Читать книгу Заграница - Мухтар Дуйсенгалиевич Назарбаев - Страница 2

После успешного завершения операции по обеспечению связью Владивостокской встречи главы СССР с президентом США, лейтенанту Муратбаеву предложили службу за границей. Это для Мурата произошло неожиданно. Восприняв это предложение как приказ, он не стал задаваться вопросом, куда именно за границу предстоит убыть. Хотя на следующий же день ему и его молодой жене уже было интересно знать, в какую заграницу предстоит убыть. Что собой представляют такие служебные командировки, Муратбаеву не было известно. Он никогда не интересовался подобными заграничными командировками. Хотя теперь Муратбаевым было интересно узнать хотя бы что-либо об условиях заграничной службы. Мурату служба за рубежом родины представлялась однозначно и в рамках воинских уставов. Но теперь, когда это непосредственно коснулось его, ему стало интересно узнать об условиях жизни и службы офицеров, проходящих службу за границей родины. Те бывалые офицеры, которым стало известно, что лейтенанта Муратбаева отправляют за границу, открыто завидовали и высказывались, что некоторые за всю службу ни разу не побывали за рубежом, а некоторые ждали такого годами, а тут лейтенант всего-то годик послужил и сразу за границу.

Не смотря на то, что на офицера имелось личное дело, при подготовке документов к заграничной службе на него оформлялся ряд бумаг, которые в совокупности моги бы служить дубликатом личного дела, составленные на настоящее время.

И вообще, всё это произошло неожиданно для Мурата. Утром пятого декабря 1974 года в день Конституции СССР – праздничный день, Муратбаева вызвали в штаб полка в отдел кадров. Никаких догадок о причине срочного вызова к кадровику, да ещё и в праздничный день, Мурат не имел. Ещё со вчерашнего вечера он с Мирой планировал убыть на обед в какой-либо ресторан и там отметить День Конституции СССР. А в полку по случаю праздника был выходной день, и поэтому на территории воинской части не было видно ни офицеров, ни солдат. К тому же, холодный декабрь старался держать людей в тёплых помещениях. Стоял промёрзший пасмурный день. Командиры были дома, а солдаты во главе с ответственными в подразделениях офицерами находились в казарменных помещениях. А ещё было удивительным, что в такой праздничный день начальник отдела кадров полка, потеряв своё высокомерие и заносчивость, усердно выжидал в своём кабинете прибытия лейтенанта Муратбаева. С утра и до самого обеда Мурат в кабинете у начальника отдела кадров полка заполнял анкеты, писал автобиографию, записывал вопросы, на которые необходимо было подготовить ответы в течение двух – трёх дней. В основном вопросы касались родителей, братьев и сестры. Требовались новые Мурата и Миры фотокарточки для заграничных паспортов. Даже строгий капитан Иванов, возглавлявший кадровый аппарат полка вслух ругался за то, что его заставили срочно оформлять документы на Муратбаева в праздничный день. Он недовольно сокрушался:

– Вот, из-за тебя Муратбаев меня вытащили из-за праздничного стола. Что, нельзя было это сделать завтра, в рабочий день? Нет, им давай срочно и сегодня.

И уже обращаясь к лейтенанту, недовольно спрашивал его:

– Слушай, а что это о тебе так заботятся? Сама Москва потребовала оформлять тебя прямо с сегодняшнего дня. Да ещё и срочно! Кто тебя там греет в Москве? Давай, выкладывай мне. Иначе я всю твою командировку поломаю, и ты никуда ни в какую заграницу не поедешь.

Мурат и сам не знал и не понимал этой срочности. А тем более, кто мог там, в Москве о нём позаботиться? Да никто! Именно это он озвучил строгому и озлобленному начальнику отдела кадров. Кажется, капитан Иванов поверил искренности слов и личному негодованию Мурата.

И вот когда, наконец, вся длительная бумажная формалистика по подготовке документов на лейтенанта Муратбаева и его жену была завершена только к концу декабря, Мурата поставили в известность о длительности процедуры ожидания приказа на убытие к новому месту службы. Сам Мурат полагал, что после завершения оформления необходимых документов сразу поступит приказ, который потребует немедленного убытия за границу. Потому он с Мирой стал срочно готовиться к убытию из Уссурийска.

В первых числах нового 1975 года кадровик полка капитан Иванов, не утруждая себя в поиске лучшей формы намёка, высказал Мурату открытым текстом:

– Муратбаев, ну, ты видишь, как я о тебе хлопочу? Это не родина, а я тебя отправляю за границу. Туда, куда хотят попасть каждый офицер и прапорщик. А я решил отправить в лучшие условия именно тебя. Ты это понимаешь? Лейтенант, любой приказ можно ускорить. Ты ещё молод и не знаешь всех традиции и правил, а потому слушай, что скажу. Как политработник ты должен знать ленинские тезисы. А он, великий вождь, говорил, что в кадрах решают всё и что выше кадров только солнце. Отсюда вывод в виде вопроса: «Перед кем ты должен преклоняться?». Я отвечаю за тебя: «Перед кадрами!». То есть ты должен уважать меня больше чем отца своего. Чем тебе может помочь твой отец? А ни чем! Зато я могу для тебя сделать всё, что захочу. Даже если ты будешь за границей, а я, сидя здесь в Уссурийске, могу тебя поднять по карьерной лестнице или спустить по ней. Так что ты должен будешь делиться со мной заграничными благами, которые будешь иметь благодаря мне.

Догадываясь, к чему клонит навязавшийся наставник и, желая остановить его, лейтенант спросил:

– А что, меня можно ещё ниже опустить по должности? Так я же ногами в землю упираюсь. Куда же ниже? Вы, товарищ капитан, наверное, можете присвоить мне внеочередное звание «младший лейтенант»? А может, сразу сделаете меня прапорщиком?

Теперь мягкий поучительный тон капитана перешёл на заметно жёсткий:

– Салага! Я захочу, и ты никогда не станешь старшим лейтенантом, будешь вечным лейтенантом! Но я не сержусь на тебя. Повзрослеешь – всё поймёшь. Да и вообще, я не могу, если даже захочу, отменить веками живущие во всех странах мира традиции уважения старших и ритуал жертвоприношения. С учётом твоей молодости подсказываю: тащи ящик пузырей и для тебя всё будет хорошо. Ты уедешь, а мы тут отметим твою удачную дорогу. А чтобы было ещё лучше – не забывай обо мне за границей. Я позволю тебе раза два в год баловать меня заграничными подарками. Мы ещё до твоего отъезда встретимся. Я дам тебе свой адресок, на который будешь присылать изысканные польские подарки. Да, я раскрываю тебе секрет, о котором тебе пока не положено знать. Ты едешь в Польшу. Это я устроил тебе длительную командировку за границу. В общем: не имей сто друзей, а имей друга кадровика!

– Я вас понял! Товарищ капитан, разрешите идти?

– Молодец! Уважаю понятливую молодёжь. Я понял, что ты всё понял. Да, не забывай, что ты чекист. С ящиком пузырей ты должен так провернуться, чтобы никто не знал и не видел. Зачем афишировать нашу дружбу. Правильно?

– Понял! Считаю, лучше иметь сто друзей, среди которых нет такого друга как вы!

– Не понял тебя, салага!

– А я вам товарищ капитан вот что посоветую. А вы отмените мою командировку в Польшу. Вместо меня оформите себя и поезжайте туда. Ведь в таком случае вы сможете сами себя баловать там хорошими подарками не пару раз в год, а каждый день. Ведь так будет лучше! Так что переоформляйте себя вместо меня.

Капитан, как заворожённый молча слушал и, приоткрыв свой рот, будто хотел что-то сказать, продолжал слушать лейтенанта. Мурат воспользовался такой паузой и быстро покинул кабинет начальника отдела кадров полка. Он не хотел слышать продолжения гнусного вымогательства взяток за исполнение капитаном своих служебных обязанностей. К тому же Мурат понимал, что не капитан Иванов решил вопрос с длительной командировкой Муратбаевых, а те, кто сидели в Московских кабинетах правительственной связи КГБ. А потому, что-либо изменить в этом Иванов никак не мог.

Последствия непослушания капитана приближенного к солнцу не замедлили сказаться. В личном деле лейтенанта Муратбаева появилась новенькая совершенно чистая служебная карточка, куда военнослужащим записывались все его поощрения и взыскания. Прежняя карточка на двух листах, исписанная поощрениями и без взысканий, куда-то исчезла. Это было обидным. Кроме того, на рассмотрение командованию полка кадровый аппарат вынес предложение об отклонении кандидатуры лейтенанта Муратбаева от командировки для прохождения службы за границей. Была выдвинута вполне приемлемая мотивировка отклонения первой кандидатуры – из-за недостаточности опыта офицерской службы. И тут же предлагалась другая, более опытная кандидатура. Однако командование не стало выходить «наверх» с ходатайством об отклонении выдвинутой Москвой кандидатуры и предлагать взамен другого офицера. Мурату оставалось ожидать приказ на убытие в Польскую Народную Республику, на территориях которой дислоцировались войска Северной группы войск Вооружённых Сил СССР.

Время шло, а приказа всё не было. Уже наступала весна 1975 года. И вот наконец-то в первых числах мая месяца приказ пришёл. Неизвестно кто этому приказу больше был рад Муратбаевы или Потаповы. Мурат волновался из-за предстоящего дальнего переезда, да ещё за границу. Потаповы радовались, что наконец-то их семья останется в квартире без посторонних.

Мурат к предстоящей перемене обстановки относился не только без энтузиазма, но и даже с постоянно нарастающими волнениями и переживаниями. И чем ближе был день отбытия из привычных условии в неведение, тем сильнее и чаще приходили переживания. Тем более, заграница чужестранностью и потусторонностью в некоторой степени пугали молодого офицера. Ну, ладно был бы он один, всё было бы проще. Мурат всегда был готов на действия, которые требовали бы действий лично от него. А ведь теперь он несёт ответственность и за свою жену. Как она перенесёт эти неизведанные ими новшества? Ведь это заграница! Но вот как раз его жена Мира была безгранично счастлива в ожидании уже приближающейся поездки за границу. Тем более что город Уссурийск и условия их жизни в нём ей не понравились. Она всё чаще вспоминала Алма-Ату. А ещё она уверенно заявляла Мурату, что так и думала, что скоро настанут какие-нибудь перемены и что эти перемены непременно улучшат их жилищное положение или произойдут другие изменения в их жизни в лучшую сторону. А ещё она уверяла, что чувствовала о скором расставании с Потаповыми.

Беготня с обходным листом оказалась более чем хлопотным делом. Конечно, было бы гораздо легче, если бы капитан Иванов, выполняя свои угрозы, не создавал бы Мурату всевозможные трудности.

Обычно военнослужащий, убывающий за границу, получал заграничные паспорта на себя и жену в воинской части, где происходило оформление всех необходимых для отъезда документов. Муратбаеву по неизвестным ему причинам предписывалось получить загранпаспорта в Москве непосредственно в Главном управлении правительственной связи КГБ.

Дорога в Северную группу войск, то есть в Польскую Народную республику пролегала через Белорусский приграничный город Брест. Мурат с Мирой вылетели на самолёте из Уссурийска до Дальневосточного перевалочного пункта – в город Хабаровск. Областной аэропорт Хабаровска представлял собой маленький оживлённый муравейник, в котором пассажиры суетились, быстро перемещаясь на первом этаже в двухэтажном зданий аэропорта. Весь второй этаж занимала администрация аэропорта. В этом маленьком аэропорту все пассажиры являлись транзитными. Именно отсюда с Дальневосточного авиационного узла уходили самолёты во все направления огромной страны. Поэтому сам небольшой аэропорт, из-за большого количества пассажиров казался ещё меньшим. Везде все сидячие места были заняты людьми. Многие размещались на подоконниках и даже прямо на бетонном полу. В здании стояла духота. Что в кассах по продаже билетов, что и в транзитных кассах стояли шумные очереди людей. И чем ближе в этих очередях люди были к заветному окошечку кассира, тем плотнее и шумнее было там.

Муратбаевы сравнительно успешно вылетели из столпотворения Хабаровского аэропорта в Москву.

Отыскать в Москве здание Главка оказалось не лёгким делом. В Уссурийске капитан Иванов отказался давать Муратбаеву адрес Главного управления. В Москве ни один из встретившихся на улицах столицы офицер не смог указать хотя бы приблизительный адрес здания правительственной связи. Большинство офицеров сами пытались выяснить у Мурата, что-либо о впервые услышанных войсках. А некоторые из них твёрдо утверждали, что войск правительственной связи вообще не существует. Потеряв всякую надежду, Муратбаев, на исходе дня прибыл в здание КГБ, где и выяснил точный адрес нужного Главка.

Утром следующего дня Мурат с Мирой прибыли по выясненному ими адресу. Было рано, а потому дежурный пропускного режима предложил подождать полчаса до начала рабочего времени снаружи здания.

Первое, что поразило лейтенанта Муратбаева – это система пропускного режима в Главное управление правительственной связи. Каждый сотрудник без напоминания предъявлял дежурному на входе своё удостоверение в развёрнутом виде. Прапорщик, в форме работника КГБ, дежуривший у входа в здание, внимательно всматривался в документ. Создавалось впечатление, будто дежурный полностью вычитывал содержание удостоверения на обеих его сторонах и при этом сличал фотокарточку в документе с предъявителем. Никто из прибывающих сотрудников не торопил ни входящего, ни дежурного в ускорении процесса проверки и допуска в здание. Вся процедура пропускного режима проходила в полном молчании. Мира, также наблюдавшая за всем этим, поделилась с Муратом своими впечатлениями:

– Слушай, они все такие важные и не похожи ни на Алма-Атинских, ни на уссурийских офицеров. Даже генерал, начальник вашего училища, был в стократ прост и вежлив, чем эти офицеры. В нём не было видно ни напыщенности, ни внешнего высокомерия. А эти майоры и другие такие важные. Надо же! Одним словом – москвичи!

Продолжая наблюдать за входящими в здание, Мурат не удивился совпадению своих мыслей с выводами Миры. И потому подержал её:

– Точно! Я о том же подумал. Чувствую себя возле этого здания хуже, чем в не своей тарелке. Как это всё схоже с Москвой, с её высокомерием и ритмом.

– Я же говорю, что это Москва, а они – москвичи. Мы с тобой в первый раз в столице и она нам как не понравилась с аэропорта, так и не нравится, по сей час. Хочу домой, в Алма-Ату.

– Я тоже. Но главное – не раскисать. Впереди ещё много дорог. А Москва – это для нас временное пристанище. Завтра или уже сегодня убудем из столицы.

Москва действительно с первых минут не понравилась Муратбаевым. Столица ощущалась совершенно чужой, не гостеприимной. Огромный город жил в непривычном оживлённом ритме, который в некоторой степени пугал приезжих, особенно тех, кто попадал сюда впервые. Для последних Москва надолго оставляла впечатление большого оживлённого вокзала, где все суетились. Одни убывали из столицы, а другие в ещё большем количестве прибывали. К тому же, эти впечатления отягощались грузом двух чемоданов и других носимых вещей. Хотя вещи покоились в камере хранения в аэропорту, но всё же их присутствие и перспектива дальнейшего путешествия с ними как-то тяготила сознание.

Мурат раньше представлял Москву другой. Оказалось, что и Мира имела ошибочные представления о воспетой столице великой державы. Да и сами москвичи отличались от алмаатинцев и уссурийцев. Мурат и Мира сделали вывод, что жители столицы в своём большинстве полноваты, несколько высокомерны, подчёркнуто деловиты. Почти все москвичи не разглядывают всё то, что их окружает, не всматриваются в схемы метро, ни у кого, ни о чём не расспрашивают и создают впечатление самого читающего народа. Как только москвич или москвичка занимали удобное для своего тела положение, тут же доставали из кармана или сумки газету или книгу и уходили в торопливое чтение. Приезжие же внимательно всматривались в схемы метро, смотрели на достопримечательности города, обращались к прохожим за подсказками о том, как быстрее добраться туда-то или где удобнее приобрести что-то.

Июньское утро, набираясь солнечной силы, одаривало белокаменную столицу летним теплом. Здесь в сравнении с Уссурийском и солнце было тёплым, не жарким, как в Алма-Ате и небо здесь виделось более светлым с лёгкой голубизной.

В девять часов парадный вход в здание Главного управления правительственной связи уже было свободным. Мурат решил, что теперь пора и ему попасть внутрь. Обращаясь к Мире, он спросил, нежели сообщил:

– Ну, что, наверное, пора? Я пойду! А ты подожди меня здесь.

Она благословила его по-своему:

– Попытка номер два. Ни пуха, ни пера!

– А при чём здесь подушка?

– Какая подушка? Надо говорить: «К чёрту!».

– Я думал ты о подушке, в которой ни пуха, ни пера. Шучу! Ну, тогда – к чёрту такую подушку! Ну, в общем, к чёрту!

– Иди, иди! Сейчас будет тебе там и подушка, и свисток.

Всё оказалось проще, чем думал лейтенант. Дежурный позвонил в один из отделов кадрового аппарата и доложил о прибытии лейтенанта Муратбаева за паспортами. Не прошло и пяти минут, как с той стороны к выходу подошёл средних габаритов энергичный подполковник. Он был в форменной рубашке с погонами. Весь наглаженный, просто образец. Внешний вид и чисто выбритое холёное лицо старшего офицера выдавали в нём закоренелого управленца. Он предъявил дежурному своё удостоверение в развёрнутом виде. Прапорщик внимательно изучил документ в красных пухлых корочках и посторонился, пропуская офицера на выход. Мурат не был уверен, по его ли душу подполковник так быстро оторвался от своих важных дел. А потому лейтенант и не двинулся навстречу выходившему через двери офицеру. Но как только он миновал двери, штабист мгновенно организовал на лице дежурную улыбку, направленную на лейтенанта. Теперь Мурат понял – подполковник по его душу.

– Мурат Сарсенбаевич? – подполковник, не снимая улыбки, протянул руку для приветствия.

Лейтенант, готовый к официальному представлению, как того требует воинский устав, ответив коротко: «Так точно!», немного растерялся. Он не знал, как поступить в таком случае. То ли как положено, приложив руку к фуражке и длинно по-уставному представиться, или же ограничиться только рукопожатием. По первому варианту старшему пришлось бы ждать с протянутой рукой. Так получалось не совсем красиво. Мурат быстро сунул свою руку навстречу руке подполковника. Тот, пожимая руку лейтенанта, поздравил:

– С прибытием в столицу!

– Спасибо, товарищ подполковник!

– Я, подполковник Шпалин Виктор Моисеевич, старший офицер отдела кадров управления. Дайте мне ваше удостоверение, выпишу разовый пропуск. Ожидайте здесь.

Дежурный прапорщик, вновь внимательно просмотрев удостоверение подполковника, позволил ему войти. Такая строгость процедуры пропускного режима удивила Муратбаева. Не смотря на то, что прапорщик сам наблюдал через стекло дверей за короткой встречей подполковника и лейтенанта он вторично, при входе проверил удостоверение старшего офицера. При всём этом подполковник без напоминаний сам предъявил дежурному удостоверение в развёрнутом виде. Было понятно, что такое строгое правило пропускного режима ни кем не оспаривалось и строго дисциплинированно выполнялось всеми.

Через минут десять Шпалин, выходя к Муратбаеву, опять предъявил дежурному на выходе своё удостоверение, а тот вновь внимательно всмотревшись в его содержание, позволил подполковнику выйти. Виктор Моисеевич вернул Муратбаеву его офицерское удостоверение с вложенным в него одноразовым пропуском и коротко распорядился:

– Пройдёте после меня!

Об этом можно было не предупреждать, так как за полчаса наблюдении лейтенант изучил порядок допуска в здание. Пока проходил впередистоящий офицер, и дежурным изучалось его удостоверение, следующий находился не в тамбуре, а снаружи. И только когда впередистоящий сотрудник проходил через входную дверь, следующий входил в тамбур, предъявлял дежурному для осмотра своё удостоверение.

Дежурный вновь изучал удостоверение Шпалина. Виктор Моисеевич прошёл в центр фойе и стал там ожидать Муратбаева. Мурат подал дежурному полученные от подполковника документы. Прапорщик внимательно изучил удостоверение, пропуск, сличил фото с оригиналом, сделал какие-то записи в журнале и после этого позволил лейтенанту пройти.

В одном из кабинетов подполковник Шпалин в течение получаса провёл индивидуальный инструктаж Муратбаева. В основе беседы лежало назидательное напутствие о соблюдении за границей, то есть в Польше высокой чести советского офицера-чекиста. Особо и долго старший офицер говорил о случаях, когда жена командированного военнослужащего, погрязнув за границей в вещизме, затягивала в то же «болото» и своего мужа. И всё это обычно заканчивалось неожиданным для них отзывом на родину с соответствующими выводами по офицеру и его семье. Семейные пары выезжали в такую командировку длительностью максимум в пять лет, а холостые – максимум на три года. И вообще, всё сводилось к тому, что поездку за границу надо было воспринимать как поощрение, которого достойны только лучшие советские люди, а в данном случае – лучшие военнослужащие. Такая заграничная служебная командировка на длительный срок подпадала в разряд лучшего блага, так как там – «за бугром», было лучше, чем на родине. Казалось это странным. Как это может быть на чужбине лучше, чем на родине. Но всё дело было в том, что получая направление для работы или службы за границей родины, советский человек попадал в разряд избранных. Кроме того там, за границей, даже пусть социалистической заграницей, советский гражданин попадал в изобилье материальных благ. Это изобилье сравнивалось с возможностями для советского человека на своей родине, где всё, даже еда, не говоря уже о бытовых вещах и одежде, были всегда в дефиците. А там во всём этом не было никакого дефицита, пожалуйста, покупай, да ещё и без очередей. В общем, получалось, что в Польше офицер, да и любой гражданин СССР получал двойной оклад, широкие материальные блага, какие хочешь «шмотки», прекрасные погодные условия – всё это называлось «Заграницей». Действовала формула: «Лучших – в лучшие условия, остальных – в привычные». Однако советский пропагандистский гигант повсеместно и твёрдо долбил о том, что СССР – это лучшая страна в мире с хорошими условиями для жизни работающих граждан страны и страна с прекрасным светлым будущим. Конечно, здесь может возникнуть естественный вопрос. Если наша страна лучшая в мире страна, то зачем же её лучших сынов и дочерей поощрять длительной командировкой в отстающие страны, то есть в худшие условия?

Подполковник Виктор Моисеевич Шпалин по окончанию своего инструктажа поинтересовался, нет ли у Муратбаева вопросов по предстоящей длительной служебной заграничной командировке. Вопросов не было. Он достал из сейфа два синих паспорта, на обложках которых было крупно и чётко написано «Служебный паспорт». Затем последовал краткий инструктаж и пояснение особенностей этих синих паспортов. Муратбаев расписался в специальном журнале за получение Служебных паспортов. В паспорте на внутренней стороне обложки не мелко было написано о том, что предъявителю настоящего паспорта организации и граждане должны оказывать всяческое содействие и беспрепятственно пропускать через государственную границу. В паспорте была фотография Мурата в гражданской одежде: в тёмном костюме и белой рубашке с галстуком. Фотокарточка была закреплена теснённой печатью 91-го консульского управления министерства иностранных дел СССР. На другой странице были аккуратно напечатаны данные владельца паспорта: фамилия, имя, отчество, дата рождения. Точно такой же синий паспорт был выписан на Миру.

После получения синих паспортов подполковник достал из того же сейфа записную книжку в коричневом переплёте, кажется, переплёт был в кожаном исполнении. Он полистал ту свою книжку, нашёл там нужную страничку, что-то там быстро вычитал. И, положив коричневую записную книжку на место в сейф, объявил Мурату:

– На территории Польши вы будете иметь псевдоним. Этот псевдоним должны знать только вы сами лично и мы, здесь в Москве. Вам присвоен псевдоним «япончик». Это не для разглашения. Вам это понятно?

– Всё понятно. Только зачем мне псевдоним?

– Это на случаи, если потребуется от вас выполнение каких-либо служебных задач, не входящих в круг ваших прямых служебных обязанностей. Но может ничего такого не потребуется от вас в период вашей службы в Польше, то есть в Северной группе советских войск. Но на всякий случай, при возникновении определённой необходимости, мы будем знать, как к вам обратиться, не раскрывая при этом ваших официальных имён. Потому и вы должны знать своё назначенное имя, то есть ваш псевдоним. Никуда ни при каких обстоятельствах это ваше временное и секретное имя вы не должны называть кому-либо и записывать его где-либо. Просто запомните свой псевдоним. Надеюсь, вы поняли серьёзность того, что я вам сказал.

– Так точно! Мне всё понятно. А запомнить этот мой псевдоним, мне очень даже легко. Мне знаком такой подход. Знаете, ещё в пограничном училище, на последних годах учёбы мне предлагали специализироваться по Японии. Ещё тогда влиятельный человек кафедры специальной подготовки мне сказал о том…

Шпалин не дал договорить Мурату:

– У нас в главке есть управление информации. Так что и мне об этом вашем эпизоде учёбы всё известно. Потому мы воспользовались таким фактом из вашей учёбы в Алма-Ате. Да, вы внешне похожи на японца. Я это подтверждаю. Возможно, поэтому вам присвоили именно такой псевдоним.

Мурат поблагодарил подполковника и заверил его, что будет достойно нести честь офицера и советского гражданина за пределами родины.

В последующем синие Служебные паспорта не единожды сыграли положительные роли для Мурата и Миры. И даже не только положительную роль, а и несколько раз выручали их в трудных ситуациях.

Москва – столица СССР представилась Муратбаевым огромным городом с множеством людей, как местного проживания, так и множеством приезжих граждан. А ещё Москва была великой исторической территорией. Древний город славился своим героизмом. Величайшим испытанием для Москвы был период Великой Отечественной войны. Мурат до прибытия в столицу постарался больше узнать об историческом наследии города-героя. Да и в последующие годы Мурат старался при возможных условиях продолжить изучение истории легендарного исторического города, который являлся столицей всех республик огромного Союза советских социалистических республик. Ему, Муратбаеву, как военному человеку особенно была интересна Москва периода Великой Отечественной войны. Ему стало в последующем известны следующие факты и в том числе малоизвестные факты героической Москвы периода Великой Отечественной войны.

«Дедушка советского спецназа» И. Г. Старинов вспоминал, что существовал приказ Сталина превратить Подмосковье в снежную пустыню. Враг должен был натыкаться только на стужу и пепелище. Текст его разбрасывался в миллионах экземпляров на отдельные партизанские районы. Там было указано: "Гони немца на мороз!".

Гитлер планировал захватить Москву, убить всех её жителей и на месте города создать искусственной водохранилище.

8 

мая 1965 года Москве было присвоено звание «Город-герой».

В Московской стратегической оборонительной операции в общей сложности участвовало больше 7 млн. человек. Это больше, чем в Берлинской операции, включенной в Книгу Гиннесса как самое крупнейшее сражение на сравнительно маленьком участке боевых действии противоборствующих сторон во Второй мировой войне.

С 30 ноября 1941 года под Красную поляну немцы начали переброску артиллерийской батареи, способной стрелять на 20 километров. Учительница местной школы Елена Горохова написала записку советскому командованию и точно указала расположение артиллерийских позиций. Записку удалось переправить за линию фронта, и ответным советским артиллерийским огнём немецкая батарея была ликвидирована.

7 декабря 1941 года в Московской оборонительной операции танк «КВ-1» под командованием лейтенанта Павла Гудзя вступил в бой с 18 немецкими танками. «КВ-1» уничтожил 10 вражеских машин, а остальные обратились в бегство. За этот бой Павел Гудзь был награждён орденом Ленина.

В Битве за Москву массово использовались аэростаты. Сотни аэростатов висели в небе Москвы, затрудняя немцам прицельное бомбометание.

Во время битвы за Москву метрополитен выполнял не только функцию бомбоубежища. На станции «Курская» была библиотека, в метро работали магазины, парикмахерские. За годы войны в «подземке» родилось 217 детей.

Чтобы сбить немецкую авиацию с толку во время битвы за Москву в столице действовал указ о затемнении. При угрозе авианалёта запрещалось включать свет в квартирах. Запрет был настолько жестким, что по стеклам забывчивых граждан имели право стрелять патрули, чтобы напомнить им о маскировке. Темнота была такая, что люди даже сталкивались на улицах. В конце ноября 1941 года в продаже появились светившиеся в темноте карточки, которые можно было прикрепить к одежде. Стоили они 1 рубль 60 копеек.

Перед Битвой за Москву в городе были проведены работы по маскировке особо важных зданий. Чтобы дезориентировать противника, выстраивались даже ложные городские кварталы с комбинацией различных макетов по типу городских зданий. На Красной площади были выстроены искусственные улицы, на кремлёвских стенах были нарисованы стены домов и черные «дыры окон». Мавзолей же превратился в натуральный дом с двускатной крышей.

Об этом после победы под Москвой говорили мало, но поздней осенью 1941 года из Москвы начался настоящий отток жителей. Москва опустела, начались стихийные акции мародерства и население массово покидало столицу. Сталин даже распорядился подготовить к взрыву основные промышленные предприятия и другие важнейшие объекты Москвы. Только приказ о том, чтобы к паникёрам, мародерам и беглецам применялись самые решительные меры, вплоть до расстрела, смог в большей степени остановить панику и массовый отток населения из Москвы.

Мало кто знает, что на одном из участков фронта решающую роль сыграли русские пушки, изготовленные на Императорском орудийном заводе в Перми еще в 1877 году. А было это в районе Солнечногорск – Красная Поляна, где сражалась обескровленная долгими боями 16-я армия под командованием Константина Рокоссовского. Для борьбы с германскими средними танками подобрали старые осадные орудия калибра 6 дюймов, которые использовались еще при освобождении Болгарии от турецкого ига, а позже в русско-японской войне 1904 – 1905 годов. После её окончания по причине сильной изношенности стволов эти орудия доставили на Мытищинский арсенал, где они хранились в законсервированном виде. Стрельба из них была не безопасна, но 5 – 7 выстрелов они еще могли выдержать. Что касается снарядов, то на Сокольническом артиллерийском складе имелись в большом количестве трофейные английские осколочно-фугасные снаряды фирмы «Виккерс» калибра 6 дюймов и массой 100 футов, то есть чуть более 40 килограммов. Там же были капсюли и пороховые заряды, отбитые в гражданскую войну у американцев. Все это имущество хранилось с 1919 года настолько аккуратно, что вполне могло использоваться по прямому назначению.

Вскоре сформировали несколько огневых батарей тяжелой противотанковой артиллерии. Командирами стали слушатели академии и офицеры, присланные из военкоматов, а прислугой пушек – красноармейцы и ученики 8 – 10-х классов московских специальных артиллерийских школ. Орудия не имели прицелов, поэтому было решено стрелять только прямой наводкой, наводя их на цель через ствол. Для удобства стрельбы орудия врыли в землю по ступицы деревянных колес. Германские танки появились внезапно. Первые выстрелы орудийные расчеты сделали с дистанции 500 – 600 метров. Германские танкисты вначале приняли разрывы снарядов за действие противотанковых мин. «Мины» обладали очень большой силой. В случае разрыва 40-килограммового снаряда вблизи танка последний переворачивался набок или становился на попа. Но вскоре немцы поняли, что в упор бьют из пушек. Попадание снаряда в башню срывало её и отбрасывало на десятки метров в сторону. А если 6-дюймовый снаряд осадной пушки попадал в лоб корпуса, то он прошивал танк насквозь, круша все на своем пути. Немецкие танкисты пришли в ужас – подобного они не ожидали. Потеряв роту, танковый батальон отступил. Германское командование посчитало происшествие случайностью и направило другой батальон иным путем, где он также напоролся на противотанковые пушки.

Все эти малоизвестные факты были Муратбаеву интересны и, в последующем он пересказывал их своим солдатам на соответствующих темах занятий.