Читать книгу Вчерашний вечер, утро, день - Миша Том Лев - Страница 7

Приглашенные собрались и болтали, гуляя по драгоценным жилым метрам. Между общей кухней и прихожей, заглядывая в комнаты. Двери распахнулись специально для них, посетителей музея «Коммунальная квартира». Быт истории и история быта. Вещицы, застрявшие с середины века, а несколько экземпляров – чуть ли не с конца прошлого. Пережили-переплыли время. Значит, имели ценность. Потеряли материальную, нажили духовную. С ними память могла путешествовать, вспоминая маленькие подробности и большие события. Что-то личное-личное или, наоборот, всеобще-всенародное. Вовка Петухов, углядев на стене Люськиной комнаты коллекцию значков, рассматривал их, будто листая школьные годы.

Вот первый значок: маленькая звездочка с белокурым мальчиком в середине. Мальчик постепенно рос и менялся. Гимназист в углублении круглого золотистого значка, молодой человек на фоне красного знамени. Взрослый с бородкой и взглядом, устремленным в будущее человечества. Можно предположить, в светлое-светлое – настолько взгляд целеустремлен и выразителен.

Розенблюм, Люськин одноклассник, поражен, удивлен и растерян. Еще бы! Да как это?! Да кто мог подумать! Да и вообще, чего вдруг?! На небольшом простеночке возле Люськиного письменного стола приколоты несколько фотографий, вырезанных из газет и журналов. И что мы видим? Цветная вырезка: Пеле в обнимку с Яшиным и футбольным мячом. Фото из спортивной газеты: табло на стадионе. На табло 4:0 и фамилия автора этих голов: Бышовец, Бышовец, Бышовец, Бышовец. Братья Чарльтон и динамичный момент игры. Прыжок века: Боб Бимон в полете. Сашка со своими уже ранее выплеснутыми эмоциями пытается осмыслить, как получилось, что именно эти же фотографии украшают и его стенку возле письменного стола.

Кстати, о столах. Целых три, слегка разновысоких, но покрытых одной длинной скатертью, красовались в коридоре, неся на себе ответственный груз: закуски, напитки, сервировку.

– К столу! – выкрикнул Николай Иванович несколько резковато, как будто «К барьеру!».

Нервничал, празднично-счастливый: две дочки, каждой по восемнадцать исполнилось, конечно, счастье. И сейчас, и впереди, дай бог. Понятно, немного «треугольно» – две матери, один отец. Да, в один день, но завсегда на послевоенные времена скинуть не зазорно. Объективно. Он не любил эти взгляды с «ухошептанием» – разъяснением, терпеть не мог. Поэтому в основном молодежь, давно посвященная в «коммунальные тайны».

Присели к столу ломящемуся. От чего? Первое, второе и третье место – салат оливье, праздник сам по себе. Залит майонезом и присыпан натертым яйцом. Укроп выгравировал с двух сторон «Восемнадцать!». Винегрет скромнее, хоть и бордов, но его же с селедочкой можно, а кому не запрещено – под холодненькую из запотевшей под тост чокнуться. Любой ограничитель притихнет, медицинский или партийный деятель какого хочешь ранга сам не откажется, наоборот, пояснит: на пользу здоровью, да и традиции.

Два этих достойных блюда окружали закуски. Тоже подразумевали и задорили. Холодец индевел в глубоких тарелках, призывал: порежь треугольничками да хрен багряный сверху с присолом разложи.

Скажу честно: для каждой души своя кухня гожа. Француз, к примеру, оливье-винегрет потянет, коснется щей кислых под рюмку водочки – не поймет, счастья не осознает. Русский же вообще не поверит, своим же глазам не поверит, увидев восточных мужиков. Над мясом колдуют. Всякими разносолами сервируют низкий стол. Без бутылки?! Ради чего вся суета? Единственный вариант – заныкали бутылочку, запрятали. Ан нет! Бутылка эта с восточной душой (в оригинале) не стыкуется – вот и нету.

Отвлеклись, вернемся к столу нашему. Было на нем еще два блюда не совсем русских, точнее, совсем «не», прилепившиеся с годами, как и народ, их родивший. Форшмак и фаршированная рыба – гефилте фиш. Это закуски. А чем праздновать? Водка «Столичная» для серьезных людей. Для дам и молодежи портвейн №33. Строго, но достойно. Красивый стол, зовущий. Народ как красоту эту увидел, так быстренько с шутками и смехом расположился на стульях, табуретах и досках, обернутых и положенных на эти табуреты. Плотненько, но всем места хватило. Пока разливают, яства по тарелочкам раскладывают, обратим внимание на дислокацию личного состава: кто где сидит – в переводе с армейского. Во главе стола Николай Иванович. Налил водочки, лоб сморщил – тост готовит. По правую руку Бронислава Борисовна – законная. По левую – Мария Ивановна, нареченная. Люська и Ленка возглавляют стол с противоположного конца. Рядом с родителями сидят друзья и родственники. Рядом с чествуемыми молодежь шумит весело. Возле Люськи Вовка Петух притиснулся. Розенблюм перед ней напротив – глазами съесть хочет. Около Леночки – Женька приглашенный, сидит тихо, стесняется. Катя и Таня – подружки, напротив Пушкаря и Вени глаз строят, к выбору готовясь.

Николай Иванович встал. Рюмка, поднятая в правой руке. Согнутыми в кулак пальцами левой в стол уперся. Прямо вождь пролетарский перед народными массами. Рюмку не заметишь – подумаешь, сейчас выкрикивать начнет. Кто-то постучал ножом по фужеру:

– Внимание!

– Радостное событие сегодня у нас! Две мои доченьки, умницы-красавицы, во взрослую жизнь полноправно шагнули. Скажу честно: не просто это – ответственно. Дает им Советская власть возможность выучиться, профессию получить, по дорогам своим достойно идти. Все верно, да не все. Есть еще удача, счастье и судьба. Вот помогут они, – может, и получится «не серо», какие другие цвета жизнь разукрасят. За это и пьем. За девчонок! За удачу их и счастье, судьбой означенные!

Чокнулись, выпили, закуски в ход пошли. На этом официальная часть закончилась. Тосты, конечно, были и от старшего поколения, и от друзей-товарищей, но как-то без «Советской власти» и «ответственно» обошлось. Весело закрутилась пластинка на проигрывателе. Заплясал, затанцевал народ в дружном порыве. Места мало – так веселее! Петух к Люське прилип и нашептывает, и нашептывает. Сашка Розенблюм закис, глазами вращает, ушами хлопает, тоску тоскует. Катька с Танькой попытались его в круг удалой втащить, да он ни в какую – уперся. Плюнули. И правильно – сразу же были приглашены Пушкарем и Веней. Ленка Женю в стороне шагам правильным обучала. Натанцевались, разгорячились. Расселись чай попить с тортом домашней выпечки, известным пугающим названием «Прощай фигура» и тем, что оторваться от него ну только под наркозом можно. И вот в этот момент счастья Сашка Розенблюм вытаскивает из-за занавески гитару – будто бы рояль из кустов. Народ с тортом не разлучить. Но глаза заблестели, и уши приготовились слушать. Сашка на взводе, с ходу ударяя по струнам, запел, как крича и каясь, порвали парус. Еще и еще резанул Высоцким, а потом неожиданно запел-заиграл лирическое и доброе Миши Трегера.

Гости дорогие успели фигуру подпортить, с тортом-чаем покончить. Все внимание Сашке. Как душевное пошло, девчонки разомлели, глаза затуманили, не видать, о чем грустят.

– Кто написал? Кто написал? – зашушукались.

– Да друг мой, Миша Трегер, дайте время – будут залы по первым строчкам подпевать. Талант не закопаешь, цветами сказочными прорастет!

– Ну а ты? Ты-то спой из своего.

– Мое не скоро появится, но появится. Созреет – услышите.

Покуролесили малость, поболтали. По домам пора. Петуху завтра на сборы с утра рано. Попрощался. Ушел. Розенблюм остался Николаю Ивановичу помочь, столы-стулья по местам – порядок с мужской стороны навести. Женщин-то в доме четыре, а мужик один, Николай Иванович. Подвыпил к тому ж. Событие такое, уважительно. Сашка к месту оказался – помог. Помог-то, помог, да начал с Люськой выяснять: любишь – не любишь? Вовку иль меня? Некорректно повел. Эмоцию свою превыше всего поставил. Люська – молодец, двумя ударами в пах и в челюсть… (Шутка. Пошутил я так неуместно.) Двумя предложениями ситуацию закруглила.

– У тебя песня зреет, а у меня чувство. Придет пора – услышишь.

Ушел бард-футболист, расстроенный и озадаченный одновременно. Возраст, конечно, возраст. Бурлят гормоны и гены вперемешку со всякой химией. Наружу только пар вырывается. Хорошо, что ушел. Всему свое время. Сегодня время созревания. Плоды вынашивать надо. С любовью.

Обязательно с любовью.