Читать книгу Укрепление Грозное – город Воинской Славы Грозный. 1818–2020 - Муслим Махмедгириевич Мурдалов - Страница 19

«Русский Инвалид». А. Зиссерман. Апрель 1856 г. кр. Грозная.

Горизонт на Западе прояснился. Гром орудий умолк. Всеобщее внимание, в течение почти трех лет поглощенное событиями в Крыму и под Карсом, действиями неприятельских армад Свеаборгом, в Азовском и Белом морях, – снова обратится к мирным предметам. Наши кавказские дела, отодвинутые в это бурное время на задний план, снова возбудит прежнее участие; по-прежнему будут радоваться, встречая знакомое заглавие: «Известия с Кавказа», и с жадностью прочитывать о подвигах войск, слишком полвека стоящих на страже южной России, готовых каждую минуту встретить вооруженной рукою толпы диких фанатиков. Опять будут рукоплескать подвигам наших молодцов, доказавших, что они умеют бороться со всеми ужасами Кавказской природы, и разбивать не только Шамиля, но и других, более образованных противников…

Пройдет несколько времени, кровавая драма исчезнет понемногу из памяти. Восстанет из развалин Севастополь, еще прекраснее прежнего; расцветут города и села на опустошенном берегу Черного моря; закипят торговая и промышленная деятельность, и по-прежнему приедут недавние враги за вашим хлебом. И снова услышит далекая родина об нас. Среди мира и тишины снова понесется гул Кавказских выстрелов, пока и они, в свою очередь, не умолкнут, уступив место орудиям, более мирным и полезным.

Но и во время разгара недавно кончившейся войны мы продолжали наши дела: бегали на тревоги, врывались в пределы неприятеля, уничтожали его запасы и посевы, строили новые укрепления, прокладывали дороги. Одним словом, настойчиво стремились к цели, – и, еще несколько усилий, нет сомнения, неприятель склонит повинную голову и променяет деспотическое владычество фанатизма на великодушное покровительство могущественной державы.

В июне минувшего года мы делали экспедицию за р. Басс. Беларусь за перо, чтобы рассказать об этом движения, не с целью хвалиться подвигами особенного геройства и самоотвержения, а просто, чтобы подать весть из далекой, полуизвестной Чечни. Вероятно, порадуются и вашему маленькому успеху, да кто-нибудь помолится за исцеление раненых и упокой сложивших головы в дальней стороне.

Удушливо-жаркий день склонился к вечеру. Пред бульваром заиграла музыка; на аллеях показалось несколько человек, осмелившихся выйти на божий свет, не боясь задохнуться остатками тяжелого, дневного зноя. Часу в 10-м, число гуляющих значительно возросло, и обыкновенный разговор о Крымских событиях сделался общим; за недостатков официальных известий, сообщались слухи, часто подтверждающиеся; за неимением слухов, всяк толковал свои предположения. Вдруг кто-то проговорил: «господа! Поход; чрез час выступаем; генерал уже приказал кавалерии выходить за ворота». – Все засуетилось. Всяк повторял поход, выступаем, но куда, в какую сторону, надолго ли, – этого никто не мог объяснить. Не принимающие участия в походах остались развивать об этом свои предположения, а мы бегом пустились по домам, чтобы успеть собраться.

В половине 11-го часа, собранная к Алхан-Юртовским воротам кавалерия и конные орудия тронулись. Ночь была темная. В воздухе ни малейшего движения. Пыль густыми массами окружала нас. Изредка на западе, сверкала молния, освещая на мгновение покрытый черными тучами небосклон. Мертвая тишина, соблюдаемая нами, прерывалась отдаленным, едва слышным ропотом Сунжи, да изредка храпением лошади, или бряцанием оружия. Не испытав, трудно себе представить ощущения при ночных движениях, особенно вблизи неприятеля. Расстояния кажутся бесконечными, ничтожный перелесок – дремучим лесом, переправа через мелкую реку – бездонною глубиной; торная дорога принимает вид заглохшей тропинки и потому-то все кажется, что сбились с дороги… Был 12-й час в исходе, когда, переехав Сунжу, мы остановились, чтобы дать время, не только никто бы не думал о сне, а напротив досадовал бы на рано окончившийся преферанс, или недостаток хорошего чтения, считая слишком рано ложиться спать.

Пройдя опустевшие поля Малой Чечни, покрытые огромным бурьяном, мы на рассвете вышли к Аргуну, у разоренного аула Большой Чечен. Под проливным дождем переправились мы чрез разлившуюся реку, катившую с грохотом свои мутные волны. Ливень не переставал; лошади скользили и спотыкались. Промокшие до костей, едва держались на ногах и сомневались в своих силах, – если придется ехать еще далеко; утомление достигало крайних пределов. – Но вот Шалинская просека, вот и знаменитый некогда окоп, напоминающий о подвигах наших войск, о славном рыцаре Слепцове, так преждевременно сраженном вражьею пулей; вот следы ваших зимних трудов – чистое поле на местах некогда частого лесу; вот остаток сожженного сена; вот место, где 22-го декабря славно позавтракали… И, рождаясь одно за другим, понеслись воспоминания о лицах, бывших здесь тогда, о надеждах и мечтах волновавших нас в то время, и невольно повторялось: «свежо предание, а верится с трудом!…»

На реке Шавдон встретила нас колонна, часом раньше прибывшая из кр. Воздвиженской. Все думали – верно здесь остановимся. Но нет; – ждем далее, переходим р. Басс, тянемся топкими полями. Яркое солнце после дождя осветило дремучий лес на хребте Черных гор, озолотило верхи едва колыхавшейся кукурузы, за которою, на полях, показалась стройная масса неприятельской конницы, запестрели значки, игриво-волнуемые легким ветерком. Куда девалось утомление и желание отдыха! Забыта и ночь, проведенная на коне, забыты голод и жажда, – все уступило непонятной охоте поскорее сойтись с врагом и наказать его за дерзкий помысел встретить нас в открытом поле.

Сотни начали строиться в атаке; другие выскакали вперед; солдатики, перекрестясь, прибавили шагу. Разыгрывавшееся воображение уже рисовало картину лихой кавалерийской атаки; но, увы! После двух-трех картечных выстрелов, неприятель стал отступать и в несколько минут скрылся в лесу. Началась обыкновенная история: пехота заняла цепями опушку, орудия стали на позициях, резервы расположились за местными прикрытиями, кавалерия спешилась и, рассыпавшись по полям, шашками и кинжалами принялась уничтожать кукурузу, или «початки», выражаясь по-казачьи. – Перестрелка закипела по всей линии; грохот рассыпающейся по лесу картечи прерывался свистом неприятельских ядер, осыпавших нас комками грязи. Мы носились взад-вперед с приказаниями, завидуя некоторым счастливцам, расположившимся с запусками на барабанах.

В 4-м часу началось отступление. Пока преследующий нас неприятель мог прикрываться кустами, выстрелы не умолкали; но как только войска вышли на открытое поле, перестрелка утихла и кучки конных чеченцев разъезжали на благородной дистанции. В 6 часов мы возвратились на Шавдон, где застали пришедшую из Грозной пехоту и артиллерию. Отряд расположился бивуаками.

И так, мы пробыли около 20-ти часов на конях, почти не слезая; успели дальним обходным движением пройти без отдыха из Грозной к подножию Черных гор, прогнали неприятеля, собравшегося защищать свои поля, и истребили их совершенно.

13-го числа, отряд выступил из лагеря опять по тому же направлению. За р. Бассом чеченцы выстроили по обеим сторонам дороги две большие конные колонны, предполагая, что, внезапно завидя их, мы остановимся, начнем строиться, поджидать артиллерию и пехоту, а они воспользуются этим временем, задержать наш выход из кустов к переправе и нанесут нам большой урон. Но не так случилось. По первому крику ехавших впереди нескольких милиционеров, все бросились к переправе – и, одна за другою, понеслись 30 сотен казаков с криком ура! прямо на неприятеля. Ошеломленные такою неожиданностью, чеченцы, не сделав даже залпа, показали тыл, и шесть верст, до самого лесу, мы гнали их во весь карьер. Несколько человек тут же были схвачены. Таким образом, попытка неприятеля остановить нас была уничтожена, а колонна, занявпо вчерашнему опушки, прикрыла лежащие в тылу поля с кукурузой и просек. Чрез несколько часов исчезли следы посевов.

14-го числа, неприятель уже не выходил встречать нас в открытом поле. Убедившись, что им не воспрепятствовать достижении нашей цели, они старались нанести нам, по крайней мере, как можно больше вреда, и занимал каждый куст, каждую балку, весь день придерживали самую усиленную перестрелку. На ядра неприятель видимо скупился: он угощал нас точно по пословице: «чрез час по ложке». Отряд был разделен на две колонны; каждая обходила назначенное пространство засеянных полей, и истребив посевы, подвигалась далее. Неприятель, отстреливаясь, отступал; цепи бросались за ним с криком ура! выгоняли его из занимаемых позиций и беспрерывным огнем, поддержанным картечными выстрелами, не допускали его к опушкам. Изредка только несколько смельчаков подкрадывались к цели, делали залп, кто-нибудь из наших падал; но в тоже мгновение посылался громкий ответ картечей и штуцерных пуль, – глядишь: тащат одного-двух за ноги в чащу леса; еще залп, бросают ношу, и остается умирающий наездник, силясь повернуться на восток… Орудий неприятельских не видать; они ставят их в закрытых местах, недоступных для кавалерии. Только вдруг покажется дымок – «Братцы, он стреляет!» и вслед затем со свистом промчится над головами ядро, вопьется с глухим стоном в землю и пойдет рикошетом; а то врежется пред самою колонной в вспаханную землю, засыпая передних грязью, или ворвется в средину колонны, раздастся какой-то необъяснимо-неприятный звук. – «Кого там задело?» торопится всякий спросить. «Антерилицкую лошадь!» Слава Богу!… Одно ядро влетело в ехавшую за нами сотню Грозненских казаков, бывших в конвое у генерала; по звуку удара слышно было, что выстрел не обошелся без жертвы; невольно все обернулись. Но Всевышний видимо хранит рать православную: ядро вырвало двух лошадей в первом взводе; окружающих обдало кровью и внутренностями бедных животных; лошади шарахнулись в сторону, а седоки отделались падением, не получив даже контузии. «Вот те и серый!» сказал один, вставая, снял седло и отправился к обозу.

Странно, однако, есть не только отдельные лица, но даже целые части войск, которым ни одно дело, ни одна перестрелки даром не обойдутся. Не убьют, так ранят, а нет, то уж лошадям достанется. Из моих знакомых, некто войсковой старшина Ф. и майор М., храбрейшие люди, из каждого дела выходит с отметкой, – если не ранены, то с безногими лошадьми, или вовсе пешком; а теперь, к сожалению, оба ранены. Грозненская сотня тоже на это счастлива, иногда пустейшая перестрелка, а у них, глядишь, несут кого-нибудь, или два-три человека плетутся с седлами на плечах.

В этот день работа пошла с необыкновенным успехом. К 3-м часам пополудни, кругом на расстоянии не менее 10—12 квадр. верст, поля, накануне цветущие густым, полусозревшим хлебом, превратились в заброшенные пашни, не дождавшие посевов. Три небольшие аула, лежавшие у самого подножия Черных гор, преданы пламени.

Картина пожара была прекрасна и вполне достойна кисти Айвазовского. Необыкновенно яркое пламя камышевых крыш и хлебных копен отражалось на гигантских деревьях позади лежащего леса, окрашивая их в кирпичный цвет; рассыпанные по аулу люди казались какими-то тенями, бродящими в пламени; густой, желтоватый дым тяжелыми клубами окружал пожарище; выходившие из аула люди и лошади мгновенно исчезали в нем, как в бездне. Листья горящих деревьев кружились над всею картиной, как снег, падающий большими хлопьями; испуганные куры носились с печальным кудахтаньем над самым пламенем; поодаль от нас, над небольшим обрывом, стояли кучками конные и пешие чеченцы, перестреливаясь с цепями; треск горевшего камыша и хвороста прерывался выстрелами да шипением ракет, крестивших в разных направлениях воздух.

Приход отряда за Басс наделал немало тревоги в горах. Шамиль немедленно разослал ко всем наибам приказания – собираться скопищам к Веденю. Он боялся дальнейшего наступления отряда, грозившего окончательным истреблением всех посевов на плоскости, последствием чего был бы ничем неотвратимый голод. Но он уже опоздал. Мы успели кончить свое дело. Наибство Талгика осталось без хлеба; надежды на Джалканские запасы, снабжавшие всех непокорных, рушились с исходом нашей зимней экспедиции, и им остается теперь или голодать, или искать нашего покровительства и выселиться в покорные аулы, под стенами наших укреплений. Нет сомнения, что большинство так и сделает.

Сын Шамиля, Джемаль-Эддин, недавно возвратившийся на родину, уступил убеждениям отца и согласился жениться на дочери наиба Талгика, 15-ти летней, хорошенькой девочке. В день прихода отряда, из Веденя приехали за невестой шурин Талгика и другой какой-то приближенный к имаму человек. Сделалась тревога; они выехали посмотреть на нас и вмешались в толпу конных чеченцев. За это любопытство они расстилались самым плачевным образом: один убит наповал, другой, упав с убитой под ним лошади, повредил себе руку или ногу. Свадьба была отложена. После ухода наших войск, собравшиеся со всех сторон толпы простояли несколько дней на Бассе и разошлись. Неделю спустя, Джемаль-Эддин женился…

К вечеру мы возвратились в лагерь. Разлегшись на свежей скошенной траве, мы пили чай, курили, рассказывали впечатления и случайности наших дел с чеченцами, ожидая незатейливого ужина, и заранее мечтая об удовольствии, с каким до утра «зададим высыпку». Пробили повестку; грянул выстрел: граната умчалась едва светящейся точкой к неприятельской стороне, горнисты заиграли зорю; песенники пропели «Боже, царя храни» и «Отче наш», люди, крестясь, собирались ложиться спать, и мы уже думали последовать за ними, как вдруг барабанщик «ударил адъютантов». Что бы это значило? Какое приказание будет отдано в это время?… Так и есть, чрез час вся кавалерия с конными орудиями выступает с генералом, а пехота остается на своих местах. …На берегу реки мы отдохнули часа два, утолили нестерпимую жажду и пустились к Аргуну, по дороге в Грозную, до которой оставалось еще верст 25…

И так, поход кончен; идем домой, идем отдыхать. Пройдет день, другой; человек выспится, измятые кости придут в нормальное положение; окруженный некоторыми удобствами, забудет он и бессонницу, и утомление, и тревожные часы, проведенные на коне – среди опасностей; разве потрескавшиеся от загара губы, да большая кожа на лице помнят о нескольких днях движения в неприятельскую землю…

Даже весело, когда после таких трудов возвращаешься домой: бедная квартирка с разбитыми стеклами, не затворяющеюся дверью и скрипучим неровным полом, рисуется чуть ли дворцом. Чем ближе к дому, тем все приходит в более или менее веселое расположение духа, рассказывают очень забавные вещи, – и, смотря на эту массу вооруженных людей, нельзя как-то представить себе, что они, час тому назад, были лицом к лицу с неприятелем, стояли под его меткими выстрелами, рисковали каждый сложить свою голову или остаться без руки… Только стоны раненых, едущих в длинных транспортирных повозках, да переваленные поперек лошадей тела убитых казаков, у которых как-то весьма неприятно болтаются отвисшие руки, напоминают настоящее значение этой массы людей, умеющих с таким необыкновенным равнодушием смотреть в глаза смерти…

Смерклось. Лошади двигались медленным, убаюкивающим шагом. Сначала я только дремал, после стал засыпать, просыпаясь чрез каждые 5—6 шагов, и под конец совсем заснул, придерживаясь обеими руками за луку…

Меня разбудил громкий оклик часового – у ворот крепости.