Читать книгу Тот самый - Мо Вивенди - Страница 2

Глава I. Зелёная кожа

Оглавление

Порой воспоминания захлёстывали поднявшимся внутри меня цунами. Память обломками кораблей-воспоминаний бередила старые раны, которым я не позволял зажить. Я расковыривал их каждый раз, как только они начинали затягиваться. Я закрывал глаза и видел себя в маленьком мальчике, цепляющимся тонкими ручками за мамину юбку: он метался в темноте, натыкался на острые углы и не понимал, что делать. Возможно, вся моя жизнь похожа на блуждание во мраке. Стоило только где-то забрезжить свету, я сразу мчался к нему, словно мотылёк, не зная, как огонь может обуглить крылья. Я жаждал любви матери, любви безызвестного отца, любви всех вокруг и льнул к рукам, даже когда эти руки меня отталкивали.

Наш новый дом располагался на окраине города у железной дороги. Ещё издалека можно было увидеть высокий фасад, к которому примыкал балкон. Стрельчатые окна недружелюбно смотрели на путников, нечаянно наткнувшихся на это маленькое подобие замка. Подобие неуместное, вычурное, слишком выделяющееся среди низких домиков и выкрашенных белой краской фасадов. Такими же неуместными стали и мы. Черепичную крышу заливало полуденное солнце. Дом находился на самой высокой точке холма и всегда грелся в лучах южного солнца. Сколько бы солнечного света не пролилось на наш маленький замок, в нём всегда было холодно, будто мы никак не могли вытравить из него дух одиночества.

При первом осмотре новых владений я наткнулся на сарай с покосившейся крышей. Он стыдливо прятался за домом в ветках вишни. Чтобы открыть дверь, которая царапала деревянным углом землю, нужно было навалиться на неё плечом со всей силы. Однажды Алиса порвала торчащим гвоздём рукав футболки, а вместе с ним и кожу. Остался шрам в виде кривой буквы «Г». В сарае лежали трухлявые дрова и садовая утварь. Неухоженный сад безжизненным: если оживить Эдгара По и поместить его на Черепаховую гору, он обязательно вдохновится садовым унынием и напишет новую историю. А писать было про что… У забора, граничащего с сосновым лесом, стояло несколько маленьких статуй для украшения сада. От дождя на серых лицах появились тёмные струйки, напоминая застывшие слёзы.

– Моя сестра была эксцентричным человеком, – заявила мама, боязливо оглядывая статуи, будто они сейчас оживут и двинутся на неё, таращась пустыми глазницами. Я не знал, что значило слово «эксцентричный», но догадывался: это как-то связано с каменными людьми у нас в саду. – И с широким кошельком, – добавила мама, касаясь плеча каменного человека. – И совершенно не умела тратить деньги. Вот я бы…

После этого начинались пространные рассуждения, которые мы с Алисой никогда не слушали. Мы были маленькими, и нас волновало, как достать языком до носа, а не стоимость коммунальных услуг.

Может быть, мама обладала прагматичным складом ума: больше всего её беспокоила неисправность водопровода. Стоило только повернуть вентиль крана, как водосточные трубы издавали бульканье, напоминавшее звук глотков в сухом горле. Приходилось ждать, пока вода добиралась по старым трубам к конечной цели. Обычно я отсчитывал секунды, соревнуясь с водопроводом: пока вода бежала по трубам, я должен был успеть сосчитать до десяти. Сначала появлялась ржавая струйка. Её сменяла чистая вода, которой я споласкивал рот. В кафельных стенах зияли паутинки трещинок, подползая к потолку. По отдельности они не казались опасными, но, сплетаясь, наверняка могли разрушить потолок. Чистя зубы, я приглядывал за трещинками. Я был убеждён, что под моим взглядом они не разрастутся ещё больше.

По ночам дом стонал трубами, как старик на смертном одре, смотрел с холма мутными глазами-окнами и осыпался давно выцветшей краской. Девичий виноград оплетал фасад от самой крыши до бетонного фундамента.

На самом деле пока мама пыталась привести дом в надлежащий вид, нас с Алисой мало волновало всё, что творилось внутри стен нашего жилища. Мы проводили всё свободное время на улице как беспризорники: на речке или в лесу, пока мама, занятая хозяйственными делами, не замечала, как мы ускользали через калитку забора в саду, ведущую прямиком в лес. Мы разукрашивали маленькие статуи акварельными мелками и наряжали их в мамины шали, разыгрывали спектакли перед равнодушными каменными людьми и наслаждались новой жизнью, спеша успеть попробовать всё. Мы боялись, что новая жизнь закончится, так и не начавшись. Неподалёку от статуй стояли фигурки садовых гномов с отколовшимися носами и руками. Складывалось впечатление, будто мамина сестра оставила весь хлам в саду, так и не решив, что с ним делать. Я нисколько не сомневался: у нас во дворе можно было отыскать что угодно, словно одичалый сад располагался в точке пересечения времён, и вещи, когда-то принесённые сквозь века, оставались здесь навсегда.

– Мир состоит из хаоса, – говорила Алиса всякий раз, как только мы оказывались в саду.

Я долго не мог понять, что она имела в виду. Возможно, Алиса тоже не понимала, подслушав где-то эту фразу.

Мы повзрослели и стали выбираться в город, исследуя каждую улицу и каждый неприметный поворот. Однажды мы наткнулись на зелёный парк с живым забором из подстриженных кустов и велосипедными дорожками. В нём собирались все мамы города с колясками, становясь настоящим препятствием для велосипедистов. Может быть, ничего в нашей жизни не происходило случайно, и мы оказались в парке не по воле случая, а по велению судьбы. Невидимые нити тянули нас в городской парк, сплетаясь в гордиев узел, который не разорвать и не разрубить.

– У Бога на всё есть план, – уверяла нас бабушка, когда мы сидели на кухне в старой квартире. Бабушка умерла ещё до нашего переезда, но я хорошо помнил её пронзительные глаза и холодные руки. – Никогда не знаешь, какая роль тебе отведена. Никогда не знаешь своё предназначение. Наши жизни соприкасаются с другими жизнями, и мы не знаем, какой след оставляем в людях.

В Бога я перестал верить тогда, когда перестал верить в Деда Мороза. Это не мешало мне слушать бабушку с волнительным трепетом, поднимающимся в груди. Я всегда пытался понять, в чём состояло моё предназначение. Для чего я родился? Что я мог дать миру, и что мир мог дать мне? Как только я научился писать, я стал придумывать истории, чтобы, соприкасаясь с чужими жизнями через строки, давать надежду.

После смерти бабушки мама заплакала только раз, когда горстка сырой земли из чьей-то ладони упала на крышку гроба. Тогда я и решил, что любому из нас нужна надежда. Я мог сотворить вымышленные миры, в которых не было смерти и горя.

В тот день, когда мы оказались в парке, мама устроила травлю тараканов и выгнала нас из дома на прогулку. С детства мы напоминали сорняки: нас можно было топтать, рвать и прятать в тени, но мы всё равно росли с неистовой жаждой к жизни, и чем яростнее нас топтали, тем сильнее мы разрастались, отвоёвывая себе всё больше места в жизни, но не в мамином сердце. Она относилась к нам не как к любимым детям, а как к проектам, из которых можно получить выгоду. И если мы не оправдывали ожиданий, мама прибегала к тому, что умела лучше всего: она игнорировала нас, не замечала, словно мы – набор неудачных генов, а не люди с душой и с сердцем. «Чепуха, – говорила мама, обводя губы карандашом цвета бордо. – Никакой души нет. Ни у меня, ни у вас, – чуть подумав, она зашла карандашом за контур, чтобы губы казались больше. – Вот вырастете и поймёте. Душа не принесёт вам денег, только страдания и боль. Так что… – Мама потрепала меня по волосам, не отрывая взгляда от отражения в зеркале. – Мой дорогой мальчик, если считаешь, что у тебя есть душа, избавься от неё как можно скорее, пока не натворил дел».

В подобном тоне она отвечала на мои мечты стать великим писателем. «Мой дорогой мальчик, – заговаривала она заготовленными фразами. Иногда перед тем, как мама начинала рассуждать, я беззвучно шевелил губами, мысленно повторяя каждое слово, которое она собиралась произнести. Мы говорили в унисон, но если мама замечала мои кривляния, я получал подзатыльник. – Все писатели несчастные бедняки. Либо пьяницы, либо бедняки, понимаешь? А порой и всё сразу. Моя задача: научить тебя здраво смотреть на жизнь. Подумай о чём-нибудь более реальном».

Я понятия не имел, какие вещи можно отнести к более реальным, а какие – к детским глупостям, поэтому мама каждый раз выходила из разговора победителем.

День, когда мама решила устроить вражду с тараканами, выдался особенно солнечным даже для южного городка. Я шёл по краю велосипедной дорожки. При полуденной жаре парк с неброским памятником жертвам войны казался вымершим. Памятник на пьедестале, потемневший и загаженный голубями, выглядел чёрной тенью, и мне чудилось, будто раскалённый воздух над ним дрожал, поднимаясь от нагретого асфальта. Ничто вокруг нас не двигалось. Велосипедная грунтовая дорожка через несколько километров сменялась землёй. Поваленные сучья деревьев преграждали любые пути, поэтому велосипедисты появлялись здесь редко. Колёса тонули в грязи или буксовали в сухой траве, которая прорастала по бокам от вытоптанной колеи. Узкая тропинка выходила к обрыву, обрамлённому полем. Сюда часто приходили школьники всех возрастов, чтобы выпить пива или просто побыть наедине с собой. Мы натыкались на пустые бутылки, окурки, разбросанные в грязи, и целлофановые пакеты.

На этом пустыре я выкурил первую в жизни сигарету, позорно подавившись дымом на глазах у всех.

Мы брели по обе стороны от колеи, глядя под ноги, и играли в слова. Ветви деревьев укрывали нас от жаркого солнца. Моя кожа до сих пор не привыкла к солнечным лучам, она будто бы отторгала солнце: загар, не успев появиться на бледной коже, тут же слезал. Я стащил бейсболку с головы Алисы и надел её на себя, перевернув козырьком к затылку. Рубашку, заляпанную мороженым, пришлось снять и повязать на бёдра, чтобы спрятать пятно. Когда нам надоела словесная перепалка, Алиса остановилась и упёрлась руками в бока. Я знал это настроение Алисы, граничащее между настоящей скукой и пустыми капризами, и всячески старался его избегать.

– Отстойное лето!

– Бывало и хуже…

– Это ты про то лето, когда я сломала руку? Да уж… И всё равно скучно. Мне здесь не нравится.

– Стоит меньше зависать дома и хотя бы иногда разговаривать с одноклассниками, – беззлобно отозвался я, срывая сухую травинку.

– Фигня, они все тупые. Сам-то чем лучше, Матвей?

Спорить было бессмысленно. Я путешествовал, не выходя из комнаты. Стопки книг едва ли не заменили мебель у меня в спальне. Я ничего не умел делать так хорошо, как читать. Я гулял вместе с Диккенсом по узким улочкам Лондона, чёрным от копоти, блуждал в тёмном лесу с Вильгельмом и Якобом, отыскивая хлебные крошки. Однажды я потерпел кораблекрушение с Дефо и выживал на острове вместе с Голдингом, дрожа при виде отвратительной свиной головы. Я проживал несколько жизней одновременно: я умирал и снова воскресал, пока другие гоняли мяч на стадионе и курили за школой, пробуя первый дым на вкус.

– Ничем. Только я не ною об этом на каждом шагу. Может, по фисташковому мороженому?

Мне не хотелось говорить о том, что мы не вписывались в маленький мирок южного города. Я верил, что если не разговаривать об этом, всё само собой когда-нибудь образуется, и мир примет нас со всеми вытравленными и невытравленными тараканами. Если в доме возможно избавиться от противных насекомых, изгнать их из головы – трудно и неоправданно.

– Ты уже съел две порции! Скоро и километра не пробежишь. – Алиса улыбнулась и протянула руку, пытаясь схватить меня за щёку. На самом деле я был всё таким же худощавым, как и в детстве, но Алиса любила приписывать мне несуществующие изъяны.

Я увернулся и едва не зацепился за корень, торчащий из-под земли. Поднял голову и увидел велосипед, мелькнувший между деревьев как тень. Тропинка, ведущая к обрыву, резко поворачивала вправо, а колея из затвердевшей грязи осложняла путь. Обычно велосипедисты возвращались в парк, как только специальная дорожка сменялась землёй. Я оттолкнул Алису в траву и почувствовал тупую боль в левом боку. В глазах потемнело, а небо растеклось синей кляксой: теперь оно было не над головой, а прямо у меня перед носом. Я быстро моргнул, пытаясь привыкнуть к такому раскладу, и постарался сделать шаг. Только тогда я понял, что небо никуда не делось, просто я упал в траву. Коснулся локтя и тут же стиснул зубы от боли: на пальцах осталась кровь. Любимая рубашка была уничтожена грязью, потом и кровью. Я лежал и представлял реакцию мамы: она молча вздёрнет тонкую бровь и попросит меня кинуть рубашку в стиральную машинку. Чем спокойнее будет тон, тем злее будет мама.

– Совсем рехнулся? – услышал я у себя над головой. Звонкий голос, проникая сквозь кожу, передавался по нервным импульсам прямо в мозг. – Чего под колёса бросаешься? Жить надоело?

Голос не переставал задавать вопросы, а я всё ещё глядел в небо, иногда погружаясь в темноту от медленного моргания.

– Ничего страшного, – наконец услышал я Алису. – Это его пятнадцатая попытка свести счёты с жизнью. На этот раз почти получилось!

– Эй! – возмутился я, но собственный голос получился чужим и далёким.

– Всё-таки шестнадцатая?

Я хотел было напомнить, что несколько секунд назад героически спас жизнь Алисы и теперь, как минимум, мне полагалась двойная порция фисташкового мороженого, а не язвительные шутки, которые вовсе не подходили моему новому облику героя.

– Тогда нужно было прыгать с обрыва, – заключил незнакомый голос. – Так надёжнее, да и мой велик теперь в грязи. Кажется, цепь слетела.

«Вот говнюк», – мысленно сказал я, но вместо этого произнёс вслух только:

– Я всё ещё жив. И всё слышу.

Руки, появившиеся из воздуха, рывком подняли меня. Перед глазами зарябило.

– Тогда тебе придётся перестать изображать мёртвого и встать. – Руки придержали меня от падения, и я, убедившись, что твёрдо стою на ногах, сделал шаг в сторону от незнакомца. – Больно?

Я оглядел рубашку и разочарованно выдохнул: она была безнадёжно испорчена. Рукав порвался. На джинсах через дырку торчала коленка, стёсанная сухой землёй. Всё еще не чувствуя боли, первым делом я постарался оттереть грязь с груди, но Алиса одёрнула меня.

– Ага. Чувствую себя так, будто меня только что сбил велик.

Незнакомец усмехнулся

– Меня, кстати, Алиса зовут, – она улыбнулась незнакомцу, и только тогда я поднял взгляд. Голос Алисы, насквозь пропитанный неприкрытым кокетством, вызвал во мне доселе незнакомое чувство. Я понял только потом, что не злоба заставила меня сжать кулаки, а ревность – ядовитая, колючая, горькая. Как травяная настойка от кашля, но в десять раз противнее. Ревность отравила воздух вокруг нас, напитала его горечью и сделала густым как кисель. Мне стало трудно дышать. Я привык, что мы делили мир на двоих: для посторонних дверь в него была надёжно заперта. По крайней мере, так я думал.

Боль медленно подкрадывалась ко мне. Я заметил на себе насмешливый взгляд незнакомца.

– Назовёшь своё имя? Может быть, мне придётся угадывать?

Я не ответил, но вспомнил слова бабушки. Сейчас жизни двух незнакомых людей схлестнулись довольно грубо. Свидетельством пересечения были раны на моих коленках.

– Мой герой и защитник, – сказала Алиса кокетливым голосом, и я бросил на неё недовольный взгляд.

– У защитника есть имя?

– Защитникам не нужны имена. Они предпочитают благородно оставаться в тени.

– Как супергерои в плащах, – заключил незнакомец.

– Матвей, – я прервал их разговор, который опасно приближался к черте «флирт». – Я не герой, и у меня есть имя.

До сих пор я так и не понял, смеялась Алиса надо мной или гордилась. Она отличалась умением делать комплименты так, что после них я чувствовал себя самым никчёмным человеком в мире.

– Нам нужна вода и зелёнка. Будем реанимировать героя, – в голосе незнакомца я почувствовал усмешку. Может быть, на самом деле это было не так, но я верил, что все люди могли только насмехаться надо мной. – Ближайшая аптека у выхода из парка. И ещё, вы случайно не видели тут такую… странную девушку с голубыми волосами? Не проезжала мимо?

– Я бы заметила, – улыбнулась Алиса. – В такую жару здесь почти никого нет.

Незнакомец был выше Алису и меня на голову, да и выглядел он старше нас. Футболка с закатанными к плечам рукавами обнажала загорелые крепкие руки. По нему сразу видно, что он – местный, любимчик солнца, не то что мы, худощавые и бледные, которых, по заверению мамы, и людям показать стыдно. Выгоревшие волоски на руках переливались золотом, а светлая растрёпанная чёлка падала на лоб. Незнакомец нервно дёргал головой, чтобы сбросить её с лица. На миг мне захотелось оказаться в его шкуре и посмотреть на мир чужими глазами. Зависело ли восприятие мира от цвета глаз? Возможно, если бы у меня были такие же голубые глаза, всё в моей жизни складывалось бы иначе.

Я потёр ногу над коленом, чтобы расслабить мышцы, и отвернулся.

– Значит, всё-таки обогнала меня… Идёмте. Так уж и быть, зелёнка с меня.

Мы с Алисой плелись за спиной незнакомца, а он катил грязный велосипед рядом с собой, держа его за руль. Слетевшая цепь позвякивала от каждого шага. Выйдя из парка, я сел на скамейку в тени. Парень бросил велосипед в траву.

– Сидите здесь и никуда не уходите.

– Благодаря тебе уйти теперь будет не так уж и просто, – я кивком указал на разодранную коленку.

– Мы никуда не уйдём, – добавила Алиса.

Незнакомец изучающе посмотрел на меня. Мы встретились взглядами, словно в немом поединке, где каждый пытался доказать известную только ему истину. Я не хотел показаться слабым, поэтому не отводил взгляда до тех пор, пока незнакомец не развернулся и не зашагал к аптеке с вывеской, у которой одна буква погасла, и теперь аптека превратилась в «апеку».

– Ну и как он тебе? – Алиса подсела ближе и коснулась разбитого колена. Я тут же недовольно шикнул на неё.

– Не умеет ездить на велосипеде, – я безразлично разглядывал стекающую струйку крови. – И не назвал своего имени. Значит, что-то скрывает, – безапелляционно заявил я.

– А мне он понравился.

– Тебе все нравятся.

– Он кажется милым.

– Ну, не знаю… – задумчиво возразил я. – Он выглядит так, как будто может сказать «пойдёмте съедим по ванильному мороженому», а после тут же добавить «а ещё свернём голубю шею».

– Что? – фруктовое дыхание Алисы пощекотало ухо. Она выплюнула жвачку в урну и сложила руки на животе. – У тебя слишком живое воображение. Нужно меньше читать, Эйнштейн!

– А кому-то больше. Эйнштейн был физиком…

– Эйнштейн физик, а ты – заучка.

– Просто он не показался мне таким уж милым, как тебе.

– Просто ты хочешь испортить моё мнение о нём.

Светлые глаза посмотрели на меня с прищуром. Я никогда не умел врать Алисе, и она распознавала все мои планы ещё до того, как я успевал воплотить их в жизнь.

– Нет!

– Ну ты и придурок. Я тебя раскусила!

Когда виновник аварии приближался к нам, Алиса рассуждала: неплохо было бы заманить его в кафе, потому что у него красивые голубые глаза. «Человек с такими глазами не может быть плохим», – уверенно сказала она, выпрямляя спину. Мне же казалось глупым общаться с человеком только из-за красивых глаз, о чём я тут же заявил Алисе, за что она стукнула меня и назвала истуканом. Как только незнакомец вывалил передо мной бутылку воды, пузырёк зелёнки и пачку пластырей, мы замолчали. Алиса разглядывала незнакомца, а я усиленно пытался вспомнить, кто такой истукан.

Вода, полившаяся на коленку, выдернула меня из размышлений, и я возмущённо взглянул на парня. Теперь джинсы были не только грязные, но и мокрые. Очистив рану, он плеснул туда зелёнки, и моё положение стало совсем безнадёжным. Не выдержав такой несправедливости, я зачерпнул пальцем зелёнки с колена и оставил длинный изумрудный след на щеке незнакомца. После секунды замешательства он повторил за мной. Через несколько минут мы все трое, громко смеясь, были в зелёнке.

Каждый пытался отвоевать пузырёк с зелёнкой и нанести как можно больше урона противнику. Когда Алиса выхватила у меня из рук стеклянный пузырёк, я тут же откатился в траву с возгласом ужаса, зная, чем это может закончиться. Зелень растеклась по шее и застыла на ключицах, сама же Алиса теперь напоминала воинственную амазонку с длинными линиями, пересекающими скулы и переносицу. Светлые волосы незнакомца наполовину стали зелёными, тёмные капли застыли на щеке и груди.

Когда пузырёк опустел, мы лежали в траве и щурились от солнца. Я нашарил рукой бутылку с водой и сделал несколько больших глотков.

– Кир.

Мы с Алисой одновременно повернули головы на голос. Я тяжело дышал и пытался восстановить дыхание.

– Кирилл Авдеев, но все зовут меня Кир. Вы ведь неместные?

– Вообще-то, живём тут уже давно, но, видимо, этого недостаточно, чтобы стать местными. – Алиса повернулась на бок, подперев кулаком щёку, и взглянула на Кира.

– И где же вы живёте? Почему я раньше вас не видел? – Кир приподнялся на локтях и посмотрел на меня сверху вниз.

– На Черепаховой горе, – тут же ответил я.

– Где-где?

Алиса бросила на меня взгляд, означавший «ты что, совсем придурок?» и села в позу лотоса.

– Это он так шутит. На окраине города, дом на высоком холме. У железной дороги. Ты наверняка видел его.

– А-а-а… – протянул Кир. – Так это тот самый дом, где живёт ведьма?

– Нет там никаких ведьм, – возразил я.

– Но так все говорят.

– Наша мама даже не рыжая. А у всех ведьм обязательно должны быть зелёные глаза и рыжие волосы, – серьёзно заявила Алиса голосом профессора, будто только что защитила докторскую по ведьминским делам.

Иногда Алиса вела себя как настоящая ведьма. Возможно, для меня не стало бы удивлением, если бы она однажды подожгла взглядом свой школьный дневник, чтобы тот не попал в руки мамы.

– У ведьм не должно быть души, всё остальное – фигня, – заключил Кир, жуя сухую травинку. – Так вы что, э-э-э, родственники?

– Он мой брат. – Алиса бросила в меня камушек. – Младший занудный брат.

– Просто вы…

– Непохожи?

Братом и сестрой скорее можно было назвать Алису и Кира: оба со светлыми глазами и волосами.

– Просто мама забрала Матвея из детдома, а теперь нам приходится терпеть его. – Алиса показала мне язык и вскочила, тут же став большой чёрной тенью. Солнце светило ей в спину, и я видел только тёмный силуэт, подсвеченный золотом.

Ещё с детства Алиса пыталась убедить меня, что я приёмный ребёнок, и когда мои детские нервы не выдерживали, я со слезами бежал к маме: та показывала мне наши одинаковые родинки на сгибах локтей. Это меня успокаивало, и я крепко засыпал, завёрнутый в плед.

Не желая вступать в очередную перепалку, я зажмурился, наслаждаясь тёплым летним ветром. Боли в коленке я почти не чувствовал. Или сейчас она казалась мне совсем незначительной.

– Ладно… Похоже, я должен искупить вину.

Я все ещё лежал с закрытыми глазами: от земли исходил холодок, проникающий сквозь одежду. Судя по звукам, Кир поднялся. Неохотно открыв глаза, я увидел протянутую руку, но быстро встал сам, стряхнув с себя травинки.

– Выглядите так, будто на вас напал зелёночный монстр, – Алиса засмеялась.

– Сама-то чем лучше? – я улыбнулся и проверил разбитую коленку. Рана подсохла и уже покрывалась корочкой.

– Можем сказать, что мы герои и спасли мир от зелёной лихорадки ценой собственных чистых лиц. – Кир поднял велосипед с земли и внимательно посмотрел на нас. – Ну что? Героям полагается мороженое.

Я думал, что мы скажем маме о нашем внешнем виде. За размышлениями прошла вся дорога, и через десять минут мы вчетвером (я, Алиса, Кир и его железный друг) оказались перед вывеской кафе. Зелёные и растрёпанные мы сели за самый дальний столик, но и это не спасло нас от насмешливых взглядов.

– Героев нигде не любят, – с грустным вздохом заметила Алиса, потягивая из трубочки молочный коктейль.

– Такова наша участь, – Кир смахнул зелёную чёлку со лба и постучал пальцами по столу.

– Терпеть насмешки?

– Пить молочные коктейли и размышлять о жизни, – возразил он с ухмылкой.

– Это я могу! – радостно завопила Алиса, и все взгляды снова устремились к нашему столику.

Я пил апельсиновый сок, разглядывая мякоть на дне стакана, и тёр щёку, пока зелёная краска не смешалась с красным цветом кожи.

– Прекрати. – Кир толкнул меня локтём в бок. – Это бесполезно.

– Нужно уметь принимать последствия, – серьёзно заявила Алиса.

Разговор, напоминая бурную горную речку, перетекал с одной темы на другую. Очень скоро я узнал, что Кир хорошо учился, что есть одно секретное место, где мы должны обязательно побывать, и что он не любил алгебру.

Когда наши стаканы опустели, а от мороженого уже тошнило, Кир вызвался проводить нас.

– Кто знает, – сказал он и подмигнул мне. – Когда тебе захочется в следующий раз прыгнуть под колёса велосипеда.

Под недовольным взглядом Алисы я отказался: мне не хотелось знакомить его ни с мамой, ни со старым домом на Черепаховой горе. Наши жизни соприкоснулись, чтобы оттолкнуться друг от друга. Я по-прежнему не верил ни в судьбу, ни в планы Бога.

Уставшие и опьянённые жарой мы брели по улице, скрываясь от солнца в тени аллеи. Пиная камушек и не слушая болтовню Алисы, я даже не подозревал, что боль от разбитой коленки – это сущие пустяки. В жизни есть такая боль, которую не замаскируешь таблеткой но-шпы и толстым слоем зелёнки.

Тот самый

Подняться наверх