Читать книгу Смерть пахнет сандалом - Мо Янь - Страница 7

Мы с Сяоцзя, не останавливаясь, бежали домой. По дороге я, запыхавшись, раздраженно спросила, как ни с того ни с сего мог появиться какой-то отец? Скорее всего, это некий голодранец явился надуть нас. Все же интересно посмотреть, что это за нечистая сила. Рассердит он меня – возьму кочергу, сперва ноги переломаю, потом доставлю названому батюшке в управу. Там разбираться не будут, сначала вломят ему пару сотен палок, чтоб живого места не осталось, чтобы обделался и обмочился. Тогда посмотрим, посмеет ли он походя выдавать себя за чьего-либо отца.

Сяоцзя останавливал всех подряд и с таинственным видом сообщал:

– Мой отец вернулся!

Люди при этом терялись в догадках, не в состоянии взять в толк, о чем речь, а он тут же кричал:

– У меня есть отец!

Мы еще не добежали до ворот, а я уже заприметила возле них коляску, запряженную парой лошадей. Вокруг нее толпились соседи по улице. В толпу протиснулось несколько детей с пучками волос на макушках. Лошади были гнедые жеребцы, толстые как свечи. На коляске лежал толстый слой желтой пыли, видать, этот человек проделал неблизкий путь. Народ смотрел на меня как-то странно, глаза поблескивали, как дьявольские огни на кладбище. Владелица мелочной лавки матушка У обратилась ко мне с притворными поздравлениями:

– Поздравляю, поздравляю! Вот уж поистине: счастье есть – не поспешай, счастья нет – повсюду край. Цайшэнь[28] благоволит к богатым и знатным, и так жизнь полыхает, а тут с неба еще сваливается богатый батюшка. Тетушка Чжао, жирная свинья в ворота летает, а во дворе – мулов и лошадей целое стадо. Поздравляю, поздравляю!

Я зыркнула на эту бабу, у которой рот что твой ночной горшок:

– Мелете что ни попадя, матушка У? Если у тебя в семье отца недостает, давай уводи, и вся недолга, мне ничуть не жалко!

– Вы что, серьезно? – хихикнула она.

– Конечно, серьезно, кто захочет забрать его, тот лошак, ослом зачатый и кобылой вскормленный!

Меня зло прервал Сяоцзя:

– Пусть кто-либо посмеет похитить моего отца, до смерти затрахаю!

Круглое, как блин, лицо матушки У мгновенно покраснело. Эта нарочно распускающая слухи сплетница с языком, как помело, знала про мою любовную связь с начальником Цянем и в душе на этот счет хранила целый кувшин выдержанного уксуса, такого кислого, что зубы сводит. Заставила она меня скривить шею, вынудила Сяоцзя грязно выругаться, поставила нас в неудобное положение, потрепала языком и ушла. Я ступила на каменные ступени нашего дома и обратилась к собравшимся: «Уважаемые соседи, хотите посмотреть – заходите, не желаете заходить – катитесь отсюда, нечего стоять и глазеть попусту!» Толпа смущенно разошлась. Я эту компанию знаю, на словах – одни красивости, лебезят передо мной, а за спиной бранят, стиснув зубы, желая, чтобы я обнищала, пела на улицах и просила подаяние. С такими я, невзирая на лица, обращаюсь без всяких церемоний.

Ступив за ворота, я громко вскрикнула: «Божество каких высоких небес явилось нам? Откройте мне глаза!» А в душе думала: нельзя быть мягкой. Настоящий он отец или нет, нужно сперва показать ему свою власть, чтобы он понял, что хозяйка – человек суровый, и в будущем не самодурствовал. Посреди двора я увидела сияющее пурпурное кресло из сандалового дерева с высокой спинкой и подлокотниками да тощего старикана с маленькой торчащей колом косичкой, который нагнувшись, комком шелковой ваты тщательно обтирал сиденье от пыли. На самом деле кресло и так сияло, в него можно было смотреться, как в зеркало, и протирать его не было нужды. Услыхав мой крик, он неторопливо выпрямился, повернулся и окинул меня холодным взглядом. Мама дорогая, взгляд из этих запавших глазниц острее ножа, которым муж Сяоцзя колет свиней. Сяоцзя семенящей походкой подбежал к нему и, раскрыв в дурацкой улыбочке рот, подобострастно проговорил:

– Батюшка, а это моя жена, мне ее матушка сосватала.

Старый хрыч и в глаза мне не взглянул, что-то промямлил, не знаю уж, что он хотел сказать.

Тут с плетью в руке зашел попрощаться возница коляски, который наелся и напился в харчевне Ван Шэна напротив. Вынув из-за пазухи банкноту в один лян, старый хрыч передал деньги ему, отвесил малый поклон, приложив к груди ладонь на кулак, и отчетливо произнес:

– Счастливого пути, приятель!

Ух ты, у этого старого хрыча столичный говор, почти такой же, как у начальника Цяня. Возница глянул на номинал банкноты, и его страдальческое лицо тут же превратилось в цветочный бутон. Он отвесил один глубокий поклон, второй, третий, беспрерывно рассыпаясь в благодарностях:

– Благодарствую, барин, премного благодарен, премного благодарен…

Ого, старый хрыч, ты, видать, не из простых! Не скупится, похоже, точно при деньгах, вон куртка выпячивается, как пить дать, там банкноты. Тысяча лянов или того больше? Ладно, в наши дни у кого молоко, тот и мать, у кого деньги – тот и отец. Вот я и бухнулась перед ним на колени, звучно отбила земной поклон и как в опере пропела:

– Невестка почтительно представляется свекру!

Увидев меня на коленях, Сяоцзя тоже суетливо опустился на землю, со стуком отбил поклон, ни слова не говоря, только по-дурацки хихикая.

Старый хрыч не ожидал, что я вдруг разведу такие церемонии. Он был совсем сбит с толку. Свекор протянул одну за другой обе руки. Я так испугалась, что просто остолбенела, ох, что это были за руки… Казалось, он хочет помочь мне встать, но он не помог подняться ни мне, ни тем более Сяоцзя, а лишь произнес:

– Будет, будет, какие церемонии среди своих.

Мне ничего не оставалось, как неловко вставать самой. За мной встал и Сяоцзя. Старик сунул руку за пазуху. Я в душе была вне себя от радости, думая, что сейчас он вытащит пачку банкнот и пожалует ее мне. Он долго шарил за пазухой, вынул какую-то бирюзовую фитюльку и передал мне со словами:

– В первый раз встретились, а подарить тебе нечего, держи вот маленькую безделушку!

Взяв эту безделицу, я так же, как он, сказала, мол, какие церемонии среди своих. Штучка была увесистая, мягкая и гладкая, зелень радовала глаз. С начальником Цянем я спала уже несколько лет, и он оказал на меня немалое культурное влияние. Я уже не была человеком заурядным и сразу поняла, что вещь хорошая, только узнать бы, что это.

Сяоцзя, надувшись, с обидой смотрел на отца. Тот усмехнулся:

– Нагни голову!

Сяоцзя послушно опустил голову, и старый хрыч повесил ему на шею что-то продолговатое, сияющее серебряным блеском на красной тесемке. Сяоцзя поднес эту штуку к моему лицу, и я увидела, что это шейный амулет, замок долголетия. У меня невольно раскрылся рот, и про себя я подумала, что старый хрыч, наверное, считает, что его сыну едва исполнилось сто дней.

Позже это подношение старого хрыча при первой встрече я показала названому отцу. Он сказал, что это кольцо надевают на большой палец при стрельбе из лука, оно гранится и полируется из наилучшего изумруда, считается дороже золота, и такое сокровище могут носить только императорские родственники и потомки знатных фамилий. Левой рукой названый батюшка ласкал мою маленькую грудь, правой играл с этим кольцом, без конца восклицая:

– Прекрасная вещь, прекрасная, воистину прекрасная вещица!

– Я сказала, что подарю ее ему, если нравится.

– Как можно, как можно, – воскликнул он, – чтобы благородный муж отбирал любимое!

– Я женщина, – возразила я, – разве может для меня быть любимым кольцо для стрельбы из лука?

Названый отец продолжал вести себя с напускной церемонностью, и я спросила:

– Так ты хочешь его или нет? Не хочешь, так я его разобью.

Он тут же сказал:

– Ах, сокровище мое, ни в коем случае, хочу.

– Надел кольцо на палец и время от времени подносил к глазам, чтобы полюбоваться, даже забывал о таком важном деле, как ласкание моей груди. Позже названый батюшка повесил мне на шею нефритового бодхисатву на красном шнурке. У меня аж глаза загорелись, как понравилось украшение, вот уж точно женская вещица.

– Спасибо, названый батюшка, – сказала я, поглаживая его бороду.

Он перевернул меня лицом вниз, оседлал, как коня, и, тяжело дыша, проговорил:

– Красавица моя, хочу хорошенько покопаться в прошлом этого твоего свекра…