Была у меня на тебя надежда. И все цыгане тебя искали для меня.

– Это трудно сделать, пока я сам не позволю, – сказал Николай Степанович. – Или не вляпаюсь по неосторожности…

– Я ещё там, в болотах, понял, что не простой ты человек, – сказал Илья с гордостью. – Ещё до того, как ты открылся.

– Не свисти, боец. Если кто чего и понимал, так это наш Филя. А чего ты из Аргентины-то вернулся? К берёзкам потянуло?

– Не согласен оказался я с кровавым режимом Перона[168], – важно сказал Илья и вдруг захохотал.

– Понятно. Жеребца у кого-то увёл.

– Не, командир. Выше бери.

– Ну, тогда бабу у Перона. Эву – или как её там?…

– Не, командир. Ещё выше.

– Эйхмана для евреев выкрал[169]?

Илья обомлел. Пустая банка выскользнула из руки и покатилась по столу и шмякнулась на пол.

– Ну ты колдун, командир… – сказал он севшим голосом.

– Так ты теперь должен быть почётным гражданином Израиля?

– Ну так… да. Почётный. Сказали, даже обрезания можно не делать.

– А там тебе чего не зажилось?

– Ну… жарко там. Да и тесно.

– Не развернёшься? – посочувствовал Николай Степанович.

– Вроде того… Да и война там всё время… И по субботам – ни петь, ни пить… Хоть и не в том дело. А не знаю сам, командир. Плюнул на всё, дом продал и сюда приехал. Зачем, почему… Может, знал, что тебя увижу. Может, ещё что.

– Как там наши полещуки[170], в Аргентине-то?

– А как была вёска, так вёска и осталась. Живут. Гражданство купили за твоё золотишко, налоги платят, и дела никому до них нет.

– Поезда под откос не пущают?

– Да нет там откосов… По праздникам, бывает, с немецкой деревней стенка на стенку бьются. За командира, мол – получите!.. Ты им напиши непременно, что жив. А то забьют немцев, изведут ни за что…