Читать книгу Любовь и буто в эпоху протеста - Михаил Земсков - Страница 3

Мастер буто выглядел молодо, лет на тридцать пять, хотя позже я узнал, что ему сорок восемь. Худое жилистое тело, бритая голова, подведенные черной тушью внимательные глаза. Перед началом первого занятия он попросил нас сесть на пол, в кружок, представиться, рассказать о своем опыте в танце и почему мы оказались в этом зале. Рассказы учеников были похожи. Почти все занимались каким-либо видом танца и почти ни у кого не было опыта в буто. Почти каждый хотел узнать, что это такое и попробовать для себя. Лия сказала, что видела много видео танцоров буто и слышала очень разные истории об этом танце. Аида сказала, что хочет почувствовать возможность нового движения для своего тела и что это нужно для ее занятий актерским мастерством. После знакомства мастер коротко сказал, что буто, или по-другому, «танец тьмы» – это не только танец, но и медитация, и непрерывный поиск своих корней и глубинного ядра своей сути. А с другой стороны – поиск корней и глубинного ядра Вселенной, и процесс взаимодействия своей внутренней сути с внутренней сутью всего окружающего. Хотя на самом деле это нужно только для того, чтобы осознать их единство, а потом – то, что они вообще не существуют, и в мире есть только пустота. Потом мастер попросил в течение семинара просто следовать его инструкциям, а если что-то будет непонятно – спрашивать.

– Для более легкого и полного вхождения в особенное состояние «танца тьмы» и концентрации на своих ощущениях танцорам, особенно начинающим, удобнее выполнять все движения с закрытыми глазами, – мастер медленно сомкнул веки, плавно повел головой в одну сторону, потом в другую – словно уже начал танец. Через несколько секунд открыл глаза и продолжил:

– В начале танца движения всегда должны быть очень медленными. Лучше начинать с шагов – со специальной походки. Полусогнутые ноги по очереди медленно движутся вперед. Ступни лучше не отрывать от пола, пусть они еле заметно скользят по нему, – мастер показывал движения, основная сложность которых оказалась в том, чтобы делать их в таком же неестественно замедленном темпе, как делал это он.

– Главная цель, почему походка должна быть такой медленной – для вашего танца нужно, чтобы духи мертвых смогли войти в ваше тело. А духи мертвых движутся очень медленно. Настоящий танец буто начинается только тогда, когда в ваше тело входит какой-нибудь дух и начинает в нем танцевать, – мастер говорил на английском с мягким акцентом; его ассистентка, выполнявшая упражнения вместе с группой, переводила на русский.

– А как почувствовать, вошел уже в твое тело дух, или еще нет? – Спросила одна девушка.

– Прислушиваться к своим ощущениям и довериться им. Вы обязательно почувствуете.

Ученики угловатыми и неестественными движениями скользили от одной стены зала к другой – гораздо быстрее, чем показывал мастер.

– Медленнее, еще медленнее, – повторял он.

К концу трехчасового занятия эта медленность изменила во мне что-то.

С самого начала предвыборной кампании наш новостной вебсайт давал много материалов о Марате Сапиеве и о работе его штаба. Мы публиковали репортажи с его встреч с избирателями, обсуждали скандалы с отменой таких встреч и неуклюжим вмешательством различных госорганов в проведение его кампании.

Моего начальника звали Антон Буров. Формально он был главным редактором интернет-издания, но, я думаю, что он также был и его со-владельцем, хотя почему-то это скрывал. Основным же владельцем являлся один крупный бизнесмен. За исключением частностей, с Буровым было приятно работать. Общаться – в меньшей степени. Чувствовалась в нем какая-то гнильца. Хотя, возможно, эту гнильцу в нем замечал я один. Остальные сотрудники редакции, партнеры, клиенты или просто знакомые обычно относились к нему с уважением и симпатией. Так что, вполне возможно, меня просто посещали приступы паранойи на фоне необъяснимой личной антипатии к шефу. Замечал ли он мою антипатию? По-моему, нет. Иногда после работы мы выходили в ближайший бар попить пива. Я смеялся его шуткам (он любил шутить), после второй кружки – почти искренне.

– Спасибо! Я не хочу! Мне нужно домой! – Тональность каждой фразы стремилась вверх, но в крик не переходила. Лия резко закинула сумку на плечо, развернулась и быстро пошла по улице прочь – в ответ на мое приглашение зайти вместе с Аидой в кафе (после буто часто хотелось зеленого чая). В ту минуту, погруженный в себя после длинного сюрреалистичного танца, которым закончилось второе занятие буто, я не понял, что с ней происходило. В другой ситуации я бы остановил ее, обнял, расспросил, рассмешил какой-нибудь шуткой. Но тогда я только посмотрел ей вслед, предполагая, что психоделический танец вызвал в ней какие-то глубокие переживания, которые ей лучше осознать и обдумать в одиночестве. Но вскоре я понял, что дело было в другом.

Последний длинный танец был парным, и я танцевал его с Аидой. Задание мастера для него прозвучало так:

– Во время этого танца прогуляйтесь по бритвенному лезвию ностальгии. Часть танца может быть совместной с партнером, и вы будете переступать ногами по лезвию друг за другом, вторая часть – индивидуальной, и каждый из вас будет сам нащупывать следующий шаг. Вы с партнером должны сами решить, когда вам танцевать вместе, когда – отдельно. Главное – прислушиваться к себе и к партнеру. Постарайтесь дойти до конца лезвия – вдвоем с партнером или в одиночестве – и ощутить, как на следующем шаге под вашей ногой окажется пустота.

Мы с Аидой весь танец протанцевали вместе. Я не знаю, дошла ли она до конца лезвия и ощутила ли пустоту под ногой. Мы никогда не обсуждали то, что чувствовали во время буто. Это, наверное, и невозможно объяснить. Я, например, закрыв глаза, медленно наклоняясь к полу и соприкасаясь плечом со спиной Аиды (ее тело тоже опускалось – она медленно приседала), видел мартовский черноватый снег, очень близко. Видения во время танца возникали от вхождения в особое медитативное состояние, а также от музыки – всегда необычной и непредсказуемой, то расслабляющей и космической, иногда с умиротворяющими звуками природы, то резко психоделической, с электронными запилами и индустриальным шумом. Когда мы опустились на пол, и Аида вытянула руку вдоль моей спины, я лег лицом на снег, и его жесткие кристаллы, расцарапав мое лицо, вдруг проникли под кожу и растаяли под ней. Вместе с ними моя плоть начала таять и, превратившись в воду, стекала в землю и таким образом уходила в прошлое. Во всем моем теле – ощущение умирания. Это течение воды происходило долго, мы с Аидой снова двигались, с закрытыми глазами, но не теряя контакта друг с другом. Импульсы движений приходили неожиданно, подхватывали то ее, то меня, то обоих одновременно. Потом Аида, схватив меня за шею, валила на пол, поднимала, тянула за собой. Мы встали на ноги, она продолжала тянуть меня куда-то, ее сильные тонкие пальцы не отпускали мою шею. Череда картинок промелькнула перед моим внутренним взором – деревянная детская кроватка, сломанные качели, молодая мама с длинными пышными волосами, размеренный голос бабушки, потом все почернело, я быстро двигался в пространстве, а невидимое лезвие проходило через меня. Я не мог на него наступить, потому что не видел его, но чувствовал, как оно разрезало меня. Вдруг я увидел Надю – девушку, в которую был долго и безответно влюблен в старших классах школы. Мне представлялось, что сейчас она держит меня за шею и тянет за собой. Потом рука ее стала дряхлеть, Надя повернула ко мне свое стареющее на глазах лицо. У меня к горлу поднялось судорожное рыдание. Проглотив его, я схватил Надю/Аиду за руку, потом за плечо, притянул ее к себе, потом оттолкнул, но тут же снова схватил ее за плечи. Но теперь она оттолкнула меня и словно сломалась вся, опустившись на пол. Сжавшись, прислонилась лопаткой к моей ноге. Я замер, потом медленно опустился на пол рядом с ней. Я не знаю, вселялись ли в меня во время того танца какие-нибудь духи мертвых, но в те минуты, когда я очень медленно опускался на пол к Аиде, стараясь не потерять контакта с ее лопаткой, а потом осторожно перехватывал это соприкосновение сначала рукой, затем плечом, ухом, виском, лбом, внутри меня отчетливо присутствовали три ощущения. Первое, самое сильное, было связано со смертью – как будто я запустил ее в себя и почувствовал суть ее природы. Эта суть заключалась в том, что смерть – не финальный момент в жизни живого существа, а она растянута во времени и пространстве до бесконечности, как бескрайний серый океан, заполняющий всю Вселенную, и каждое живое существо плывет в нем, постепенно умирая. Вторым было ощущение страдания – которое, как я теперь понимал, тоже длится бесконечно – и которое физически сдавливало что-то в моей груди. Третьим ощущением была огромная радость от того, что я как будто бы видел смерть и страдание со стороны, и значит – поднялся над ними, взлетел из океана, словно летучая рыба, хотя и неминуемо упаду в него снова. Подтверждением того, что я находился вне океана и наблюдал за всем сторонним объективным взглядом, было присутствовавшее все время осознание соприкосновения с живым телом моей партнерши, ее лопаткой. Это касание, являясь чем-то самым важным в тот момент, наполняло меня счастьем и вызывало невероятную благодарность Аиде.

Я не заметил, как Лия, чьей партнершей оказалась Наташа – небольшая худенькая девушка – на середине танца вышла в туалет, а, вернувшись в зал, не продолжила прогулку по ностальгии, а села на пол у стены и просидела так до конца занятия, наблюдая за Аидой и мной.

– Я не очень хорошо себя чувствую. Поеду домой, – Аида отставила недопитую чашку зеленого чая.

– Что случилось?

– Не знаю… Давление.

– Голова болит? У тебя пониженное или повышенное?

– Не знаю… Давление окружающего… Давление всего этого мира. Тебе не кажется, что на этой планете все очень тяжелое, плотное и объемное? Густой воздух, вязкая вода, навязчиво квадратные и грубые предметы?

Я пожал плечами.

– Никогда не обращал на это внимание. Хотя несовершенство встречается во всем.

– Да, несовершенство… – Задумчиво повторила Аида, потом поднялась со стула и взяла свой рюкзачок.

– Давай я подвезу тебя.

– Только если это тебе несложно, если у тебя есть свободное время, и если ты этого хочешь.

– Да, все примерно так, – усмехнулся я.

Мы больше молчали, чем говорили.

– Как ты себя чувствуешь? – После долгой паузы спросил я.

– Лучше.

– Давление проходит?

– Ты знаешь, что во время полета пульс у птицы больше тысячи ударов в минуту? А кровяное давление такое, что от резкого испуга могут разорваться артерии, и она умрет.

Я выжимал педаль газа. Очень странно себя чувствовал. Представлялись кадры лавы, стекающей из жерла вулкана. Снаружи – темный плотный застывающий слой, а внутри ярко-красное, горящее – движется, кипит, колышется. Кажется, что сейчас взорвется все изнутри, и красные брызги полетят в стороны. Но не взрывается, хотя и переполнено энергией. Такой лавой я чувствовал себя в тот вечер. Подрагивающая и переполненная энергией нога выжимала педаль газа.

– Ты все-таки куда-то торопишься? – Спросила Аида.

– Нет, – с усмешкой выдохнул я и сбросил газ. – Просто странное чувство внутри, и хочется ехать быстро.

– Я совсем не против, мне нравится. Просто стало интересно.

Мы снова замолчали.

– Я иногда не знаю, зачем я делаю следующее движение. И в такие минуты хочется лечь и больше никогда не двигаться, – тихо сказала она.

Необычная естественность и откровенность общения с Аидой вызывали странные и волнующие ощущения, которые при этом казались очень знакомыми. Хотя я понимал, что очень давно ни с одним человеком не общался так просто, с эксгибиционистской искренностью до предела, и о чем-то самом главном. Позже я догадался, откуда эти ощущения были мне знакомы. Таким же образом я общался в детстве с друзьями, лет в пять-шесть. Без задних мыслей, выговаривая все, что хочется сказать, и замолкая, когда сказать нечего. И все, о чем мы говорили тогда, казалось самым главным.

– У тебя в машине что-то не так, – вдруг сказала она. – Присутствие смерти.

Я с тревогой посмотрел на нее. У меня уже возникали подозрения, что Аида не совсем психически здорова, и теперь внутри екнуло – не начинается ли у нее какой-нибудь приступ. Она подалась вперед:

– Можно отстегнуть ремень?

– Отстегни. Что происходит? Остановиться?

– Нет. Наоборот, езжай быстрее.

Она отстегнула ремень, еще сильнее сдвинулась вперед, выпрямилась и положила руки на приборную панель:

– Так лучше. По крайней мере, легче дышать, – оглянулась назад, – у тебя кожаные сиденья… – проговорила расстроенно.

– Да, а что?

– Здесь душа животного, с которого сняли эту кожу. Я ее чувствую. Она страдает, и враждебно настроена к нам, потому что мы живые.

– Мы скоро приедем. – Спокойно сказал я. – У тебя часто такое бывает – что чувствуешь души мертвых, и всякое такое.

– Всякое такое? – Непонимающе посмотрела на меня.

– Ну не знаю… Может быть, что-то еще с тобой происходит… Из ряда вон выходящее – как видеть души мертвых. Это же ненормально.

– Не знаю, что ты имеешь в виду под ненормальным и из ряда вон выходящим… Происходит. Все время что-то происходит, каждую секунду что-то происходит. Вот сейчас из-за порыва ветра с березы около моего дома сорвался лист, который должен был упасть только через месяц. Разве это нормально? Разве это не из ряда вон выходящее? Представляешь – вся последовательность событий этой Вселенной, все ее взаимоотношения со временем нарушены. Вселенная теперь погибнет раньше.

– Может, он не сорвался. Или сорвалось еще триста листьев.

– Нет. Сорвался только он. Я знаю.

– Да, в этой жизни много странностей. Но что касается душ мертвых?

– Что… касается… душ… мертвых? – Медленно повторила она. – Это мертвые касаются меня. Иногда кажется, что они меня специально преследуют.

– Часто они тебя касаются?

– Почти каждый день, когда не пью таблетки.

– Таблетки тебе психиатр прописал?

– Да, но это было давно. Я их не пью.

– У тебя шизофрения? Или паранойя?

– Нет. У меня первичные признаки шизотипического расстройства. Это может перерасти в шизофрению при определенных условиях. Но может и не перерасти. Только я этого не узнаю.

– Почему?

– Когда шизофреники становятся шизофрениками, думаешь, они это осознают? Особенно точное время, когда они ими стали. Допустим, вот сейчас, – она посмотрела на часы, – в двадцать три двадцать восемь ты стал шизофреником. Две минуты назад, в двадцать три двадцать шесть, еще не был, минуту назад – еще не был, а тридцать секунд назад – ты уже шизофреник. Теперь можно наконец стать свободным, расслабиться и делать все, что хочется. Поздравляю.

Я усмехнулся – то ли искренне, то ли наигранно.

– Так что если у меня вдруг начнется шизофрения, ты мне скажи об этом. Не знаю, будет ли в тот момент эта информация полезна для меня, и смогу ли я ее осознать, но на всякий случай…

Мне хотелось задать еще много вопросов, но я почувствовал, что сейчас не время для них. Мы молча доехали до ее дома. Аида быстро выскочила из машины и захлопнула дверь. Я тоже вышел из машины и, щелкнув сигнализацией, подошел к ней.

– Как ты?

– Лучше.

Она опустила голову и посмотрела на мои туфли.

– Нет, только не про них… – С легкой усмешкой проговорил я. – Я только купил их… за дикое количество убитых енотов…

Она подняла на меня пустой непонимающий взгляд.

– В смысле, у.е. – осекшись, быстро проговорил я. – Убитыми енотами на жаргоне называют у.е. – условные единицы.

– Да, я знаю, слышала, – задумчиво проговорила она и еле заметно улыбнулась – улыбкой более таинственной, чем у Джоконды.

Некоторое время мы стояли друг напротив друга, ничего не говоря. Аида, опустив голову, рассматривала что-то на земле, потом на двери машины, потом снова на моих туфлях. Хотя, возможно, и не рассматривала, а находилась в это время где-то далеко. Я смотрел на ее лицо, потом на плечи, руки, всю ее фигуру. В ее красоте, казавшейся идеально-кукольной, удивительным образом совмещались податливая мягкость плюшевой игрушки и изломанность марионетки.

Я подошел к ней вплотную, чтобы обнять, но она легко толкнула меня головой в грудь и отошла на шаг:

– Можно не так?

– А как? – Я хотел снова приблизиться к ней и повторить попытку, но потом все-таки решил, что лучше этого пока не делать.

Она отвернулась.

– Вот эта береза. – Проговорила после паузы и кивнула в сторону. – Из-за которой Вселенная умрет раньше.

Береза показалась мне чахлой.

– Может, срубим ее? – Улыбнулся я.

Аида посмотрела на меня долгим странным взглядом и вдруг заливисто рассмеялась.

Мы снова молча стояли друг напротив друга. Аида в медленном ритме двигала пальцами поднятой к груди правой руки – словно выполняла ими миниатюрный хореографический перфоманс.

– Ты работаешь актрисой? – Спросил я.

– Пока это вряд ли можно назвать профессиональной деятельностью. Занимаюсь в одной студии, играла в нескольких постановках, даже снялась в одном сериале. Но… – она замолчала.

– Что «но»? – спросил я после паузы.

– Я пока даже для самой себя не могу сформулировать это «но», но оно есть. Так что пока я просто называю его «но». – Указательный и средний пальцы правой руки Аиды выпрямились, остальные сжались в кулак: ладонь превратилась в «шагающего человечка». Этот человечек прошагал по моему телу от живота к левой ключице. Здесь ладонь раскрылась, и тонкие пальцы осторожно обхватили мое горло.

– Некоторые народы верят, что душа живет в горле, – Аида мягко провела подушечками пальцев по моей сонной артерии. – Хочу погладить твою душу.

Продолжая поглаживать мое горло, она медленно положила голову мне на грудь.