Читать книгу Тени забытого сада - Мила Суркова - Страница 7

Перед майскими праздниками я отрезала косы и, увидев себя в зеркале, осознала, что это первое изменение в череде предстоящих. И дело не во внешности, а в будущих событиях. Среди черных прядей стала отчетливо видна широкая светло-русая – бабушка называет ее счастливой отметиной. Ее легко было прятать в косе, теперь она получила свободу и светится как лунная дорожка на реке.

Где сейчас моя счастливая отметина? Волосы цвета грусти появились рано и постепенно вытеснили темные, нивелировав светлую прядь. Она потерялась.

Но это самая незначительная потеря из тех, что случились в жизни.

В середине мая, на месяц раньше срока, родился Петя.

Рассматриваю розовое личико братишки, трогаю белесые бровки, тонкие пальчики на руках. Луч солнца падает ему на лицо, Петя волнуется, я смеюсь: его ушки просвечивают словно розовая бумага. Трогаю их – они мягкие, как перышки.

Петя слаб, ему нужен серьезный уход, и мама работать не может. Моя мечта о Москве становится недосягаемой. Я не могу оставить ее одну с ребенком и говорю, что пойду на завод. Иначе на что мы будем жить?

– Нет, тебе надо поступать в институт, – не соглашается она.

«Но где взять деньги? Их нет даже на билет», – думаю я.

– Я займу, продадим ковры, книги, все лишнее, – говорит мама. – Отец предлагает приехать в Уральск и поступать в педагогический, но я могу попросить его помогать тебе и в Москве.

– Нет, не нужно, не проси. У него семья, дети.

Конечно, я могу рассказать папе о своей мечте, он поймет и поможет. Я же его дочь! Нет, не буду просить деньги. Что ж, Уральск так Уральск. Буду получать стипендию, жить у его брата (так сказал папа). Решено.

– Я постараюсь найти деньги, – обещает мама.

– Не надо, мама, поеду в Уральск. Потом, если появится возможность, переведусь в Москву, – стараюсь произнести это оптимистично.

Говорю и с горечью думаю: «А как же Саша?» Но ответа на этот вопрос у меня нет. «Вера, мы вместе справимся с трудностями. Только приезжай», – читаю в каждом письме. Лиза говорит мне, что я могу потерять его: долгая разлука – опасно.

Накануне выпускного вечера мама подарила мне свой золотой браслет.

– Это от твоей прабабушки. Сделан ее отцом, известным ювелиром. Браслет передается по наследству – как оберег семьи. Теперь он твой. У тебя жизнь должна быть лучше, чем у меня, – последняя фраза прозвучала грустно.

– Бабушка, это они? Птицы райского сада? – изумляюсь я, рассмотрев на браслете двух птиц с женскими головками и глазками-изумрудами.

– Да, Верочка, они. А это ветви и листья Дерева Жизни. Моя мама говорила, что птицы охраняют наш род. Придет время – передашь браслет своей дочке.

– Бабушка… – смущаюсь я. – О чем ты говоришь?

После официальной части выпускного все отправились встречать рассвет на Волжскую ГЭС.

Темные краски ночного неба на востоке начали бледнеть, наливаться серым. Слышно, как река бьется о плотину, преградившей ей путь.

Одноклассники ушли вперед.

– Если ты не едешь в Ленинград, тогда я тоже буду поступать в Уральске, – заявляет Лиза.

– Где ты там будешь учиться? Твоего института там нет. Хочешь отказаться от своей цели?

Лиза вздыхает:

– Надо что-то придумать.

Мы перебираем разные варианты, но обе понимаем, что это фантазии.

– Ничего, смотрим вперед с оптимизмом, – подводит итог Лиза.

Я думаю о том, что начало взрослой жизни выглядит грустно.

Непривычно идти на каблуках. Ноги устали. Пятки жжет. Снимаем туфли и босиком ступаем по теплому асфальту.

– Вера, ты знаешь примету?

– Какую?

– Спросить имя встречного парня.

– Зачем это знать?

– Такое имя будет у твоего мужа.

– Ты веришь в это? Сейчас вот к Димке подойду, он самый умный у нас. Пусть муж такой же будет.

– Нет, Вера, нужен незнакомец.

– Да кто же тут ходит так рано? Одни привидения.

Мы хохочем и вдруг замечаем высокого мужчину, идущего навстречу.

– Девчонки, поздравляю, – сказал он, поравнявшись с нами.

– Спрашивай, – шепчет Лиза.

– Почему я? Давай ты.

– Я у следующего спрошу.

Мужчина уходит все дальше. В меня вселяется озорной дух, и я кричу:

– Простите, как вас зовут?

– Максим, – отвечает он, обернувшись.

– Красивое имя, – замечает Лиза.

Мы зажимаем рты, чтобы Максим не подумал, что смеемся над ним.

– Да все это ерунда, приметы всякие.

– А ты хочешь, чтобы твоего мужа звали Сашей? – спрашивает Лиза, когда мы успокаиваемся.

– Я скучаю по нему. А замуж? Учиться надо сначала.

Саша прилетел через два дня. Он хотел быть со мной на выпускном, но не успел – восстанавливал церковь в деревне. Пришел утром. «Прости, что рано. Не могу ждать», – Саша обнял меня. «Он еще красивее, чем был», – заметалось сердце от радости и смущения.

Мама зовет нас завтракать. Шторы на окне задернуты, но солнце посылает горячие стрелы сквозь них, желая прожечь. На столе блинчики, в них завернуты ягоды. Загадываю, если нам с Сашей попадется одинаковая начинка, будем вместе. Нет, нельзя так поступать с серьезными вещами, ругаю себя. Но все же замечаю, что у Саши блинчик с малиной, мне достался с клубникой.

Выходим на балкон. Яркое солнце ослепляет. Сажусь спиной к нему, Саша напротив. Волосы его потемнели – в Ленинграде не так жарко летом, как у нас, и они не выгорают. Я наклонилась к нему – пахнет солнышком. Он потянулся ко мне, обнял, хотел поцеловать.

– Саша, мама увидит.

Я растворилась в его серых, как осеннее небо, глазах, погладила по щеке, и он целовал мои руки, глаза…

– Саша, помнишь, мы рассматривали большие снежинки, и я спросила, есть ли идеальное счастье?

– Вера, ничего идеального нет. И счастье бывает с привкусом горечи. Но если люди любят друг друга… – от волнения он не договорил. – Вот солнце… Его лучи могут вызвать слезы, но ты подставляешь им свое лицо и наслаждаешься теплом. Так и любовь. Она может принести и слезы, но отворачиваться от нее не стоит.

– Саша, хотела тебе сказать… Я буду учиться в Уральске. Улетаю через два дня после твоего отъезда.

– Вера, нет! Вера… – Он побледнел. – Как я без тебя?

– Саша, но я же никуда не денусь. Будем приезжать друг к другу. – Я провожу рукой по непослушному вихру Саши – он горячий. Мы прижимаемся друг к другу, словно боимся выйти из солнечного света в тень.

Через неделю я провожала его. Мы сидим в конце зала ожидания как две птицы в пустом лесу. Меня не покидает ощущение неотвратимости расставания и предчувствие конца, это страшит – как прыжок в бездну.

Гул аэропорта не доходит до меня, слышу только Сашу. Потянулась к нему и поцеловала – первый раз сама. Он то ли простонал, то ли подавил тяжелый вздох, прижал меня так сильно, что хрустнули косточки, спрятал лицо в моих волосах и глубоко вдыхал, словно хотел забрать с собой мой запах.

Впервые я вижу его неуверенным и смятенным.

– Ты обещаешь, что переведешься в Ленинград?

– Саша, я еще не поступила в Уральске. Вдруг завалю экзамены?

– Не завалишь, Вера, поступишь. Я пришлю список предметов, которые надо будет сдать в Ленинграде. Ты подготовишься.

Я согласно киваю и краснею от подкравшейся мысли, что обманываю его. Предчувствию, что этого не будет.

– Вера, объясни, чего ты боишься? Поехали сейчас. Я пойду на вечернюю работу, нам хватит. Тысячи людей так живут.

– Саша, тебе не работать надо, а писать картины. Ты же этого хочешь? Но у тебя не останется времени, если…

– Я хочу только, чтобы ты приехала.

Я молчу. Понимаю, что не могу сорваться и поехать с ним, лишить его возможности добиться своей цели. Если уж моя рухнула.

Объявили посадку. Саша тряхнул головой, словно отгонял сомнения. Я приподнялась на носочки, посмотрела ему в глаза – они влажно блестели, и я не увидела своего отражения. Мы поцеловались так, словно расставались на несколько часов.

Саша ушел. Я смотрела, как поникли его плечи, и мне хотелось броситься вслед. Я видела, как катился по взлетной полосе самолет, взмыл вверх, исчез в облаках, а я все стояла, и больно стучали молоточками слова: «Я его никогда не увижу». Холод спеленал меня в ледяной кокон, проник внутрь и пытался выжечь то тепло, что давал мне Саша.

Дома я плакала у мамы на коленях, она пыталась утешить меня:

– Верочка, будут каникулы, и вы увидитесь.

– Я его никогда не увижу.

Это явилось не просто предчувствием, а каким-то знанием, в истинности которого я не сомневалась. Я не могла унять обжигающих слез. «Нам не быть вместе», – горько повторяла я.

Каждый раз, вспоминая Сашу, вижу его идущим к колодцу. Налетает метель, и снежная пелена растворяет его силуэт. Я кричу, но Саша не слышит моего зова. Колодец времени поглотил его…

Первого июля я прощалась с мамой.

– Вера, ты выйдешь замуж и не вернешься к нам, – несколько раз повторяет она. Глаза ее припухли. Плакала, догадываюсь я.

– Что ты, мама, я не собираюсь замуж, – говорю, искренно веря, что через четыре года вернусь домой.

В аэропорт мы ехали с дедушкой. В автобусе я положила голову ему на плечо. Он вздохнул и сказал:

– Надеюсь дождаться тебя на каникулы.

– Что ты, дедушка, я обязательно приеду, – смотрю ему в глаза и вдруг понимаю, что он не это имел в виду.

Гудит автобус, шелестят разговоры, а я достаю январский день из ячейки памяти с надписью «Счастье». Мне шесть. Саша позвал меня на улицу, и я оказалась в белом царстве: белая земля, белые деревья и кусты, сказочные дома с крышами в белой глазури, серебристый танцующий воздух, молочное небо. Мы бегаем, солнце щурится и догоняет нас. Я останавливаюсь и то прикрываю глаза, то открываю – играю с солнцем. Снежки не лепятся: пушистый и сухой снег рассыпается на рукавичках, как сахарная пудра.

Мама с дедушкой распиливают толстый сук, что отломился от дерева. Звенит пила, извивается ее серебристое, как у большой рыбы, тело. Бабушка выносит на блюде приготовленную в печи тыкву. Пар от нее поднимается струйками, а с ними плывет аромат. Оранжевая тыква среди белого мира.

Бабушка звонко смеется, я изумленно смотрю на нее. Какой у нее колокольчатый смех!

Мы с Сашей рассматриваем снежинки на варежке. Нет одинаковых – как нет одинаковых жизней.

В зале ожидания сели на те же места, где мы сидели с Сашей два дня назад. Здесь же мы сидели неделю назад с Лизой – я провожала ее в Ленинград еще раньше. Грустно.

Когда я уходила на посадку, почувствовала взгляд дедушки, обернулась и поняла, что он вытирает слезы. Первый раз я видела, что он, сильный и крепкий как дуб, плачет. Я помахала ему. Когда последний раз оглянулась, он стоял все на том же месте, усталый и постаревший – казалось, налетит ветер, и он, как старое дерево, не устоит перед его порывом.

Глядя в иллюминатор на нескончаемые сухие просторы, думаю: «От степей волжских – в степи уральские».

В какой-то момент показалось, что самолет замер на месте, раздумывая, не повернуть ли назад. Прошлое позади, оно зовет вернуться в знакомое и понятное. Будущее выстилает новый путь и беспокоит своей неизвестностью.

Ступила на трап и отпрянула: воздух опалил так, словно рядом с самолетом развели костер. Горячий ветер треплет волосы и поднимает вверх. Приглаживать бесполезно – настырный шквал вновь и вновь разбрасывает их в стороны. В воздухе чувствуется пыль, песчинки попадают в рот и скрипят на зубах. Нет, это в пыли трепыхаются вкрапления воздуха – они в меньшинстве и тщетно пытаются противостоять буре.

Папа меня ждал. Медленно иду к нему. Вижу, удивился, что не бегу, как обычно. Обнял, понюхал щечку, взял за руку, и в груди потеплело, высвободились слезы, до сих пор сдерживаемые невероятным усилием.

– Верочка, привыкнешь. Здесь твоя родина и твоя семья тоже, – успокаивает он меня.

– Да, папа, – только и смогла произнести я.

Утром я подала документы в педагогический институт, экзамены сдала легко.

Итак, буду учителем. Позвонила мама, поздравила с поступлением и заранее стала переживать:

– Как же ты, Вера, с твоим добрым характером и тихим голосом будешь преподавать?

– Я справлюсь, мама, – отвечаю бодро.

Отвечаю уверенно, чтобы мама не догадалась о моей тоске по ней. Она чувствует мое состояние и успокаивает, рассказывает смешные истории о Пете.

Вечером сижу на узкой лавочке во дворе и перечитываю письма Лизы и Саши. Они, как огоньки в ночной степи, успокаивают, что я не заблудилась, отыщу колодец, опущу ведерко, всколыхнется вода, эхо поднимется из темной глубины, возвращая забытые слова и клятвы. Чистая вода напоит и унесет печали.

Дневной жаркий ветер улегся, но это облегчения не принесло. Приближаются сумерки, а с ними и комариные песни. То один, то другой кровосос впивается в меня, вижу, как набухают красные волдыри, но терплю. Пусть сильнее кусают. Одна боль вытеснит другую. Но укусы не помогают.

«Я поступила! Саша поздравил меня, – читаю прыгающие строки Лизы. – Мы встретились в кафе, и он говорил только о тебе».

Луна выпрыгнула из-за облака и, зацепившись за ветку, как бледный воздушный шарик повисла ярким пятном слева от фонаря, соревнуясь с ним, чей свет ярче. На земле появились тени от старого карагача, будто начерченные черным маркером. «Я все еще не могу поверить, что ты не приедешь, – ровные строчки письма Саши расплываются. – Моя Синильга, я жду тебя». «Саша! – безмолвный крик рвется из груди. – Я хочу к тебе!»

Поздно.

Перестаю кормить комаров и захожу в дом. Перед сном читаю Верлена:

…Рыдает соловей.

И путник, заглянув к деревьям бледным, – там

Бледнеет странно сам,

А утонувшие надежды и мечты

Рыдают с высоты2.

Мне снится дрожащее дерево в холодной воде и плачущая птичка на ветке.