Читать книгу Тот самый - Мо Вивенди - Страница 5

Я стоял напротив маленькой репродукции картины Караваджо «Призвание апостола Матфея». Каждый раз я оказывался перед ней, когда хотел исповедаться. Она – мой священник и мой палач, я доверял ей все исповеди и откровения. Репродукция, приклеенная кусочками прозрачного скотча, висела на бежевой стене маминой спальни. На мой взгляд, поступать так с творением барочной эпохи – настоящее кощунство, но мама была непреклонна. Картина пережила ни одну семейную бурю. Однажды я сорвал репродукцию со стены под оглушительные крики, а тусклые уголки, намертво зафиксированные скотчем, остались болтаться на обоях как оторванные крылья бабочек. Во время затишья я постарался приклеить её к стене. Репродукция, местами затёртая, с белыми полосами от сгибов не несла в себе совершенно никакой ценности. Её значимость заключалась в воспоминаниях, запечатанных в ярких образах Караваджо. Когда я заходил в мамину спальню, взгляд в первую секунду цеплялся за репродукцию: в одинокой комнате она смотрелась неуместной кляксой, как будто мама повесила на стену первое, что попалось ей под руку, чтобы спрятать плесневое пятно на обоях.

Мы с Алисой любили слушать историю, связанную с этой картиной. Каждый раз в рассказах мамы появлялись новые подробности, словно она забывала, о чём уже успела рассказать. Историю, которую мы слышали десятки раз, я знал наизусть, будто все слова отпечатались у меня на внутренней стороне век. Может быть, то была красивая сказка, придуманная для нас. Прошлое нельзя изменить, но никто не говорил, что его нельзя выдумать. Если в выдумку поверит хотя бы один человек, значит, с чистой совестью можно считать вымысел реальностью. Мы садились у ног мамы, и она, пользуясь властью над нами, медлила и томно вздыхала, удерживая интригу.

– Когда я была беременна тобой, у меня совершенно ничего не складывалось в жизни, – говорила мама, перебирая волосы у меня на макушке. – Всё шло под откос, и я даже несколько раз задумывалась о том, чтобы прекратить мучения… Меня останавливало одно, – она переводила многозначительный взгляд на Алису, и та быстро кивала. В темноте она оказалась лучиком света. – Я не могла оставить её в этом гадком мире, ведь у нас никого нет, кроме друг друга, но и жить я так тоже не могла. Как только я забеременела тобой, Матвей, начались проблемы. Казалось, весь мир был против нас. Ужасный токсикоз, слабость, тонус… вечно отёкшие ноги. У меня пучками выпадали волосы. Даже после родов жизнь не стала легче, да и ты выжил только благодаря акушерке. Родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи. Ещё бы чуть-чуть и… Это я ещё молчу про то, как к нам относились люди. Гадкие люди.

Я отводил взгляд, чувствуя вину перед мамой.

– Ма, и что потом? – с восторгом спрашивала Алиса.

От нахмуренных выщипанных бровей появлялись тонкие складки на лбу, напоминая изломы на бумаге. Худое лицо мамы становилось сосредоточенным, казалось, она смотрела очень внимательно, но ничего не видела. Зрачки расширялись, затопляя голубую радужку, а взгляд обращался в себя – в прошлое. Она перебирала воспоминания, бережно вытаскивая их на свет, будто те были старинными фотокарточками, которые могли рассыпаться от нечаянного прикосновения. В такие моменты мы с Алисой особенно сильно понимали значимость прошлого. Мы мало в чём разбирались, но торжественность ощущалась даже в маминой позе: гордо выпрямленная осанка и приподнятый подбородок. Так она показывала нам, что жизнь её не сломила.

Схватки начались ночью, когда мама возвращалась домой. Живот стал сжиматься, словно упругий мячик, а боль волнами проходилась по телу, вонзая иглы в каждый миллиметр кожи. Казалось, будто копчик дробили молотком. Нестерпимая боль захватывала тело.

«Такую боль не может вытерпеть ни один человек. Никто, – думал я с восхищением. – Никто, кроме женщины».

За болью следовала тошнота. Мама упала на колени, растесав ладони асфальтом, но заставила себя подняться и пойти вперёд. До дома оставалось несколько километров, и она решила дойти до единственной подруги, у которой как раз сейчас оставалась Алиса. Как только мама вышла из парка, придерживая живот, деревья поредели, и перед ней появились одинаковые пятиэтажки. «Ты так жаждал жить, что полез из меня раньше времени», – говорила мама, поглаживая меня за ухом. Её прикосновение я ощущал летним ветерком на коже. «Ничего я не хотел, иначе бы я это запомнил, – резонно замечал я. – Не отвлекайся, рассказывай дальше», – нетерпеливо поторапливал её я, ёрзая на месте. Казалось, улицы, спрятанные вуалью из темноты, совсем опустели. Мама брела в одиночестве, придерживаясь рукой за серые стены. От очередной схватки ноги подогнулись, и мама упала, инстинктивно выбросив руки вперёд. Боль усиливалась. Мама с трудом поднялась и зашагала, почти не разбирая дорогу. Когда силы были на исходе, она остановилась перед первой попавшейся подъездной дверью. Пальцы потянулись к железной ручке, но, прежде чем дёрнуть дверь на себя, мама навалилась на неё, а по ногам заструилась горячая влага. Как только в глазах начало темнеть, она ощутила руки, подхватившие её под локти. Промокшие колготки прилипли к ногам, слова вторая кожа. Приглушённый голос вызывал скорую помощь. Мама оказалась в тепле квартиры. Крепкие руки усадили её на стул, и перед тем, как провалиться в чёрную бездну, она наткнулась взглядом на репродукцию картины Караваджо. На пол, стекая по ладони, скатилась капля крови.

– Тогда я ничего не знала о картине, только название. Во время родов я пыталась детально вспомнить её, чтобы облегчить боль, и это удерживало меня от обморока. Такая вот странная игра подсознания. Призвание апостола Матфея – как только я увидела её, я поняла, что назову тебя в честь него.

Алиса слушала маму с восторгом, казалось, она сама проживала эту историю, погружаясь в липкий мрак холодной ночи. Внимательное выражение лица Алисы становилось восторженным: с чуть приоткрытым ртом она ловила каждое слово, будто то – редчайшая ценность. Алиса представляла себя сильной героиней, а я – крошечным кричащим младенцем в глубине тёмного парка.

История мамы состояла из множества тёмных пятен. Она никогда не рассказывала нам, от кого возвращалась ночью. Мы решили, что в ту ночь мама виделась с моим отцом. По нашим догадкам он выгнал её, и тогда начались преждевременные роды. Правду знала только мама, и она не собиралась делиться ею.

Призвание апостола Матфея – одна из самых необычных картин Караваджо. Из любопытства я много читал о ней, ища в себе сходства с Матфеем. Христос стоял не в центре, а в тёмном углу, и указывал жестом на молодого парня. Я придерживался мнения, что Матфей – это парень, который пока что ещё не поднял взгляд. Оставалось несколько секунд до того, как он узнает, что избран для важного дела. На картине запечатлено мгновение, когда Матфей всё ещё находился в тёмном мире порока, но уже был спасён.

Сколько же мне отмерено до обретения главного предназначения в жизни? В минуты сомнений я, как и мама, становился у старой репродукции, представляя, как она, раздираемая болью из-за меня, впервые увидела картину Караваджо.

Чем больше я вглядывался в картину, тем сильнее понимал, что мама ошиблась: между нами не могло быть ничего общего. Я – обычный парень, живущий обычной жизнью и мечтающий о совершенно обычных вещах.

В тот день, когда я выкурил свой первый косяк, я мечтал о том, чтобы отмотать время назад. Всё было нормально до тех пор, пока не раздался крик Жеки. Мы бросились на звук. Жека лежала в песке, а её запястье неестественно выгибалось вниз. Кожа, обтянутая поверх кости, казалось, вот-вот порвётся. Кир придерживал голову Жеки у себя на коленях. По играющим под загорелой кожей желвакам я понял, как Кир был напряжён и испуган. Рядом с Жекой из песка торчал острый камень, напоминавший треугольник. Этот момент отпечатался в моей памяти настолько ярко, что я помнил его до каждой песчинки.

– Чего встали? – крикнул Кир. – Тащите велики сюда. Нам нужно в больницу! Быстро!

Алиса дёрнулась, и только тогда я осознал, что она стояла рядом, мёртвой хваткой вцепившись в мой локоть. Когда она разжала пальцы, на коже остались красные вмятины.

– Нет… – слабо запротестовала Жека. Лицо опухло от слёз, верхняя губа блестела, а шея покрылась пунцовыми пятнами. – Вдруг там поймут, что мы… курили… – она говорила медленно, останавливаясь после каждого слова. – Если мой папаша узнает, мне конец!

– Ладненько… Тогда оставим тебя тут? – Алиса наконец очнулась.

– Просто… просто мне нужно отлежаться…

– У тебя рука сломана, – возразил я. Мне хотелось перестать смотреть на сломанное запястье, но взгляд будто бы прикипел к натянутой на кость коже. – Нужно в больницу! Никто не узнает. Оставайтесь тут, а мы сходим за великами.

Жека прижимала сломанную руку к груди как перебитое крыло птицы. Заплаканные серые глаза потемнели, а на щеках застыли слёзы. До этой секунды Жека казалась мне той, для которой нет ничего невозможного, сейчас же я видел в ней испуганную девочку. Всё же эта девочка была гораздо сильнее многих, кого я знал.

Не став слушать возражений, я развернулся и побежал к лужайке, куда был брошен велосипед. Всё ещё чувствуя скованность в теле, я старался идти быстрее, но мышцы будто онемели. Когда мы с Алисой вернулись, Жека старалась улыбаться и шутить, не желая показаться слабой. Я бросил на землю подобранную одежду и помог зафиксировать руку ремнём. Наспех одевшись, я шумно выдохнул. Жека села на багажник, держась здоровой рукой за сидение, а Кир занял мой велосипед. На второй велосипед сел я, а Алиса разместилась на багажнике.

Я совершенно не помнил, как мы добрались до больницы, но дорога казалась мне бесконечно долгой. Тропинки петляли между деревьев, как лабиринты, пот стекал по спине, а жажда душила горло. В голове крутились разные «если», и каждое из них пугало меня до дрожи. Если кто-нибудь узнает, что мы курили? Если Жека не поправится? Если мама узнает, что мы ослушались её? Если мама узнает, что я целовался с мальчиком? И с девочкой тоже. Если она поймёт, что мне даже немного понравилось? Если, если, если… Всякое «если», словно тлеющий уголёк, выжигало дыры на коже.

Когда мы остановились у входа в больницу, голова раскалывалась от боли. Кир повёл Жеку внутрь, придерживая под локоть, а мы с Алисой остановились на бетонном крыльце. Мне казалось, что две реальности (наша семья и другие люди) соприкоснулись, и в мире произошёл сбой. Могли ли мы быть виновны в том, что случилось с Жекой?

– Охренеть, вот тебе и приключение, – прошептала Алиса, растирая ладонями лицо. Обгоревшая кожа слегка покраснела.

– Да уж, – только и смог выдавить я, глядя себе под ноги. Я наклонился, чтобы завязать шнурок.

– Полчаса уже давно прошло, кстати.

– Какая разница? Опоздаем или нет, всё равно будет скандал.

Мы вошли в больницу. Длинные коридоры, выползавшие из мрака на бледный свет флуоресцентных ламп, внушали тревогу. Больница со стойким запахом медикаментов, так или иначе, всегда ассоциировалась у меня со смертью и безнадёжностью. Мне казалось, будто смерть бродила по коридору холодным сквозняком и выбирала, кому суждено покинуть это место, а кому – нет. У светлой стены в ряд стояло несколько стульев. На одном из них, под плакатом с инструкцией по оказанию первой помощи, сидел Кир и разговаривал с кем-то по телефону. Пальцами свободной руки он сжимал переносицу, низко склонив голову. Кир напоминал призрака, затерявшегося среди одинаковых больничных стен. Мне вдруг захотелось успокоить его и вывести из этих длинных лабиринтов смерти, но я только привалился спиной к стене, чувствуя усталость, запрыгнувшую ко мне на плечи. Воспоминания о больнице навевали тоску. Я до сих пор помнил, как милый врач с усами накладывал мне шов на коленку. Я помнил так остро, словно игла застряла где-то под кожей и всё ещё беспокоила меня.

– Пойду узнаю, как обстоят дела… – Алиса похлопала меня по руке и, поймав мой растерянный взгляд, слабо улыбнулась. – Эй! Не вешай нос! Из какой задницы только не вылезали Гранины, да? Всё фигня! Знаешь, когда случится апокалипсис, выживем только мы и тараканы.

Я молча кивнул и улыбнулся, чтобы Алиса отстала. Она ждала от меня улыбки, и я дал ей то, что она хотела. Сладковатый дым, освободив лёгкие, подобрался к горлу. Тело не слушалось. Язык едва ли не прилипал к нёбу от жажды. В воспоминаниях ожил яркий образ: Жека, прижимающая сломанную руку к груди, как мать, прижимающая новорождённого ребёнка. Я увидел, как кость неестественно натягивала тонкую кожу. Ощутив тошноту, я быстро зашагал по коридору в поисках нужной двери. Закрывшись в кабинке, я склонился над унитазом и зажмурился: горло раздирала изжога. Меня рвало, и я цеплялся пальцами за фаянсовые края. Перед глазами плыли цветные пятна. Я ощущал себя переполненным сосудом, в который поместили больше, чем он мог вместить. Слишком много впечатлений, слишком много мыслей. К любому слову в эту секунду можно было приписать «слишком», и это оказалось бы правдой. Сидя на холодном кафельном полу, я всё больше понимал, насколько далёк от образа святого Матфея. Я нажал на кнопку слива и вышел из кабинки.

Опустив руки под холодную струю воды, я держал их в таком положении, пока пальцы не начали неметь. Я сполоснул лицо и оглядел себя в заляпанном зеркале. Отражение мне совсем не понравилось: покрасневший рот, будто я пытался стереть губы с лица, острые скулы, веснушки, напоминавшие грязные пятна. Бледная кожа в неестественном свете лампы отливала нездоровой зеленью, а мутные глаза казались пустыми. Из отражения на меня смотрела тень человека, которым я не хотел быть. До тошноты во мне зрело желание выскаблить душу из этой оболочки и поместить её в другое, более подходящее тело.

С мыслями о Жеке я вернулся в больничный коридор. Разум прояснился, и теперь белый свет ламп под потолком не резал глаза. Стены по-прежнему давили, а боль медленно вбивала ржавые гвозди в виски.

– Скоро приедет папаша Же, – услышал я голос Кира рядом с собой. Алиса с закрытыми глазами сидела на стуле, подперев кулаком подбородок.

– Ясно, – только и смог сказать я, сверля взглядом необъятную пустоту в коридоре. Меня всё ещё знобило. – С ней всё будет в порядке?

– Ещё как, – Кир усмехнулся. – Знал бы, сколько от неё проблем было в детстве. Её мама любит говорить, что поседела из-за Жеки раньше времени, а той хоть бы что…

– Наверное, ломать руку не очень то приятно. По крайней мере, я бы не хотел проверять на себе.

– Да уж… ты сам-то как? – он посмотрел в мои красные глаза и добавил, заметив плохо скрываемую дрожь. – Тут довольно холодно.

«Мне не холодно, – хотел ответить я. – А колотит, потому что за день я ощутил то, что не ощущал целую жизнь».

На загорелой шее Кира выделялся чёрный шнурок, основная часть которого пряталась под футболкой. Раньше я не замечал его, а, быть может, мне просто было всё равно. Подняв взгляд, я посмотрел в голубые глаза. Мне показалось, что я увидел в них беспокойство. Всё время я считал, что это чувство неприменимо ко мне от посторонних людей.

– Нормально, – ответил я, пряча руки в карманы. – У меня всё нормально. Ведь это не я сломал руку.

– Знаешь, я бы не хотел, чтобы из-за случившегося кто-нибудь из нас четверых расплачивался…

– Я никому ничего не скажу, – перебил его я, разворачиваясь. – Разве я похож на стукача?

Невесть откуда взявшаяся злость импульсом сжала кулаки, и я поднял руки, чтобы толкнуть Кира в грудь, но так и застыл.

– Нет, я не об этом… – он проследил за мной взглядом, но не шелохнулся. Я опустил руки. – Просто в следующий раз не ведись на всё, что предложит тебе Же. Иногда её голову посещают безумные мысли. Научись говорить нет. Это спасёт тебя от многих ошибок.

Боковым зрением я уловил движение: Кир собирался положить ладонь мне на плечо. Я невольно дёрнулся в сторону, и Кир убрал руку в карман. Я не нуждался в поддержке и в жалости, принять поддержку – значит показать свою слабость. А я не слабак.

Несколько долгих секунд мы молчали, игнорируя неловкость, возникшую между нами.

– Наверное, они чем-то похожи… – я отстранённо посмотрел на Алису.

– О чём ты мечтаешь?

Соображал я всё ещё медленно. Опираясь плечом на холодную стену, я покачал головой.

– Что?

– Говорю, о чём твоя мечта?

– Причём здесь моя мечта?

– Ни при чём. Просто выглядишь загруженным, решил тебя отвлечь.

– У меня всё в порядке.

– По моим представлениям порядок выглядит несколько иначе, – на губах Кира появилась улыбка.

– Я мечтаю о всяких глупостях.

– Разве мечты бывают глупыми? – Алиса открыла глаза и посмотрела на нас сонным взглядом. – Ладно, Матвей, идите домой. Всё равно сейчас приедет отец Жеки. А я тут останусь. Пригляжу за Же.

– Наверное, это мы виноваты. Я и Алиса. Не следовало нам…

Вина поднималась во мне, как ртуть в раскалённом градуснике. Ещё чуть-чуть, и она взорвётся, вспыхнет жидким серебром и обожжёт нутро.

– Фигня!

– Нет!

– Говоришь так, будто вы лично толкнули Же и сломали ей руку. Матвей, она сама упала. Слушай, просто иди и поспи.

– Ты не понимаешь, Кир, ты ничего не понимаешь! Зря я согласился пойти с вами.

– Это уж точно! – вспылил Кир. – Зря!

– Ты придурок.

– А ты, я смотрю, умеешь заводить друзей.

– Мы пойдём, – я жестом подозвал Алису. – Нам лучше не общаться. Это была ошибка.

– Классная идея!

– Эй, что случилось? – Алиса встала рядом со мной. – Оба выглядите так, будто кто-то умер.

Мы с Киром смотрели по сторонам, только чтобы не встречаться взглядами.

– Может быть, и умер, – непринуждённо сказал Кир. – Нельзя спасти утопающего, если он с таким упорством рвётся обратно в своё уютное болото, – он с лёгкой улыбкой смотрел на Алису, но я знал, что эти слова предназначались мне. Мы оба это знали.

– Ничего не случилось, – отрезал я. – Можешь передать ему, что мы уходим.

Алиса перевела взгляд с меня на Кира, а после – с Кира на меня.

– Можешь передать ему, – сказал Кир, барабаня пальцами по бедру. – Что мне всё равно.

– Я всё ещё ничего не понимаю, но мы и правда пойдём. Прости и пока, – Алиса неловко помахала рукой.

Я схватил Алису за запястье и потащил к широким двойным дверям в конце коридора. За спиной я услышал отдаляющиеся шаги Кира. Злость во мне утихала, уступая место сожалению.

Наши жизни соприкоснулись и тут же оттолкнулись друг от друга как противоположные полюса магнита.

– Вот придурок! – воскликнул я, как только мы вновь оказались в духоте улицы.

На крыльце я чуть не столкнулся с мужчиной: он быстро бежал вверх по ступенькам. Его лицо от крыльев носа до уголков губ рассекали две глубокие морщины. Возможно, это был отец Же.

– Извините, – пробубнил я себе под нос.

– Нечего смотреть себе под ноги!

– Вот козёл… – прошептала Алиса.

Дома нас ждала тишина. Она заполнила пустотой каждый тёмный уголок, вытеснила через оконные проёмы все звуки, впитала свет, и теперь наш дом погрузился в небытие: упал на дно как тонущий корабль, а мы не успели спастись.

Мама начала без прелюдий, задевая только там, где всегда болит. Мы, самые близкие люди, безжалостно ранили друг друга, словно у каждого из нас были запасные жизни. В этом и заключалась опасность ссор: мы не осознавали, что сказанные слова нельзя вернуть. Они навсегда останутся внутри нас.

– Где вы шлялись весь день? Только посмотрите на себя, как вы выглядите… Хотите, чтобы вас считали бездомными?

«Может, у нас и нет дома?» – мысленно спросил я.

Бездомные – это значит без дома. Дом – это любовь и забота. Было ли у нас с Алисой что-то из этого? Если мы были без любви и заботы, значит, мы были без дома. Без-дом-ны-е.