Читать книгу Хроники Нордланда. Пепел розы - Н. Свидрицкая - Страница 4

Насчет Очень Большой Боли сэр Карл Брэгэнн не пошутил и ни разу не преувеличил. План его был прост, и Вепрь – не дурак ведь, – признал, что тот прав. Удрав от Птиц, он заставил их сомневаться в нем, подозревать. И наверняка кто-то для них шпионит в Каменке, как, впрочем, и по всему Междуречью.

– Людишки, людишки шпионят, милый мой друг. – Обстоятельно и чуть печально объяснял он это Вепрю. – Жадные до денег враги рода человеческого. Я таких, регулярно, презираю и не уважаю никоим образом. И попадись такой Иуда мне, легкой смертью он не умрет… А они мне рано, или поздно, достанутся, я терпелив. С твоей помощью, мой милый друг, отловив хоть одну Птаху божью, я все, обо всех, узнаю.

А пока, – он ласково потрепал Вепря по плечу, – чтобы вернуть им веру в тебя, стану я тебя пытать. Не обессудь, мой милый друг, пытать буду по-настоящему, чтобы выглядело все регулярно правдоподобно. Как думаешь, сколько дней нам понадобится, чтобы они про то прознали и пришли тебе на помощь?.. Впрочем, это не имеет регулярного значения. От тебя требуется только одно: играть героя. Правдоподобно, мужественно, героически. Я буду спрашивать, где Птицы, а ты можешь и плевать в мою сторону, это только правдоподобнее будет выглядеть, ничего. Думай про себя, какой будет тебе награда, если все получится у нас. Станешь ты не последним человечком при мне, регулярно, при кормушке и при деле. Я тебя, мой милый друг, буду и дальше использовать. Есть у нас, – сэр Карл, вымыв руки, принялся перебирать орудия пыток, и Вепрь невольно сглотнул, глядя на это, – речушка пограничная, Каяна, и озеро Малый Конь… Живет там, регулярно, самая неуважаемая мною мразь, Вэлери Ол Таэр, полукровка, которого поклялся я извести любой ценой. И ты, мой милый друг, мне в этом поможешь. – Он подошел к Вепрю с клещами в руках. – Начнем, милый мой друг? Очень мне не терпится, – сэр Карл повысил голос, и в толпе крестьян за плетнем послышался гул приглушенных голосов, – узнать от тебя, где Птицы твои регулярно прячутся.

– Да пошел ты… – Огрызнулся «героически» Вепрь, и зашипел, скривившись и напрягшись – начал сэр Карл прямиком с ногтей.

Сэр Карл оказался виртуозом своего дела, да и любителем к тому же: пытал он Вепря смачно, со вкусом, с наслаждением. И Вепрь все больше начинал ненавидеть его. Да, эта мразь, точно, была из Садов Мечты! Только там такие и водились… Служить ему?! Быть под его началом?! В какой-то момент, облитый холодной водой, Вепрь словно очнулся окончательно. А так ли уж он хочет, чтобы все вернулось?! Обратно к твари вроде Драйвера, которая использует его, а при первой же возможность запытает насмерть?! Получая от этого наслаждение?!

– Пошел в жопу! – Хрипло выплюнул он в осточертевшую, перекошенную от наслаждения рожу. – Понял, урод больной?! – И заорал, сколько хватило сил в легких:

– Ловушка это, ловушка, идиоты!!! – И сам же засмеялся над собой, не веря ни на грош в то, что Птицы вообще интересуются им и придут. Просто он хотел покончить с этим… Хватит с него. Пожил.

– Заткнись! – Осточертевшую рожу рыцаря перекосило от неожиданности и ненависти, и Вепрь попытался снова закричать, но удар сбоку по несчастной голове вновь погрузил его во мрак.

Очнувшись, он пожалел об этом в тот же миг, потому, что голова болела дико. И то сказать: сколько можно по ней, несчастной, лупить?.. Он и очнулся-то, наверное, именно от боли. Болела не только голова – болело все. Пальцы дергало болью, суставы вывернутых рук болели тупо, боль порой сводила их так, что дыхание перехватывало. А что творилось на местах ожогов, так этого вообще никакими словами было не описать! На лице зачем-то лежала мокрая тряпка, и Вепрь с досадой поморщился – сил не было шевельнуть ни головой, ни рукой, чтобы стряхнуть ее. Сквозь ткань он видел тусклый свет, слышал звуки кузницы в отдалении, куриное бормотание, птичий щебет, и не мог сообразить, где он. Руки, вроде, свободны… замотаны чем-то, но не связаны.

– Как он? – Услышал он рядом тихий и вроде, знакомый голос. – Очнулся?

Нет, не сэр Карл… определенно, нет.

– Смотри, моргает под тряпкой! – В полный голос произнес над ним Ворон. Точно, он! – Живучий, волчара! С возвращением, эй!

– А я-то надеялся сдохнуть… – Прохрипел Вепрь, и, заслонив свет, над ним склонился кто-то, кто, сняв ткань, оказался Зябликом.

– Ну, с этим у нас не заржавеет. – Пообещал Ворон, широко ухмыляясь. – Особенно такому, как ты. – Он присел рядом. – Я-то думал, ты решил нас продать и к тепленькому местечку при Смайли пристроиться.

– Я и хотел. – Хмыкнул Вепрь. – С вами-то, благородными такими, каши не сваришь.

– Ворон, не слушай его. – Зяблик намочила тряпку и, сложив несколько раз, уложила ее на лоб Вепрю. – Он в бреду только и твердил, чтобы мы в ловушку не лезли да забыли про него.

– Угу. – Кивнул Ворон. – А еще что говорил про тебя, помнишь? – И засмеялся, когда Зяблик густо покраснела и замахнулась на него.

– Я говорил? – Искренне удивился Вепрь. В его мире раненых и больных никто не выхаживал и не присматривал за ними. О такой детали, как бред, Вепрь и не подозревал.

– Молчи уже, горе мое! – Строго прикрикнула на него Зяблик. – Разговорчивый ты наш… Все про голову свою твердил, да про то, чтобы мы в ловушку не пошли.

– Его счастье. – И Сова здесь оказалась! Вот уж кому Вепрь вообще был не рад! – Иначе прирезала бы его, как барана… Ненавижу предателей!

– Как вы меня того… – Вепрь сморщился. Даже говорить больно.

– Мы вообще за тобой ехать не хотели. – Поведал Ворон. – Решили с Совой, что уйдем из лагеря, про который ты знаешь, да и с концами. Но кое-кто, – Ворон весело взглянул на Зяблика, – принялся возмущаться и твердить, что ты лучше, чем кажешься. Что нельзя тебя вот так оставить, и все такое… Ну, мы и отправили шпиона. Точнее, шпионку.

– Шпионку?..

– Конфетку. Она щупленькая, оденется парнишкой, рожу измажет сажей, и нипочем не догадаешься, что это девчонка! – Воскликнула Зяблик, и Сова шикнула на нее:

– Рот-то закрывай иногда! Балаболка!

– да ладно! – Отмахнулась Зяблик. – Он ведь наш теперь!

– До поры-до времени. – Сова гибким точным движением поднялась с пола, на котором сидела, скрестив ноги, не помогая себе руками. – Далеко ему еще до нас. – И вышла, отряхивая штанину.

– И что дальше? – Поинтересовался Вепрь.

– Ну… Конфетка нам все и рассказала. Как тебя пытают, и как ты кричал, что это ловушка. Мы все вместе решили, что тебя нужно вытащить. Ты полукровка, и был с нами. Ну, рассердился, уехал… бывает. – Зяблик глянула на Ворона. – Да ведь? Но ты же наш? Правда?

– А Брэгэнна кто завалил? – Вепрь с одной стороны хотел, чтобы тот сдох, с другой – вот бы самому до него добраться когда-нибудь! Уж тогда тот и сам бы узнал, что такое Очень Большая Боль!

– Он удрал. – Опять сунулась Зяблик. – Конфетка в него попала, но не убила, удрал он.

– Есть у меня пара вопросов. – Небрежно заметил Ворон. – Так, просто, интересно.

– Пить дайте. – Попросил Вепрь, пытаясь приподняться. Ему казалось, что сможет, но Зяблик и Ворон в две руки удержали его:

– лежи, болван! – Воскликнули хором.

– У тебя это… трясение мозга. – Важно сообщила Зяблик. – Ты уже неделю бревном лежишь. Доктор сказал, что тебе нельзя ни вставать, ни на свет смотреть. Темно надо, чтобы. Вот, пей через соломинку.

Даже такое легкое усилие, как попытка втянуть в себя через соломинку какой-то горьковатый напиток, оказалось болезненным. Но Вепрь умел игнорировать боль, и вытянул все, до капли. Противно, слов нет, но пить хотелось зверски. И только подождав, пока уляжется боль, Вепрь спросил:

– А этот-то как здесь оказался?

– Который?

– Доктор.

– Он из эльфов. Мы на эльфийской территории. – Не поняла его Зяблик. – У нас здесь, как говорят наши враги, оно: гнездовье. – Девушка хихикнула. – Только им ни в жизнь его не найти, эльфы их сюда не пустят.

А их, значит, пускают? – Вепрь помнил, как сам пытался пробраться на север по эльфийскому побережью. Ни черта он, оказывается, не понимает… Ведь Птицы тоже разбойники, как бы, и крови на них – будь здоров! Вот как здесь разберешься?.. Он поймал на себе пронзительный взгляд Ворона, прикрыл глаза с неприятным чувством в душе.

– Ты зубы-то не заговаривай. – Заметил Ворон. – Почему передумал?

– Чего передумал?

– Продать нас.

– А я не передумывал.

– Врешь. Передумал. В бреду не врут.

– Не знаю я! – Психанул Вепрь. – На хрена вы меня сюда приперли?! Я думал, что сдох, все, кончено! – И зажмурился. Жар и боль бросились в голову, тяжело застукало в висках, и новый холодный влажный компресс показался особенно приятным.

– Все, все, – зашептала, гладя его по плечу, Зяблик. – Успокойся… Все пройдет, поправишься, вот увидишь… Эльф обещал тебе сонную траву, чтобы больно не было…

Вепрь почему-то даже разозлился на нее. Ему хотелось огрызнуться, как дикому зверю, не привычному к прикосновениям, но сил не было. Чего она его трогает?! То, что Птицы все-таки его спасли, Вепря и тронуло, и рассердило. Вот уж чего он вообще никогда не испытывал, так это благодарности! И сам не понимал, как сильно, истово, он теперь благодарен Птицам. Никто, никогда, за всю его жизнь, полную чего угодно, кроме заботы и преданности, не пришел ему на помощь. И он не приходил на помощь никому. То, что его, полуживого, да еще так подставившего их, Птицы не бросили, выручили и даже выхаживают, Вепря купило с потрохами. Теперь бы еще понять непонятные ему вещи… И стать для Птиц своим.

Гарри Еннер, Марк и Кирнан, не подозревая о том, что происходит в Северной Звезде, купались в море. Втроем, оставив лошадей и одежду в тени скал, на травке под деревом, они качались на волнах спокойного в этот солнечный и жаркий день моря, с хохотом ныряли и хватали друг друга за ноги, искали в море ракушки и камешки, бродили по берегу в надежде отыскать кусок янтаря побольше. Вспоминая потом этот день, Гарри поражался тому, что в его сердце не было и тени предчувствия беды, которая уже случилась, уже безвозвратно изменила его жизнь. Он даже чувствовал себя потом предателем, сознавая, что в момент, когда убивали его мать, он весело скакал в волнах прибоя, хохоча, как последний придурок… Не думая о том, что это была просто последняя милость судьбы, которая слегка отсрочила его горе.

– Чего ты нашел там, Марк? – Спросил он, подходя к другу, который сначала распинывал ногой ком водорослей, каких-то палок и другого мусора, а потом присел и стал ворошить его щепкой. К нему подошел и Кирнан, вытряхивая из волос песок. Загорелые, светловолосые, белозубые, с песком на коже, они, щурясь от солнца и морща загорелые носы, смотрели, как Марк выколупывает из песка и мусора удивительную раковину, ультрамариновую, с белыми и цвета слоновой кости разводами и точками, с шипами и наростами, и такой же потрясающей формы.

– Ничего себе! – Озвучил Кирнан Бергквист. – Никогда таких не видал! Дай глянуть?

Марк молча тщательно вымыл раковину в морской воде и снова рассмотрел. Друзья, естественно, первым делом сообщили ему, что если приложить к уху, то услышишь шум моря, на что Марк засмеялся, и сказал, что шум моря можно услышать, если приложить к уху стакан или сложенные лодочкой ладони. Но посмотреть свой трофей дал.

– Отец любит всякие такие морские штуки. – Заметил Гарри. – У нас в Звезде целая комната есть, где всякие раковины, всякие сушеные морские гады и все такое…

– А Фиби?

– Вот у нее и спросишь! – Засмеялся Гарри, и тут Кирнан, у которого были самые хорошие слух и зрение, резко повернулся в сторону тропы промеж скал, ведущей в уединенную бухточку с пляжем. Через пару секунд и Марк с Гарри услышали отчаянное детское:

– Гарри! Гарри!!! – И бросились к одежде, чтобы поскорее прикрыться. Еле успели натянуть штаны пополам с песком, как на пляже появилась зареванная Флер, отчаянно машущая руками:

– Гарри, Гарри! – девочка, задыхаясь, бросилась к брату и прижалась к нему, вся дрожа.

– Флер?! – Гарри присел, крепко стиснув ее плечи. – Что случилось, Флер?! Что-то с мамой? С отцом?! Флер!!! – Он сильно тряхнул девочку. – Что случилось, говори!!!

– Я не знаю! – Воскликнула Флер, плача. – Я не знаю! Фиби спустила меня по веревке со стены, сказала, что спустится за мной, а сама не спустила-ась!!!

– По веревке?! – Гарри не поверил своим ушам. – По веревке со стены?! Что ты несешь?!

– А они в это время двери ломали! – В отчаянии воскликнула девочка. – Мне так страшно, так страшно, Гарри! А Фиби кричала: «Измена, измена!».

– Измена… – Гарри застыл, пытаясь поверить в то, что не могло быть реальным. Но Флер была так испугана, так дрожала, так плакала, что это не могло быть очередной игрой глупой девчонки. Марк и Кирнан, не сговариваясь, поспешно одевались, мгновенно отбросив веселье и беспечность – очень и очень надолго.

– Какая измена, кто? – Спросил Кирнан. – Кто-то приехал в Звезду?

– дядя Енох приехал. – Всхлипнула Флер. – Больше никто.

Гарри выпрямился, придерживая сестру за плечо.

– Он один приехал? Не видела, сколько человек с ним было?

– Не видела. – Флер, чувствуя себя рядом со взрослыми, как ей казалось, мужчинами в безопасности, постепенно успокаивалась. Как можно было чего-то бояться, когда рядом брат, дядя Кирнан и жених сестры? Но самому старшему из них, Марку, было всего двадцать два года, он даже в рыцари еще не был посвящен! Отправившись купаться, они даже слуг с собой не взяли – чего им было опасаться подле неприступного замка, в спокойной земле?.. Гарри и Марк переглянулись, а Кирнан сказал:

– Может, мне поехать, разведать, как и что…

– Если Енох предал и привел врагов, – сказал Гарри, – и замок захвачен, значит, нам нельзя высовываться. Пока я жив, они сестру и маму не тронут. Не посмеют. Они будут для них заложницами. – Он был в отчаянии, но, как и Фиби, держал себя в руках и рассуждал на удивление здраво и быстро. – А на нас откроют охоту, я для них главная цель. Нам нужно пробраться в город и скрыться у кого-нибудь из наших людей, разузнать все и решить, что делать. Нужно как-то связаться с отцом… – При этих словах что-то сжалось в сердце, но Гарри отогнал от себя страшное подозрение: такая наглость возможна была лишь в одном случае… Нет! – Или с нашими вассалами. Это им даром не пройдет! За нами весь север Междуречья.

– И Эльдебринки. – Добавил Марк. – Со мной им тоже придется считаться, отец этого не стерпит.

– С Бергквистами тоже никто в здравом уме не станет связываться. – Напомнил немного ревниво Кирнан. – На что они вообще могут рассчитывать?

– На то, что мы с отцом мертвы. – Побледнев, все же сказал Гарри. – А Фиби станет женой кого-то из них.

Теперь побледнел Марк.

– Кто знал в замке, что мы поехали купаться? – Быстро спросил Гарри. – Кроме мамы и Фиби?

– Да вроде… – Начал было Марк, но Кирнан возразил:

– Мы на весь замок орали об этом, когда коней седлали.

– Сматываемся отсюда. – Решил Гарри. – И не по тропе, а по берегу. – Подсадил сестру в свое седло, уселся сзади. – Держись, Флер. И ничего не бойся – мы же с тобой. Не боишься?

– Нет. – Помотала девочка головой, вцепившись в луку седла. – Не боюсь! Я храбрая!

Дон Хуан Фернандо и Амалия, в сопровождении только своей свиты, отправились в Гранствилл, формально – чтобы посетить собор, на самом деле – чтобы переговорить о своем. Их пребывание в Хефлинуэлле затягивалось, а до осуществления задуманного им было так же далеко, как и в первый день, и дон Хуан Фернандо, устав ждать, выговаривал супруге:

– Вы ведете себя странно, дорогая Амалия. Я вас не узнаю. В чем дело?

– Это не я странно себя веду. – Огрызалась та. – Это Хлоринги – канальи и зануды! Герцог раскусил нас в первый же день, а второй… О-о-о, как я его ненавижу! – Амалия тряхнула головой. – Это бесчувственная колода, да, я верю, что он содомит – я не видела в нем ни унции интереса к какой либо другой женщине, кроме этой маленькой негодяйки!

– В таком случае, я его назову содомитом, он бросит мне вызов, я его убью. И мы отправимся домой.

– Герцог этого так не оставит!

– тем лучше. Убью и его, и поедем домой. Мне осточертел этот Остров, меня бесит унылое безвременье, которое они называют летом, и пугает перспектива задержаться здесь до зимы. Я слышал, в период равноденствия здесь начинаются ужасные шторма, и корабли встают на якорь до апреля месяца. Не обрекайте меня на прозябание в этой дыре на такой долгий срок!

– Не волнуйтесь. Еще до отъезда братьев в это их Междуречье я все устрою.

– Как? Если ни один из них не поддается вашим чарам? Уж не стареете ли вы? – Насмешливо поинтересовался дон Хуан Фернандо, и Амалия гневно сверкнула глазами. Чувствуя, что никак не может найти подход к Гэйбу Хлорингу, она с некоторых пор и сама начала со страхом думать о том же, подолгу разглядывая себя в зеркалах, когда оставалась одна. В ее годы большинство женщин теряли и стройность, и привлекательность, но это, как она поняла, не относилось к эльфийкам. И даже к полуэльфийкам… Те были хороши вечность, и это казалось Амалии несправедливым. Она смогла выяснить, с кем спит Гарет Хлоринг, помимо двух вертихвосток в Рыцарской башне, и была поражена: толстушка с телячьими глазами, дама Мерфи! В первый момент она даже не поверила, но скоро вынуждена была поверить: именно та является его более-менее постоянной любовницей. И это стало последней каплей ее гнева. Братья поплатятся. И не в Междуречье, куда они то ли поедут, то ли нет, толи погибнут там, то ли не погибнут. А здесь и сейчас. Она обязана была взять реванш!

– Не переживайте. – Холодно ответила она своему мужу. – В ближайшие дни все будет сделано.

– Пока герцог поправляется в Тополиной Роще?

– Что ж. – Сморщила носик Амалия. – Нам было поручено избавиться от одного из братьев. Одним и ограничимся. Поверьте: этого будет вполне достаточно.

На площадке у городских ворот, недалеко от лавки Франтика и кузницы, жонглеры соорудили временный помост и устроили представление. Заинтересовавшись, Амалия придержала коня. На помосте играющий девочку мальчик в скромном белом платьице так трогательно упрашивал дракона – дымящееся чудище, сооруженное из двух бочек, просмоленной ткани и головы из папье-маше, – не убивать его (ее) что в толпе даже всхлипывали.

– Пожалейте сироту, – мальчик явно был очень талантлив, и играл так, что засмотрелась и Амалия, – я не знаю ни отца, ни матери, всюду встречаю одни проклятия и побои! не сделав в жизни ни одного дурного дела, что я видела от судьбы? Неужели я умру, не услышав и слова любви, и никто не прольет ни слезинки, когда меня не станет? Мастер дракон, сжальтесь, умоляю! Некому защитить меня, некому пожалеть, никто не придет на помощь! Что вам за честь, убить сироту?

– Замолчи! – Гулко прогудело откуда-то из драконьего пуза. – Что ты просишь меня, я злобный гад и таким создан людям на погибель! Мне что сирота, что принцесса, все едино, лишь бы брюхо набить! Не жаль мне твоих слез! Почему не просила людей в городе, чтобы пожалели тебя?

– Не нашлось никого, кто пожалел бы сиротку. – Скорбно закрыл лицо руками мальчик. – Нет в этом мире для одинокой беззащитной сироты ни жалости, ни защиты, ни милосердия! Видно, придется мне принять страшную мою смерть, и пусть Господь возьмет мою душу к себе, и согреет меня своей бесконечной любовью! Только там, подле него найду я защиту и ласку, подобно всем, кто, как и я, не дождался крохи добра на земле!

Дракон, под протестующий гул зрителей, гулко захохотал из своего деревянного нутра:

– Готовься принять смерть свою в моем чреве, жалкая девчонка! Нет никого, кто заступился бы за тебя! Оглянись кругом: где рыцари, где герои?! Не родился еще на свет герой, который одолел бы меня! Я могуч! Я страшен! Я ужас всех земель ближних и дальних!

– Действительно, ужас. – Усмехнулся дон Хуан Фернандо. – Кто придумывал им текст?

– Погодите… – Амалия остановила его касанием руки. – Мне кажется, я знаю, кто сейчас появится.

– Все придут ко мне на поклон, и лорд, и смерд! – Куражился дракон. – Все падут передо мной! Все понесут ко мне своих детей, а кто не понесет, тот погибнет в драконьем огне! Прекращай ныть, глупая девчонка, пора умирать!

– Стой, дракон! – на помост запрыгнул молодой парень, в кольчуге, причем настоящей, и с настоящим мечом в руке. И так принялся фланкировать им, что толпа взревела от восторга. – Рано ты торжествуешь победу, сразись-ка со мной!

– Кто смеет бросать вызов дракону?! – Взревела бочка, дым из всех щелей, а заодно и из картонной пасти чудовища, повалил гуще, и дети в толпе закричали от страха. Для них дракон был настоящий. – Кому не терпится умереть?

– Я – сын его высочества, благочестивого нашего принца Гарольда Элодисского, и правнук доброго и отважного короля Генриха, сэр Гэбриэл! – Воскликнул парень, и толпа взревела от восторга, заставив Амалию нахмуриться, а дона Фернандо – задумчиво прикусить губу, а заодно и приглушив драконий кашель внутри деревянного чрева. – Господь поставил меня для защиты добрых жителей нашего Острова, нет на нем места гаду, вроде тебя!

– Вы видите? – Амалия стиснула в руке ременный повод. – Он уже стал героем местного фольклора! О нем уже сочиняют пьески и песенки!

– Это естественно. – Приподнял брови дон Хуан Фернандо. – Он убил дракона! Которого видел каждый в этом городке. А парень умеет обращаться с оружием! Слишком ловкий для актера.

Толпе мастерство парня тоже очень нравилось. Собственно, больше половины зрителей собирались именно ради него. Поэтому сцена затянулась надолго. Дракон угрожал, пускал дым, парень крутил мечом, перекидывая его из одной руки в другую, подбрасывал, ловил, пропускал за спиной, мальчик заламывал руки и умолял спасти его.

– Не бойся, девочка! – Наконец-то обратил на него внимание парень. – Я спасу тебя! – И все-таки снес дракону картонную башку под одобрительный рев и аплодисменты толпы.

– Но что я вижу?! – Парень, играющий Гэбриэла, прикрылся от мальчика, играющего девочку, рукой. – Нет! Не может быть! Почему твое лицо мне так знакомо, дитя? Кто ты?

– Я не знаю, сир. – Потупился мальчик. – Я сирота, мой удел – Одиночество, горе и слезы. Нет ни одной живой души, кому я была бы нужна.

– Я словно в зеркало смотрюсь! – Отойдя в сторону, воскликнул парень. Дон Хуан Фернандо хмыкнул: более непохожих друг на друга людей, нежели черноволосый, с крупными чертами лица и двухдневной щетиной парень, и нежный, с тонкими чертами, белокурый паренек, трудно было себе представить. Но толпе это было безразлично, так захватило их представление. – Но может ли быть такое? Господь всемогущий! Неужели это дочь моей погибшей возлюбленной?! Неужели это моя Айвэн, которую я считал мертвой?! Она спаслась! – Он молитвенно сложил руки, воздев глаза к небу. – Слава тебе, Спаситель, слава тебе, пресвятая Дева! – Он развернулся к мальчику. – Дочь моя! Айвэн!

– Отец? – Воскликнул мальчик так, что зрительницы начали прикладывать платочки к глазам. – Не может быть! Я не одинока? Я не сплю? Или я уже мертва и вижу смертный сон?

– Это не сон, дочь моя! – Воскликнул парень. – Иди же, иди в мои объятия, и пусть никогда больше не будешь ты одинока и беззащитна! – Они крепко обнялись под аплодисменты и восторженные крики толпы.

– Да. – Заметил дон Хуан Фернандо. – Гэйб Хлоринг становится кумиром толпы. Возможно, мы слишком долго медлили. Если он вернется из Междуречья с победой, сделать вообще будет уже ничего нельзя.

– Он туда даже не поедет. – Возразила Амалия. – Не успеет.

Отца Гэбриэл остался дожидаться в Тополиной Роще. Его высочество явился с подобающей свитой, то есть, с Тиберием, герольдами, рыцарями, оруженосцами, шутом Лосадой и даже с внучкой, ее няней Изольдой и компаньонкой Тэсс. С ним приехали и кардинал с его свитой, и возле башни стало тесно от лошадей, собак и людей. Мария смотрела на все это столпотворение из окна своей комнаты, сквозь тонкую штору – Гэбриэл просил ее не показываться на глаза гостям, не возбуждать их любопытство. Поразил ее конь его высочества, белоснежный олджернон с длинной гривой и модно подвязанным хвостом, и то, что его вели под уздцы два пажа в нарядных камзолах цветов его высочества, с его гербами. Тильда, безумно волнуясь, встречала высокого гостя в дверях, одевшаяся во все новое, нарядное, кланяясь и краснея от волнения. Поцеловала протянутую руку.

– Вот и второй мой сын попал в ваши добрые руки. – Заметил принц Элодисский. – Спасибо вам за ваши хлопоты! Проводите меня к герцогу. – И Тильда провела его прямо в комнату, где лежал Гарет. С ним вошли только Тиберий, кардинал, Изольда с девочками и Лосада, остальная свита осталась во дворе.

– Отец, зачем вы… – Смутился Гарет, – не стоило, честное слово! Я нормально себя чувствую, дня три-четыре, и рана затянется достаточно, чтобы можно было ехать домой.

– Я знаю. – Успокоил его принц Гарольд. – Я решил воспользоваться случаем, и познакомиться с матерью еще одной моей внучки, или внука. Я хочу видеть эту девушку, о которой говорят в замке, как о вашей кузине. Не делай такие глаза, Гэйб, я не так глуп, как вы думаете. Эта девушка появилась здесь почти одновременно с моей внучкой, а у тебя с Алисой начались скандалы. Ну же, не бойтесь, я ее не обижу.

Братья переглянулись, потом Гэбриэл неохотно отделился от косяка, который пристроился было подпирать по своей привычке, и пошел наверх, за Марией.

– Ваш отец?! – Ужаснулась Мария. – Его высочество?! Нет, я не пойду! Мне страшно! – Начитавшись книг о принцах, принцессах, королях и королевах, девушка считала его высочество каким-то особым существом, да еще любовь и безграничное уважение обоих братьев – ей ли, выросшей на ферме и прошедшей Сады Мечты, стоять перед ним?!

– Мария, отец совсем не такой, как может показаться. – Постарался ободрить ее Гэбриэл. – И ты достойна говорить с ним, даже не сомневайся! Будь такой, как всегда, и этого будет довольно! Брата же ты не боишься, и не стесняешься, а чем они отличаются, по сути-то?

– Твой брат так на тебя похож, – призналась Мария, – что я совсем его не стесняюсь… А ваш отец – это же… Это совсем другое!

– Успокойся. – Гэбриэл привлек ее к себе. – Верь мне и себе. Хорошо?.. Вот и славно. Пошли.

– Но я в домашнем платье…

– Ты в нем здорово выглядишь. Не хуже, чем в нарядном.

Мария, вся трепеща, спустилась с Гэбриэлом вниз, вошла в ставшую намного меньше комнату, бледная, взволнованная, но вполне владеющая собой. Гэбриэл сказал: будь такой, как всегда. Доверяя ему, девушка держала себя в руках. Что-то внутри испуганно требовало опуститься на колени и склонить голову, но Мария напротив, подняла ее выше. Она никогда больше, ни перед кем, на колени не встанет!

На какие-то мгновения все, даже леди Изольда, замерли, пораженные внешностью Марии. Высокая, почти как сам принц Гарольд, изумительно красивая девушка с гордой осанкой, янтарными глазами и копной вьющихся золотистых волос, к которым так шло скромное, но опрятное и милое голубое платье, была сказочно, невероятно хороша. Принцу она поклонилась так, как учила ее Тильда, и тот взял ее за плечи:

– Не кланяйся, девочка. Тебя зовут Мария?

– Да. – Чуть слышно ответила она, смущаясь и теряясь. Отец близнецов был замечательным! У него были глаза Гэбриэла, и голос почти такой же, как у братьев, он был роскошно одет, с перстнями на пальцах, с роскошной цепью на груди, и пахло от него чем-то изумительным. Но главное – от него веяло такой властью, такой значительностью, какой Мария не чувствовала даже в Гарете, тоже очень властном. Но эта власть не была страшной, давящей. Рядом с ним было хорошо. Почти так же хорошо, как с его сыновьями.

– Сядь подле меня. – Его высочество сел в кресло и усадил Марию рядом с собой. – Ты совсем эльфа! Ты помнишь своих родителей?

– Нет. – Так же тихо ответила Мария. – Их убили, когда я была совсем маленькой, а меня забрали. Мой отец был эльф, а мама – полукровка.

– Мне жаль. – Серьезно произнес принц. – Тебе многое пришлось вынести, не так ли?

Мария кивнула, опустив глаза и глядя, как пальцы его высочества бережно касаются шрамов на ее руках.

– И Гэбриэл спас тебя?

– Да. – Она быстро взглянула на него, глаза ее засияли. – Он вернулся за мной и спас. Если бы не он…

– Он отец твоего ребенка?

Мария вновь кивнула.

– Нам было очень страшно. – Прошептала чуть слышно. – Нам просто было очень страшно. Мы оба были другими… Совсем не такими, как сейчас. И он, и я… Но этот ребенок… Он ни в чем не виноват. И у него будет совсем другая жизнь, не такая, как у нас. Я знаю, что Гэбриэл женится на другой девушке, и рада за него. Я очень его люблю, но это не та любовь, не такая, как у них с этой девушкой. Я как брата его люблю… Я и ее бы любила, если бы она позволила.

– Она позволит. Алиса – добрая и нежная девочка, она со временем разберется в том, что вас связывает, и успокоится. Думаю, совсем скоро, после венчания, она уже по-другому станет смотреть на ваши отношения. А у твоего ребенка, моего внука, будет и в самом деле совсем другая жизнь. У него будет не только любящая и разумная мать, и не только лучший в мире отец. Правда, Вэнни?.. У него будет еще и замечательная сестричка, дядя, тоже довольно неплохой, и дед, не худший из возможных. Лучше всего ему быть эльфом; назвать тебя эльфийской кузиной моих мальчиков было хорошей идеей. К эльфам люди относятся куда лучше, чем к полукровкам или эльдарам.

– Тетя Мария! – Вэнни, на удивление долго молчавшая, потянулась к ней. – А когда я могу поиграть с моим братиком? А он где сейчас? А у меня есть пони, и попугай, и собака Лиса, и еще дедушка мне обещал танцующих ангелов, как в городе! Только маленьких! – Вэнни показала руками, каких маленьких. – Я дам братику поиграть с ними, наверное. Если я буду хорошей девочкой, ты разрешишь мне поиграть с ним сейчас?

– Вэнни, – остановил ее Гэбриэл, – братика ты сможешь увидеть осенью.

– А почему? – В первые минуты девочка, смущенная новизной обстановки, молчала и жадно слушала, но, раз открыв рот, закрывать его уже не собиралась. – А где он сейчас? Дедушка, а где сейчас мой братик? А я умею играть с маленькими, и умывать их умею, и кормить из рожка! Я и братика буду кормить из рожка! Тетя Мария, я все-все умею, вы не думайте!

Гарет шутливо ужаснулся:

– И разверзлись хляби небесные! Племяшка, притормози, ради всего святого!

– А папочка мне говорил, – чуть выпятила фамильную, от Хлорингов, нижнюю губку Вэнни, – что дядька, который запрещал мне тарахтеть, злой и противный! И тетька, которая меня била, тоже противная, и папочка ей всыпал хорошенько, так, что она долго еще на жопу не сядет!

– Чего?! – Опешил Гарет, Гэбриэл покраснел, принц Элодисский рассмеялся, а леди Изольда, которая теперь выглядела совсем иначе, чем в тот день, когда судьба привела в ее замок Гэбриэла Хлоринга, воскликнула:

– Айвэн, откуда ты нахваталась таких слов?! Разве можно принцессе так говорить?!

– Откуда-откуда, – Гарет тоже смеялся, – от любимого папочки, я думаю. А, Младший?

Гэбриэл прокашлялся. Он сказал это Вэнни давным-давно, еще на корабле руссов, и думал, что девочка все забыла. Как же! С ужасом пытаясь вспомнить, что еще говорил в ее присутствии, и что в какой-нибудь неподходящий момент выплеснется из его гениальной дочки, он нахмурился:

– да, Вэнни… Не стоит такие слова говорить.

– А почему? – Ужаснула его новым всплеском интереса Вэнни. – А какие можно? А почему ты их говоришь? А девочки за стеной тоже так говорят! Они еще говорят…

– Ты опять лазила на стену! – Хором воскликнули Гэбриэл и леди Изольда. Вэнни насупилась, Тэсс постаралась стать невидимкой. Мария наблюдала эту семейную сцену с удивлением и радостью. Девочка восхитила ее, такая хорошенькая, живая, непосредственная, какой может быть только любимый и не обделенный вниманием взрослых ребенок, совсем не такая, какими были в детстве она и ее подружки. Совсем не такая! С нежностью Мария думала при этом о своем ребенке, который будет таким же. Может, и девочка… Как ей захотелось девочку! Но стоило ей подумать об этом, и маленький так активно начал пинаться, что Мария сморщилась и схватилась за живот.

– Мария?! – Побледнел Гарет, которому, как многим мужчинам, беременная женщина представлялась какой-то взрывоопасной штукой, в любой момент близкой к какой-то ужасной катастрофе. Гэбриэл тоже подался к ней:

– Мария, что? Ребенок?

– Пинается… – Мария улыбнулась сквозь гримасу дискомфорта. – Ничего страшного… Он очень… подвижный!

– Кто пинается? – Расширила глазки Вэнни, и у Гэбриэла вырвалось страдальческое:

– Ащ-щ-щ…

Его высочество при этом смотрел на своего старшего сына. Потом опустил глаза, но лицо его стало на миг печальным. Очень печальным.

Когда гости со свитами удалились, Тильда вздохнула с облегчением, но и с гордостью: высокие гости соблаговолили отведать ее вишневую настойку и печенье, сам его высочество изволил скушать три штуки, а угощения, которое они с Марией готовили с раннего утра, хватило всем членам свиты во дворе! Это она считала триумфом своего дома, и объясняла Марии, перемывая с нею вместе тарелки, блюда и противни, что долг хозяйки дома – принять гостей, как подобает, чтобы никто не почувствовал себя обделенным.

– Ты молодец. – Говорила она Марии. – Хорошо придумала конвертики со сладким творогом, их первыми смели с подносов! И делаются простенько и быстро, и хватило на всех. Даже его высочество похвалил нашу с тобой стряпню! Но что теперь творится во дворе! Один конский навоз придется убирать до вечера!

– Он такой… потрясающий! – Выпрямившись и убрав тыльной стороной мокрой ладони вьющуюся прядь со лба, сказала Мария. – Никогда не думала, что такие люди бывают…

– Ты про его высочество?.. Да, это выдающийся человек. Его уважают даже в Риме. – Кивнула Тильда. – Только очень уж несчастливый. Жена погибла, младший сын столько лет дома не был, врагов целый Остров. – Покачала головой Тильда. – Просто сердце сжимается, как подумаю, сколько он выстрадал! Теперь-то у него и сын, и внучка такая прелестная, но сколько лет пришлось ему терпеть и мучиться, пока получил он хоть часть того, что заслуживает! Все в руках Господа, но порой такая печаль охватывает: ждешь, ждешь счастья, надеешься, веришь… ан глядишь: жизнь-то прошла. Зачем жила, зачем молодость минула? Замужем побыла-то всего ничего, и то муж все в разъездах, да в работе. Потерпи, говорит, вот построимся, купим стадо молочное, построим сыроварню, коптильню, колбасы будем делать… А ничего не успели. Только потерять все. – Она вздохнула, задумавшись. – Столько всего хотелось. А теперь и не хочется больше ничего. Только теперь и пришли и достаток, и покой, и комфорт, а зачем?.. Мне и той башни, в Гремячем, довольно было… – Она очнулась, взглянула на Марию. – Полноте! – Встряхнувшись, улыбнулась бодро. – Теперь у нас есть ты и твой ребеночек. Стану я его крестной и бабушкой, вот и счастье на старости лет. Конечно, его высочество твоему ребеночку дед, но раз они решили скрывать вашу связь, то в замок его не заберут. – Вытерла руки. – Ой, спасибо, девочка моя, быстро все перемыли! Ступай, спроси герцога, не нужно ли ему чего? Такая особа под нашей крышей! – И покачала головой, тяжело вздохнув, при виде того, как просияла Мария. Ох, зачем же они так-то, а?! Ничего хорошего из этого не выйдет! Но и держать, уговаривать, требовать – бессмысленно и даже вредно. Только возбудить ненужный интерес, да и – дело молодое, – любопытство раздразнить. Не родилась, наверное, на свет такая девчонка, которая после предупреждения о том, что объект ее интереса – бабник и бессердечный повеса, отвернулась бы от него. Напротив, каждая уверена, что всех этот бабник обманывал и бросал, а она – единственная, которая его приручит. И эльфийки, думалось Тильде, не исключение. Вон, как сияет вся, едва только о нем речь заходит. Как удержать, как предостеречь, как избавить от будущей боли и разочарования? Никак. Тильда тяжело вздохнула, расставляя тарелки, красиво, ровненько, по ранжиру, одна к одной.

Гэбриэл, вернувшись в замок с отцом, места себе не находил. И беспокойство из-за Алисы, которая оставалась в Разъезжем, было не сильнее, чем ревнивые мысли о том, что Гарет сейчас в Тополиной Роще, с Марией. Душа его рвалась на части: вернуться в Тополиную Рощу, чтобы проследить за братом и Марией, или мчаться в Разъезжее, где в любой момент мог появиться Аякс? Он безумно злился на самого себя, и ничего с собой не мог поделать. При этом он уверял себя, и верил в это, что ревность тут не при чем. Просто для Гарета это очередная игрушка, а Мария – не игрушка! С нею нельзя ни играть, ни обращаться небрежно и беспечно! Но Алиса тоже в опасности, а он здесь! Заставить Гарета вернуться в Хефлинуэлл? Но брат прав: его присутствие обеспечивает Тополиной Роще охрану, достаточную для того, чтобы защитить Марию. Гэбриэл лег спать, но спать не мог. Ворочался, смяв перину, вставал, пил, сидел у окна, подставляя лицо ночной прохладе. А что, если Алиса сейчас в опасности? С Марией все хорошо, ее охраняют, а Алиса? Нэш, конечно, серьезный защитник, не говоря уж о Кину, но там монастырь и беззащитные монашки…

И снова, и снова: что делать? Чего он хочет на самом деле? Разорвать помолвку и расстаться с Алисой? – Нет! Ни за что! Жениться на Марии? Да, – признавался себе Гэбриэл, – он хотел бы этого. Если бы можно было иметь двух жен! Моисей рассказывал, что у мавров в Испании это в порядке вещей: и две жены, и три, и более. Но даже если бы это было законно здесь, Алиса этого не потерпела бы. Об этом даже думать нечего.

Зарычав от отчаяния, Гэбриэл несколько раз стукнулся лбом о косяк: придурок, придурок! Есть любимый брат, без которого он никто, есть невеста, любимая, любящая, прелестная, фея, в конце концов! А он бесится сильнее, чем когда-то на Красной Скале! Едва дождавшись, пока солнце поднимется над горизонтом, Гэбриэл спустился на конюшню, приказав заспанному конюху седлать Пепла. Он поедет в Разъезжее. Нечего потакать себе в дурости! Если он будет торчать в Тополиной Роще и караулить Гарета и Марию, ничего путного из этого не выйдет. Он поедет и будет думать об Алисе. Придумает, что сказать ей, как помириться и успокоить. И в Тополиную Рощу не заедет!

Заехал. Подумав, что просто обязан предупредить брата о своем отъезде.

Деревенька Голубая находилась в двух часах езды от Разъезжего, и в шести часах – от Блумсберри. Название свое она получила от ручья, или небольшой речушки, с таким же именем. Как все деревни, поселки и городки Поймы, нанизанные на главную дорогу от Блумсберри до Ригстауна, которую местные так и звали: Дорога, – Голубая была чистенькой, опрятной и зажиточной. Ездили по Дороге много и часто, трактиры, гостиницы и лавки процветали. Издавна повелось, что лучший в Пойме хлеб пекли именно в Голубой; и за местным хлебом приезжали и из Разъезжего, и изо всех окрестных деревень и поселков, а калачи и пряники возили на рынок в Блумсберри и Гранствилл. Местные пряники не черствели, секрет этого рецепта передавался из поколения в поколение в одной семье, и охранялся пуще зеницы ока. Разумеется, все, кто имел отношение к местным достопримечательностям и их изготовлению, тоже были в почете, и особенно – мельник, Джон Горка. Был он еще молод, всего двадцати восьми лет от роду, но не везло ему в жизни так, что и не выскажешь. Когда ему было всего пятнадцать, сгорел их дом, и в нем погибла вся семья Джона. Он не отчаялся, продолжил семейное дело, отстроился, женился. И первая жена, его ровесница, умерла родами. Джон, человек спокойный, рассудительный, но памятливый и однолюб к тому же, тосковал долго, но женился во второй раз, и все вроде шло хорошо, но и вторая его жена, беременная, утонула, переходя вброд Голубую и поскользнувшись на камнях. До двадцати шести лет Джон и смотреть на женщин не хотел. Но как-то, отвозя муку к Калленам, тем самым, что пекли знаменитые пряники, заметил, что дочка их, Кристина, которая еще в прошлом году бегала пацанка-пацанкой, вдруг оформилась, повзрослела, похорошела, и явно им интересуется. Как потом призналась ему сама Кристина, в мельника она влюбилась бог весть, как давно, еще совсем малявкой. Мельник, боясь новой потери, крепился, но не долго, и осенью сыграли свадьбу, а в мае уже появился на свет его первенец, Джон-младший, и юная жена осталась жива-здорова и весела, как котенок. Когда прошли положенные полгода и младенца крестили в церкви святой Анны Ирландской, в Гранствилле, мельник начал улыбаться. Люди в Голубой уж и забыли, что он это умеет! Жену он обожал, даже не смотря на то, что хозяйка из Кристины была так себе, она больше любила гулять по лесу, собирать цветы, грибы да ягоды, и смотреть на небо и реку часами. В конце концов, Джон был человеком зажиточным, и мог позволить себе служанку. Мельница его стояла на небольшой скале за деревней, скрытая от нее дубовой рощей, и сама по себе уже превратилась в небольшой хутор. Хозяйский двухэтажный каменный дом, надворные постройки, пристройка для служанки, отдельно кухонная изба с проживающей там дальней кристининой родственницей, взявшей на себя роль кухарки, и дом для рабочих, которых было у Джона уже шестеро. Когда Джонни-младшему исполнилось два года, Джон старший начал понемногу верить, что судьба над ним сжалилась. А может, дело было в Кристине? Девушка была удивительно везучая, что бы ни искала – находила тут же, что бы ни затеяла – удавалось. И руки у нее были чудесные, исцеляющие – больную голову гладила, и боль уходила, усталость, печаль, тоску как рукой снимало, стоило просто побыть с нею рядом. И пела она чудесно, Джон наслушаться не мог. А уж сына своего обожал так, что словами не выскажешь. Ребенок был забавный, серьезный, рассудительный не по годам. Очень любил давать советы взрослым, неожиданно попадавшие в точку и вызывающие смех и изумление, комментировал сказки, которые на ходу сочиняла сама Кристина, высказывая просто невероятные логику и смышленость. Любил подражать взрослым, и если что его расстраивало, прикладывал ладошки к щекам и качал головой, а если что-то пугало – приговаривал потешно: «Ое-ей! Ое-ее-ей!». В свои два с половиной года он умел неплохо говорить, считать до пяти и пытался помогать взрослым почти во всем. Так не бывает, но ни Джону, ни Кристине почти не завидовали, и даже почти не осуждали девушку, по деревенским меркам, странненькую и не домовитую. «Главное, – говорили в Голубой, – мельник Джон наконец-то счастлив, храни его Бог!».

В субботу Джон Горка грузил на телегу мешки с мукой и вез ее в Разъезжее. Кристина и Джонни провожали его до дороги, где он целовал жену и сына, и, забравшись на телегу, понукал двух гнедых мулов шагать бодрее. Кристина и Джонни махали ему руками, потом, не торопясь, отправлялись обратно. Кристина собирала цветы, Джонни бегал вокруг и помогал ей: отрывал цветочные головки и совал ей со словами: «Мама, ня!». Кристина принимала подарки с преувеличенными выражениями благодарности и складывала в карман фартука, продолжая собирать охапку цветов, которые потом расставляла по всему дому, для красоты и аромата.

Девушка и сама не подозревала о том, но у нее был сильный магический дар. Она видела вещие сны, чувствовала беду или радость, и ей в самом деле всегда фантастически везло. Сегодня ей было как-то не по себе. Ночью ей снился кошмар, и она даже просила мужа быть осторожнее. По мере приближения к дому тревога молодой женщины возрастала; в какой-то момент она вдруг сообразила, что не слышит ни птиц, ни насекомых – и уже давно. Выпрямилась, оглядываясь. Тревога оформилась в настоящий страх, и страх этот недвусмысленно сфокусировался на сыне. Опасность грозила именно ему!

– Джонни, – нервно произнесла Кристина, протягивая сыну руку, – идем скорее домой!

В непривычной тишине и шаги их, и шелест травы под ногами, и дыхание казались какими-то особенно зловещими. Кристина подхватила на руки Джонни и почти побежала к тропе, ведущей на скалу, к мельнице. Страх нарастал; сердце молодой женщины колотилось, чуть ли не выпрыгивая из груди. Взлетев на свою горку в считанные минуты, Кристина ахнула и застыла: по всему двору лежали люди: рабочие, кухарка и служанка, застывшие, с искаженными лицами и широко раскрытыми глазами, полными муки и ужаса.

– Мамочка… – Прошептала Кристина, пятясь.

– Мама, Майта! – Джонни указал на служанку, лежавшую к ним ближе всего. – Мама! Майта!

Из-за дома появилась всадница на вороном коне, женщина в черной полумонашеской одежде, с бледным узким лицом и змеиным взглядом. Кристина задохнулась от ужаса. Она не знала эту женщину, но мгновенно поняла, что она – зло. Усмехнувшись одними губами, женщина щелкнула пальцами, и Кристина застыла, не в силах ни шелохнуться, ни даже вздохнуть. Ребенок выпал из ее парализованных рук, и заплакал, ударившись о землю.

Барр наслаждалась. Ребенок нужен был ей для особого обряда. Пребывание в Пойме становилось почти невозможным, магия лесной ведьмы была так сильна, что Барр могла лишь заботиться о том, чтобы оставаться невидимой для Мириэль, но ни на что другое у нее уже не оставалось сил и времени. Она теряла зря время, и это бесило ведьму. Для проведения сложного и долгого ритуала ей нужен был ребенок, мальчик, не старше трех лет. Его, живого и обездвиженного, нужно было уложить особым образом, и специальным двойным ножом вырезать полоску кожи по контуру всего тела, обязательно без единого разрыва. Получившийся ремешок и давал, после проведения еще пары ритуалов, защиту от проклятой эльфийки, делал ведьму невидимой для нее. Именно этого мальчика ведьма выбрала по двум причинам. Во-первых, мельница стояла на отшибе, случайный человек сюда никоим образом попасть не мог, хозяин надолго уехал, и ведьма получала здесь достаточно времени для всех манипуляций. Во-вторых, Александра Барр с особым удовольствием разрушала жизнь и счастье именно таких, как Кристина: любимых, счастливых и красивых. С отрочества, с того момента, как жених, выбранный родителями, взглянув на нее, спросил их, нельзя ли жениться не на «этой», а на ее младшей сестре, Барр ненавидела красивых, люто, страстно ненавидела. Первой ее жертвой была ее сестра, потом – послушницы в монастыре, куда родители запрятали дочь, пугавшую и огорчавшую их. А потом Александра потеряла им счет, но наслаждаться их муками и ужасом – не перестала. Представляя, как вернется мельник и обнаружит изуродованные тела жены и сына, ведьма испытывала настоящее наслаждение, вплоть до чувственной дрожи.

Мальчик, плача, кое-как встал на ножки, и вдруг взгляд его упал на пса Барр, Бута. Перепугавшись огромной черной собаки с тяжелым взглядом, мальчик побежал к дому, приговаривая зачем-то:

– Ое-ей… Ое-ей…

Это показалось Барр таким потешным, что она медлила, усмехаясь. Жалкая мелкая тварюшка, и бежать-то по-настоящему еще не умеет, ножки оступаются, сам качается, но торопится, нелепо машет ручонками. Некстати вдруг вспомнился давний, давний момент: Лара Ол Таэр, и ее щенок, такой же маленький, жалкий и нелепый, но бросился на нее, крича: «Не трогай маму!». Защитничек!

Кристина вся дрожала от напряжения, нечеловеческого, страшного. Материнское стремление защитить ребенка было так сильно, что пробудило спящие силы и в какой-то момент сломало чару. Громко вдохнув воздух – Барр изумленно обернулась на нее, не веря своим глазам и ушам, – Кристина отчаянно закричала:

– На помощь!!! Помогите, помогите!!! – С дороги ее вряд ли могли услышать, но Кристина вложила в этот крик не только голос, но и всю свою спящую до этого момента силу – и все-таки была услышана.

– Дура! – Барр наехала на нее конем, хлестнула плетью. – Заткнись! – И тут громко залаял Бут. На Мельничную горку взлетел здоровенный, больше похожий на волка, пес странной бурой масти, в шипастом ошейнике, и ощерился на Бута, который дыбом поставил короткую шерсть и поджал хвост. Ведьма хотела бросить на чужого пса чару, но буквально по пятам за ним сюда же взлетел всадник на сером олджерноне. И тут Барр опешила по-настоящему. Только что она думала о нем, думала с презрением и превосходством. И вот он – здесь, где его никак быть не должно, эльфийские глаза вспыхнули красным бешеным огнем, рука потянулась за мечом. Его пес – или волк, – бросился на Бута, и они сцепились, бешено рыча, покатились по земле. Ведьма бросила чару, но тщетно. На проклятого полукровку ее магия никогда не действовала! Тогда Барр ударила магией по коню, и тот рухнул на колени, дико взвизгнув. Всадник скатился с него, но не упал, гаденыш, покатился по земле и взвился, словно подброшенный неведомой силой. Обнажил меч, и Барр показалось, что тот прозрачный, словно стеклянный, и пылает изнутри белым огнем, рассыпающим холодные искры, таким ослепительным, что больно стало глазам. Хлорингу оставались какие-то несколько шагов до ведьмы, и Александра, соображающая, как всегда, стремительно, взмахнула рукой в сторону мелкого щенка. И гаденыш не подвел: кинулся спасать дристуна, раскорячился, заслоняя его собой. Ведьма медлить не стала: подхлестнула Лирра, наезжая на дерущихся псов и разгоняя их, швырнула крысу, и с криком:

– Бут, за мной! – Галопом рванула прочь со скалы. Полукровка за ней не погнался – занятый каргом, потерял время. Но Барр мчалась, не останавливаясь, еще очень долго, пока не очутилась на берегу реки, на причале, где как раз собиралась отчалить баржа.

И только очутившись на палубе баржи, плывущей в сторону Фьяллара, Барр перевела дух. Осмотрела поскуливающего пса: проклятый волк успел-таки здорово его хватануть за шею. Спасли любимца только складки кожи, которые и прокусил противник, не добравшись до горла. Обработав рану пса, Барр присела на дрожащие ноги, недоумевая, что это с нею?.. И только какое-то время спустя сообразила: эти слабость, дрожь, испарина и легкая тошнота – это страх. Элементарный страх. Она испугалась! Впервые в жизни – испугалась до чертиков! Перед внутренним взором все еще стояли перекошенное от ненависти и бешенства лицо и горящие красным эльфийские глаза. И страшный огненный меч.

Гэбриэл и в самом деле за ведьмой погнаться не смог, пришлось убивать карга, и успокаивать молоденькую женщину и ее ребенка, ревущего в голос, до визга. Мальчик сильно ушибся и до смерти перепугался, да и Кристина была не в себе, прижимала к себе сына и, глядя прямо перед собой безумными глазами, только и твердила:

– Он такой маленький! Он такой маленький! – и Гэбриэл просто не мог оставить их здесь, среди трупов, в таком состоянии, как ни хотелось ему догнать ведьму и покончить с нею прямо сейчас. Как он понимал Кристину в этот момент! Он живо представил себе Вэнни на месте этого перепуганного мальчика, и сердце его сжалось от жалости и гнева. О, нет, он эту тварь не убьет! Он ее заставит ответить за каждую жизнь, за каждую! И отвечать долго, как можно дольше, чтобы прочувствовала, сука, каково оно!

– Все хорошо, – он гладил по плечам Кристину, пока она не перевела на него безумный взгляд и не замолчала, вглядываясь в него. – Все хорошо, она исчезла. Все хорошо!

– Она вернется! – Прошептала Кристина так, что у Гэбриэла против воли мурашки брызнули по коже. – Она вернется за моим мальчиком!

– Смотри мне в глаза! – Приказал Гэбриэл, слегка тряхнув ее. – Смотри! И слушай меня! Я – Гэбриэл Хлоринг, сын его высочества. И я тебе обещаю: она его не получит! Слышишь?

– Да! – Шепотом ответила Кристина, на глаза навернулись слезы. – Да! Я слышу!..

– Вот и хорошо. – Гэбриэл помог ей подняться. – А теперь взяла себя в руки! Пока ты сама не успокоишься, мальчонка тоже не успокоится! Он перепугался до смерти! У тебя есть, куда пойти?

– К родителям… К Калленам… – Кристина, очнувшись, принялась баюкать и успокаивать плачущего Джонни. – Булочники они… Пряники…

– Ладно. – Гэбриэл повернулся к своему коню. Тот стоял в сторонке и фыркал на траву. Потянулся к Гэбриэлу, тихонько заржал, жалуясь: кожа на колене была содрана, кровяную ссадину уже облепили мухи.

– Вот с-с-с… – Гэбриэл едва сдержался, уже привыкнув следить за собой в присутствии детей и женщин. Коня своего он ценил и искренне любил.

– Я помогу! – Совсем ожила Кристина. Джонни уже не орал, а лишь хныкал, цепляясь за мать. – Джонни, малыш, давай поможем дядиной лошадке? Дядя рыцарь спас нас с тобой от страшной ведьмы, теперь мы с тобой должны ему помочь.

Джонни милостиво согласился остаться с «дядей рыцарем», который дал ему потрогать рукоять меча, а Кристина побежала в дом. И – женщина есть женщина! – в доме первым делом наспех умылась, привела в порядок волосы, отряхнула фартук и даже помахала в воздухе руками, чтобы побелели, и лишь потом взяла все необходимое. Ловко промыла ссадину, приложила смазанный лечебной мазью лист подорожника и перевязала льняной полосой.

– Заживет быстро, милорд. – Пообещала, погладив Пепла напоследок по крутой шее. – Какой красавец!.. Но бегать ему пока нельзя.

– Да уж понял. – Гэбриэл с сожалением и с некоторой досадой вздохнул. Усадил Джонни в седло, а сам с Кристиной пошел пешком, ведя коня под уздцы. Кое-что грело ему сердце, не смотря на побег проклятой ведьмы: выражение на ее лице. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу, и Гэбриэл видел ужас, исказивший ее змеиную рожу. И этот ужас теперь грел его сердце, полное ненависти и гнева. Теперь он точно знал: ведьма от него не уйдет. Она не сможет не сунуться сюда снова, она слишком сильно его ненавидит, во-первых, а во-вторых, спрятаться у себя, в Найнпорте для нее – равносильно признанию поражения. Эта тварь не из тех, кто убегает. Теперь Гэбриэл понимал: Драйвер и в самом деле никто, ничтожная извращенная тварь, не способная ни на что, кроме болтовни. Все создала и держит в руках она – вот эта ведьма. И она же убила его мать и мучает ее и после смерти. Погруженный в свои мысли, он даже забыл про Кристину, а молодая женщина тихонько шла рядом, не смея прервать его сосредоточенность. Это же надо! – Доходило до нее задним числом. – Сэр Гэбриэл! Тот, который убил дракона, сын его высочества и эльфийской герцогини, настоящий, живой! И она идет с ним рядом в деревню – с ума сойти! Да сейчас вся Голубая с ума сойдет! И если Гэбриэл досадовал на то, что прихрамывающий конь идет медленно, то Кристине это было за счастье!

Ожидающему в деревне Кину Гэбриэл уже не удивился. Как и второму коню, которого вел за собой эльф. А вот эльф выглядел удивленным, и смотрел при этом на Кристину. Молоденькая женщина засмущалась, даже чуть покраснела, опуская глаза. Новость о том, что жена мельника идет в деревню с сыном его высочества, уже пронеслась по Голубой, и все, не занятые далеко в поле, жители стягивались к дому Калленов, от которого за версту всегда пахло пряниками и свежей выпечкой. Мать и отец Кристины, старшие братья и тетушка, – все высыпали на улицу, с изумлением глядя на свою Кристину и ее спутника.

– Мама! – Воскликнула Кристина и бросилась к ней, прижалась, всхлипывая.

– Отправьте людей на мельницу. – Отрывисто бросил Гэбриэл. – Там тела, прибрать нужно, похоронить, все такое.

Через полчаса, накормленный свежей выпечкой и получивший полный кошель пряников, Гэбриэл покинул деревню на гнедом мерине-шайре, которого привел Кину. Голубая осталась, растревоженная, потрясенная, даже слегка напуганная. Гэбриэл особо распространяться о произошедшем не стал, зато Кристина, напоенная чаем с мелиссой и успокоившаяся, рассказала все красочно и подробно. В ее описании ведьма выглядела такой ужасной, что слушатели только содрогались и крестились, призывая благословение и защиту всех святых на свою деревню и своих детей. А сэр Гэбриэл-то каков! – твердили все. Так и сказал: ничего, мол, не надо, и благодарить не за что его, только, мол, о коне моем позаботьтесь! Теперь Пепел стоял во дворе у Калленов, под деревом, расседланный, ухоженный, с удовольствием хрупающий овес, морковь и спешно нарванную для него люцерну, и местные мальчишки, припав к щелям в ограде, восторженно рассматривали настоящего рыцарского коня. Это тебе не деревенские низкорослые лошадки, и уж тем более, не мул! Деревенские не расходились от дома Калленов, беседовали, обсуждали Событие, наверное, главное за последние лет двести. Кого-то уже отправили вернуть мельника обратно, и теперь деревенские ужасались и радовались одновременно: что ж за судьба-то такая у мужика?! Опять несчастье такое, и все ему! Но в этот раз хоть жена и ребенок живы, вот чудо-то, и все благодаря графу Валенскому, храни его Бог!

Гэбриэл по пути коротко рассказал Кину про Аякса, брата и Марию, и эльф кивнул, услышав про превращение:

– Теперь он уже не сможет снова обернуться человеком. Метаморфоза произошла. Но теперь он очень опасен, еще опаснее, чем был. Он не умер, не стоит на это надеяться. Зачем ему именно беременная эльфийка… Боюсь даже предполагать. Возможно, он в связке с этой ведьмой, Барр, и девушка и ее дитя нужны именно ей, для какого-то омерзительного ритуала. К сожалению, я не знаю этих ритуалов, мы, эльфы, презираем и ненавидим эту магию.

– Может, нормального какого некроманта поискать и спросить?

– нормального?. – Удивился Кину. – Некромант не может быть нормальным. Силы, которые он использует, ритуалы, которые он творит, разрушают его самого, это противоестественная, мерзкая магия, она уродует все: пространство, душу, разум. Даже порядочный и честный человек, занявшись этим, и надеясь так приносить какую-то пользу, неизбежно извратится, это непреложная истина. А тебе, Сетанта, некромантов и вовсе следует избегать! На тебе пыльца феи. Обычному человеку она невидима, а вот колдун мгновенно узнает ее и поймёт, что ты связан с лавви так, или иначе. И на нашу лавви откроется беспощадная охота.

– Если они с Барр заодно, то и она знает. – Скрипнул зубами Гэбриэл, но эльф возразил:

– Не думаю. Она захочет лавви себе, а рыжий тролль такую добычу ей никогда не уступит. Он будет охотиться на Алису один.

Гэбриэла охватили такое раскаяние и недовольство собой, что он опять надолго замолчал. Его маленькое Солнышко в такой опасности, а он чем занят?! О чем думает?! Удрать собрался! О второй жене мечтает! Придурок, точно – придурок!

Стороной, над лесом, шла небольшая тучка, небо там было темным, и на темно-сизом фоне сияла радуга. А над головами Гэбриэла и эльфа сияло солнышко, но неведомо, откуда вдруг закапал редкий крупный дождик.

– Лавви грустит. – Сказал Кину. Гэбриэл вздрогнул:

– Что?!

– Люди такой дождик называют грибным. – Пояснил эльф. – А мы, эльфы – слезами лавви. Дай-ка мне пряник. Должен признать, что люди умеют готовить еду куда лучше, чем эльфы. В ней больше души и смака какого-то, что ли. Так же, как и в людской злости, веселье и любви – больше огня и перца. Они живут короче, но как-то… вкуснее.

Гэбриэл на это ничего не сказал. Но, не смотря на свои переживания, протянув эльфу мягкий и ароматный пряник, второй достал себе. Терять аппетит от неприятностей – это не про него!

Алиса, сидя у постели Авроры возле открытого окна, читала подруге поэму о Тристане и Изольде. Ей так жаль было подругу, испытавшую страшнейший шок и до сих пор переживающую его последствия, что собственные печали казались какими-то мелкими и глупыми. Аврора так страдала, что буквально за три дня истаяла вся, похудела, глаза стали огромными и такими несчастными, что Алиса просто смотреть в них не могла спокойно. И как было не переживать? Потеря девушкой невинности была страшнейшей катастрофой в ее жизни, если произошла до брака. Этот позор ломал всю ее жизнь. Если об этом становилось известно – жизнь ее уже никогда не становилась прежней, даже если ее кто-то и брал в жены, попрекали ее позором до самой смерти. Единственная надежда была в том, что совратитель женится на ней и прикроет позор, но, во-первых, Аврора понятия не имела, кто это, во-вторых, не пошла бы за подобного мерзавца никогда.

– Может, мне остаться в монастыре? – Спросила она тихонько, когда Алиса сделала паузу. Подруга сжала ее руку:

– Нет, Авророчка. Ты не сможешь. Зачем?.. Клянусь, от меня никто и никогда не узнает.

– ты не презираешь меня?

– Я?! – Изумилась Алиса. – Авророчка! Я презираю того, кто сделал это! Это низкий, ничтожный… червяк! И ему не удастся избежать наказания, обещаю!

– Но как?! Если рассказать все, то что будет со мной?! Мне никто, кроме тебя, не поверит! Настоятельница не верит, монашки не верят… Никто не поверит!!!

– А мы накажем его сами. – Алиса забрала ее руку в свои. – Мы ему испортим жизнь и репутацию так, что он сам повесится, вот увидишь! Мы будем его позорить, высмеивать, и делать всякое такое, что заставит страдать его, и куда сильнее, чем ты!

– Но как узнать, кто это? – Подумав, Аврора решила, что в этом что-то есть – щеки слегка порозовели, глаза заблестели. – Разве мы сможем?

– Мы знаем, – поджала Алиса губки, – что это сделала Жанна. Верно?.. Мы так ее прижмем, что она нам все расскажет, как миленькая! А сейчас, милая, поешь хоть немного! Ты третий день ничего не ешь, это опасно!

– Я не могу. – Призналась Аврора. – Мне дурно.

– тебе дурно от голода. – Строго произнесла Алиса, ставя перед Авророй блюдо с салатом. – Мне с ложечки тебя кормить?!

– Алиса… – Аврора закрыла лицо ладонями. – Я как подумаю, что где-то в Хефлинуэлле есть человек, который так со мной поступил… который видел меня… трогал меня! – что мне жить не хочется! Это такой позор! Как мне жить с этим, как?!

– Аврора! Это не твой позор, а его! Так говорит мой Гэбриэл, и он прав! И это не ты должна его бояться, а он – тебя! Он поступил, как вор, как последний негодяй, тайно, подло! Это он должен бояться, что кто-то узнает, потому, что за такое топят в сортире! Ты ни в чем не виновата, виноват он – а страдаешь ты?! Почему ты хочешь умереть, почему тебе нужно уходить в монастырь, а не ему?! О-о, поверь, – сверкнула феечка глазами, в которых запрыгали золотые чертики, – он-то ест сейчас с удовольствием! Но это несправедливо, Авророчка, не-спра-вед-ли-во!

– Ты такая хорошая, Алиса! – Всхлипнула Аврора. – Если бы не ты, я не знаю, я не пережила бы это все!

– Мы подруги с тобой. – Погладила ее руку Алиса. – Ты тоже мне помогла, когда никто со мной не хотел разговаривать. И всегда была со мной! Ты такая замечательная, и я не позволю, чтобы ты погибла из-за какого-то негодяя, который единой твоей слезиночки не стоит! Выпей молока, – она подала подруге стакан, – пожалуйста! Хотя бы молока попей, у тебя такие щечки бледненькие!

– Госпожа Алиса, – заглянула в дверь Роза, – сэр Гэбриэл приехал, спрашивает вас.

– Я сейчас. – Алиса повернулась к подруге. – Пока не выпьешь молока, я никуда не пойду!

– Хорошо. – Аврора выпила, и Алиса, оставив ее на попечение Розы, пошла встречать своего жениха.

Как и сказала напоследок Роза, Гэбриэл приехал на чужой лошади, и Алису это слегка встревожило. К тому же, по лицу Гэбриэла она давно научилась читать почти все его эмоции, и видела, что он огорчен и даже зол на что-то. Но хуже всего было виноватое выражение, появляющееся на его лице, когда он видел ее. Это выражение ранило Алису в самое сердце. Неужели он сам не понимает, до чего это больно: видеть его таким и знать, что он думает о другой и жалеет ее, Алису?! Хуже этой жалости, наверное, не было вообще ничего на земле! Но скажи ему об этом, и получится новая ссора, а ссор этих Алиса начала бояться. Не воспользуется ли он очередной ссорой, чтобы порвать с нею?

И все-таки он приехал! Алиса заставила себя улыбнуться так, словно ничто ее не беспокоило и не расстраивало, подошла, протягивая ему руку:

– Гэбриэл! Что с Гаретом, он в порядке?

– Да… В относительном. – Гэбриэл забрал ее руку в свои. – А ты как, Солнышко мое? Личико какое-то усталое. Подружка твоя как?

– Она очень страдает. Ничего не ест, не улыбается.

– Убью тварь. – Скривился Гэбриэл. – Мало им девок, что на все согласны, нет, подавай чистую девочку!

– Гэбриэл, что с Пеплом? – Алиса приласкала ткнувшегося ей в ладонь холодным носом Гора.

– Колено ободрал, я его в Голубой оставил. Там такое случилось… Да вообще, кругом какая-то задница. В Гранствилле бард убит, Орри этот, из Лэнгвилла, – Алиса ахнула, прикрыв рот рукой, – Гарет ранен, на него напал этот… Аякс, пока мы его здесь ждали… Солнышко, воля твоя, нам нужно возвращаться домой. Заберем твою Аврору, довезем как-нибудь, поди. Гарет в Тополиной Роще лежит, отец один в замке, с гостями и проблемами всеми этими. Мне не разорваться между вами, честно!

– Конечно, Гэбриэл. – Кивнула Алиса, почувствовав что-то вроде всплеска радости при словах о Гарете. Он в Тополиной Роще! С этой… Алиса даже про себя не хотела называть ее по имени. Может, она влюбится в Гарета и забудет про Гэбриэла?.. – Ты голодный?

– О-о-очень! – Оживился тот. – А что, ты меня покормишь?..

– Ну, – поиграла ямочками у губок Алиса, – погляжу на твое поведение… Ты мне только обязательно все расскажи!

– Я тут пряников из Голубой захватил… Может, Аврора твоя пряник будет?.. Зашибенные пряники!

Съесть пряник, запивая его молоком, Аврора согласилась. И возвращаться в Хефлинуэлл согласилась тоже, хоть Алиса боялась, что она откажется наотрез. Все-таки, там находился ее неведомый обидчик, и каково будет гордой девушке подозревать каждого мужчину в замке? Но Аврора ничего не имела против. Боли не было, страдала она больше нравственно, чем физически. Девушка была здоровая и сильная, а срок беременности – очень маленьким, и сам выкидыш Аврора перенесла легко. Но верхом ей ехать все равно не советовали ни Марчелло, которому сказали, что у девушки раньше обычного начались месячные от потрясения, ни настоятельница, и девушки отправились в Гранствилл по воде. Гэбриэл поговорил с Нэшем по поводу защиты монастыря и выслеживания тролля и ведьмы, и со всей свитой двинулся домой через Голубую – проведать своего коня.