Читать книгу «В сердце благо заранее…». Биография поэтессы Рахели. Серия «Серебряный век ивритской поэзии» - Мири Яникова - Страница 4

На палубе расположилась группа молодежи – первопроходцы-халуцим. Они увидели приближающиеся огни Яффо и, как по команде, вскочили на ноги. Запели «А-Тикву». Рахель и Шошана прекрасно знали эту мелодию и слова, даром что ли водил их брат Яаков в Полтаве на собрания своих единомышленников-сионистов…

Допев вместе со всеми, сестры переглянулись и внезапно приняли решение: почему бы, раз отец оплачивает все их причуды, не сойти на недельку на берег? Посмотреть, как тут живут эти самые халуцим… А затем можно сесть на следующий пароход, Италия никуда не денется…

В яффской гостинице они пытаются обращаться к окружающим на своем «танахическом» иврите. Все отвечают им по-русски. Население гостиницы – те самые халуцим, ребята из семей, как правило, попроще, чем их собственная, некоторые из них уже прошли обучение в еврейских сельскохозяйственных коммунах в пределах Российской империи, и все они собираются назавтра разъехаться по ротшильдовским мошавот – Ришон-ле-Цион, Реховот, Зихрон-Яаков, Рош-Пина – чтобы начать поднимать своими руками Эрец Исраэль. Две барышни, Рахель и Шошана, оказавшиеся здесь неким чужеродным элементом, растеряно озираются по сторонам. К ним подходит Хана Майзель, одна из постоялиц гостиницы. Она старше них на несколько лет. Она спрашивает их, кто они такие, предварительно рассказав, что она сама – дипломированный агроном и собирается открыть в Палестине женскую сельскохозяйственную школу. «А мы пока что тут проездом, мы едем учиться в Милан, – поясняют сестры. – Заехали на неделю-две, посмотреть, как здесь живут халуцим».

«А, халуцим? – переспрашивает Хана. – Давайте посмотрим… В Ришон не езжайте, там земледельцы эксплуатируют рабочих. В Зихроне то же самое… Езжайте в Реховот! Это самая лучшая мошава, и там вы увидите самых настоящих халуцим».

На следующее утро они наняли повозку и поехали в Реховот. Сняли комнату в «Бейт-Бройде». На неделю… А оказалось, что не на неделю, а на год. Они больше никуда не собирались. Шошана пишет, что, впервые вдохнув воздух Эрец Исраэль, они сразу же решили порвать связь с галутом. И еще они решили никогда в жизни больше не говорить по-русски…

Однако же, оказалось, что это не так просто. На своем «танахическом» иврите они не могли обсудить между собой простые бытовые вопросы. Тогда было решено дать себе поблажку – один час в день, перед закатом, отводился на разговоры на русском языке. Этот час тратился на цитирование Бальмонта и других любимых поэтов… Для Рахели решение отказаться от русского языка означало – перестать писать стихи. Довольно сложное решение для поэта. Иврит еще не пришел, русский теперь под запретом… Она нарушит эту данную себе клятву через пять лет, когда проснется ее поэтическая душа и откажется прятаться дальше…

Сестры произвели фурор среди жителей Реховота, особенно после того, как к ним присоединилась Бат-Шева, закончившая обучение в лейпцигской консерватории. На присланные отцом деньги они купили в Яффо рояль, который был с большими предосторожностями доставлен в Реховот на верблюдах. Три юные красавицы в «Башне трех сестер» – так прозвала реховотская молодежь их комнату – устраивали по вечерам для вернувшихся с полей усталых халуцим музыкальные и литературные вечера. Их «Башня» служила центром притяжения для всей мошавы.

Рахель с Шошаной заглядывают в соседний детский садик и знакомятся с воспитательницей. «Можно, мы будем приходить и слушать, как дети говорят на иврите?» – спрашивают они (ведь где же еще, как не в детском саду, можно освоить беспримесный, настоящий эрец-исраэльский иврит?) Воспитательница приветлива с ними: конечно, можно! Они становятся подругами, и через много лет реховотская воспитательница Хана Вайсман войдет в круг тех, кто напишет и опубликует свои воспоминания о народной поэтессе, о национальной легенде, – о Рахели:

«Появление в Реховоте двух сестер стало событием. Одна светлолицая и голубоглазая, высокая, молчаливая и неприветливая. Вторая – темноволосая, черноглазая, дружелюбная, улыбчивая и пытающаяся говорить. Я сказала «пытающаяся», потому что иврита они не знали… Наша первая встреча произошла в моем детском саду. Однажды утром они появились вдвоем и обратились ко мне с просьбой приходить в сад и учиться ивриту от детей. Можно? Конечно, можно. Посещения садика повели за собой встречи, вечеринки и субботние прогулки…

…Рахель была неразговорчива. Она сидела в стороне, иногда отпуская меткие замечания, касающиеся беседы, и сразу возвращаясь к чтению. Но во время прогулок она полностью менялась: ее голубые глаза, в глубине которых всегда таилась глубокая печаль, и казалось, будто они проникают куда-то в дали и в глубины, вдруг зажигались радостным огнем и излучали сияние. Ее громкий смех, не имевший видимого повода, не прекращался, а текущая речь, сопровождавшая этот смех, была полна острым, тонким юмором. Сестры начали изучать иврит сразу же после приезда и поразили учителей и всех окружающих быстротой, с которой они схватывали язык и дух языка.

На наших субботних вечеринках, проходивших в виноградниках и в рощах, я читала тексты, которые мы выбирали вместе. С течением времени мы прочитали «Песнь песней», Коэлет, Свиток Рут и избранные отрывки из агадот. Агада «Смерть Моше» произвела на нее огромное впечатление. Из стихов ей больше всего понравились отдельные стихотворения Яакова Коэна и Ицхака Каценельсона. Во время этих вечеринок она полностью менялась: с ее лица исчезала жесткость, и она все время повторяла особенно понравившиеся ей строки… Иногда она цитировала строки из серьезных стихов, в которых находила скрытые намеки, и особенным, свойственным ей юмористическим тоном, придавала стихотворению новый смысл».

Рахель строила разные планы. Например, она мечтала поехать в Иерусалим, чтобы поступить в Школу искусств и ремесел «Бецалель». Но все вышло иначе.

…Конечно же, они учили иврит не только друг у друга и у детей, но еще и занимались с учителями. Накдимон Альшуллер был частным учителем иврита, у которого Рахель брала уроки…

Кто он такой? Сабра, из большой, укорененной и гостеприимной реховотской семьи, «благородный дикарь», как его прозвали, мальчик, которого еще в детстве родители не часто видели дома, проводивший все время где-то в полях. Вегетарианец, не потому, что это модно – тогда это не было модно – а потому, что по-настоящему любил животных. Особую любовь он испытывал к лошадям, которых в детстве попросту угонял у хозяев, чтобы «покататься». На своей бар-мицве, когда от него ждали положенной речи, он произнес всего одну фразу: «Я хочу, чтобы появилось новое поколение молодежи, которое сумеет воевать», – под влиянием только что прочитанной поэмы Бялика о кишиневском погроме.

Он младше Рахели на два с половиной года. Между ними вспыхивает первая юношеская любовь. Он берет ее с собой в свои ночные объезды плантаций – он не только крестьянин, а еще и охранник. Он учит ее верховой езде.

Она дарит ему свою фотографию… Это подарок на память. На обороте написано: «Накдимон, любовь моей юности, вспомнишь ли ты обо мне?»

Когда он делает ей предложение, она ему отказывает. Фактически, отказываясь от возможности начать новую счастливую жизнь с любимым человеком на любимой земле.

К Накдимону она вернется в последний день своей жизни, тогда и произойдет трагическое завершение этого круга…

Но что предшествовало их расставанию? Что заставило ее покинуть своего Накдимона и идти за идеей? Кто принес ей эту идею?