Читать книгу Кузнецкий мост и Маргарита - Надежда Белякова - Страница 3

Квартира в Кимрах тонула в сумерках. Зеркала были завешаны черной тканью, как принято в домах, которые посетила смерть. В углу молчали остановленные бабушкой старинные напольные часы с золотым циферблатом и стрелками с причудливыми завитушками. Рита подошла к высоким с резными украшениями часам и прикоснулась воспаленным лбом к прохладному боку часового футляра. Посмотрев на молчащий циферблат, вспомнила яркий летний довоенный день, когда счастливая в элегантной шляпке и в добротном городском костюме Елизавета Яковлевна подъехала к дому на извозчике. В тот день она привезла эти часы. И Рита вспомнила то, как мама, мывшая в это утро окно, выглянув, увидела подъезжающую мать – Елизавету Яковлевну. Капитолина Карповна тотчас бросила мытье окон и, оставив пестрый фартук на подоконнике, выбежала из дома, чтобы помочь своей матери выгружать чудо-покупку.

Рита вспоминала, как впервые увидела эти напольные часы. Их внесли мама и бабушка. Усталые и запыхавшиеся, они замерли в дверях, чтобы отдышаться и передохнуть. Потом, обе, смеющиеся, внесли в комнату эти напольные часы, сюда, где и сейчас стоят с прильнувшей к ним маленькой осиротевшей Ритой, крепко закрывшей глаза, чтобы утонуть в тех счастливых воспоминаниях. Настолько крепко, что слезинка скатилась по ее щеке, хотя одновременно от нахлынувших воспоминаний ее губ коснулась и улыбка. Мама и бабушка спорили, где же им лучше поставить эти часы. Тогда Рита и узнала торжественное слово – «циферблат». И когда вскоре она с бабушкой секретно от партийца-отца оказалась в церкви, Рита таким громким шепотом спрашивала у бабушки, отвлекая ее от молитвы, что рассмешила и бабушку, и молящихся рядом с нею:

– Бабушка! А почему у святых на голове циферблаты? Они носят на голове время? Зачем на иконах циферблаты?

Но, прервав счастливые воспоминания о довоенной жизни, скрипнула дверь, и в комнату вошла бабушка, окликнув Риту. Бабушка позвала и старшую внучку Капу. Обняла их, молча крепко прижала к себе. Они теперь остались вместе, одни – не на виду у всего города, вышедшего в тот день, 26 апреля, хоронить Капитолину Карповну. Ее, учительницу, много лет встречавшую их детей и внуков-первоклашек, входящих в свою новую школьную жизнь. Так они вернулись с кладбища. Одни, один на один со своим горем. Похоронили мать. Отец, начальник отдела пропаганды города Кимры, что-то писал в своем кабинете.

Капитолина и Маргарита прижались к бабушке, долго стояли, окаменевшие после опустевшей после их эвакуации комнаты. Наконец Елизавета Яковлевна прервала молчание и сказала:

– Девочки! Но главное, что мы смогли вернуться из эвакуации домой. Мы живы! И мама отошла в своей постели. Не безымянная могила на полустанке. А по-людски – есть у нее могилка. Мы к ней ходить будем. Цветочки на могилке посадим. Я буду шить, на еду заработаю! Прокормимся!

Тут вдруг они услышали, что входная дверь в конце коридора открылась и закрылась. Послышались торопливые шаги отца по коридору. Отец заглянул к ним в комнату, взглянув на них, слившихся в единый монолит горя, пробормотал что-то невразумительное. Потом вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Вскоре раздался скрип и звук открываемой двери. Послышался кокетливый, нарочито беззаботный женский смех. В коридоре звонки, женский голос кокетливо произнес:

– Вот, забежала по дороге в Горком, взяла в столовой твой паек. Тяжелый в этот раз пакет. Столько вкуснятинки! МУр-р-р-р! И крабы есть! Прелесть! В вашем отделе агитации и пропаганды. Ха-ха, ну как без крабов?!!! Ха-ха! – радовался молодой женский голосок, игриво аккомпанировавший себе звоном бутылки о баночку крабов.

Но Андрей Осипович резко одернул ее:

– Ну, Таисия! Ты все же говорила бы потише! Они только что после похорон.

Елизавета Яковлевна, невольно слушая эти радостные откровения, крепче прижала к себе девочек и поцеловала их. И, вздохнув, сказала, словно озвучив всем троим предназначенный приговор:

– Понятно. Значит, это Таська. Эта чертова вертихвостка. Говорила же я Капочке, гони ты эту бесстыжую из дома. А она все лезла к нам в дом, прикидывалась, что советоваться к вашей маме, к моей бедной Капочке приходила – «что почитать». А сама вынюхивала, стерегла в засаде. Но, девочки, нам главное выжить. Несмотря ни на что!

И они стали выживать. А молодая жена отца выживать их из дома. Из дома их детства, из дома, где Елизавета Яковлева встретила свою осиротевшую старость. Выживала их новая жена Таисия. Сначала в никуда бездомную старуху Елизавету Яковлевну, потом и девочек одну за другой прочь из дома.

Порядок Таисия установила строгий, как должны проводить время девочки после уроков. Полы должна мыть Капа два раза в неделю. Стирать, мыть посуду и готовить тоже Капа. А восьмилетняя Рита обязана помогать во всем старшей сестре Капе и вовремя стирать в доме пыль, помогать во всех домашних хлопотах. Что вполне справедливо, потому что как иначе сохранить красоту холеных рук Таисии. Не портить же ей домашней работой ее красивые длинные ногти! И она была занята тем, что делала себе сложные прически. Холила и лелеяла свою внешность, часами томно вздыхая от восторга перед своей красотой, отражавшейся вскользь улыбчивым отражением на поверхности любимого трюмо покойной Капитолины Карповны.

И девочкам приходилось принимать все требования и условия Таисии, потому что и отношение отца к дочерям эмоционально словно оборвалось. Они стали для него лишь живыми тенями ушедшего прошлого, неудобным обстоятельством, отягощающим его новую жизнь, наполненную свежестью чувственной страсти с молоденькой женой. Прошлое, от которого он хотел отмахнуться. И не только к его прежнему браку это относилось, но и к шлейфу тех грязных слухов, которые тянулись за игривой и задорной походкой его новой жены, за ее стройной спиной, за крутым и чувственным росчерком ее пышных бедер.

Но с должности главы отдела пропаганды пришлось уволиться. И он с удовольствием вернулся к любимой работе – опять стал директором школы.

Все попытки Капы найти защиту у отца, школьницы, учившейся в его же школе, где он столько лет был директором, привели к тому, что Капа почувствовала, что говорил с ней не папа, а директор школы. А она словно вдруг перестала быть его дочерью, а стала обычная школьница – не более того. К тому же однажды строго пригрозившему ей, что, если она посмеет не выполнять все требования мачехи, он увезет ее в деревню Петраково к своим родителям – к Анне Васильевне и к Осипу Ивановичу. И доучиваться ей придется в деревенской школе.

И Капа была вынуждена затаиться, понимая, что защиты и помощи от отца не будет. Она смирилась, вернее – она внутренне сжалась, как кулак человека в мгновение смертельной опасности.

Так она и жила между прошлым, в котором она не была сиротой, где была жива мама и было столько солнечных дней, и наступившей повседневностью, ставшей одним безликим днем, в котором дни сменяли ночи, но не наступала новая жизнь, в которой хотелось бы жить и быть.

Капа понимала, что сегодня уроки ей опять придется делать уже ночью – за полночь. Потому что раньше никак не получится. Еще утром мачеха Таисия опять навалила полный таз грязного белья – своего и отцовского. Да еще и, уходя с подружками в кино на дневной сеанс, пока муж на работе, крикнула ей из коридора, чтобы Капа быстренько, но тщательно вымыла полы в квартире.

День был яркий, давно таких не было. До этого долго висели над Кимрами серые тяжелые облака и дожди. А тут, как в прежние времена – яркий, солнечный денек, наполнивший теплом и светом весь дом.

Капа перевернула все стулья, положив их сиденьями на большой овальный стол. Заткнула подол ситцевого халата за поясок и стала мыть полы, начав с кухни и коридора, потом в кабинете отца, чтобы, когда Тоська вернется из кино, сразу «приняла бы работу» у Капочки. А пока она старалась в их комнате залезть мокрой тряпкой поглубже под широкий старинный платяной шкаф, чтобы вымыть полы и под ним. А Рита в это время стирала пыль во всей квартире. Обе молча делали это, погруженные в свои печальные мысли. И вдруг, не сговариваясь, бросили свои занятия, подошли к шкафу. Раскрыли скрипучие дверцы этого шкафа, как театральный занавес. А там на деревянных плечиках висели платья их покойной матери. Девочки нежно протянули руки к платьям мамы и ласково погладили их. Словно в теплый ручей в жаркий день, окунали в них лица, в прохладу и негу разноцветных крепдешинов, в пестрые, усыпанные по довоенной моде цветочными узорами, нарядные летние платья покойной мамы. Каждая вспоминала мать именно в этих платьях в разные дни прошлого, представляя себя рядом с мамой, одетой в это платье. Но едва услышали, что открылась и закрылась входная дверь, быстро закрыли шкаф. И боясь быть застигнутыми, быстро вернулись на свои места, продолжив каждая свое дело, низко опустив головы, чтобы никто не увидел их слез.

В комнату, напевая «У самовара я и моя Маша!», впорхнула молодая жена отца – Таисия, или Тося. По всему чувствовалась, что и фильм ей понравился, и прогулка после фильма с подружками по городу – все ей принесло удовольствие. Она вошла в комнату. Сняла один из стульев со стола и плюхнулась на него. Тут ее настроение омрачилось тем, что не вся квартира оказалась вымытой и убранной девочками к ее приходу. И она, помрачнев, высказалась:

– Капка! Тебя нужно звать не Капа, а Капуша! Рохля ты, ленивая. Шевелись! Домывай полы! Еще постирать твоему папаше нужно. И посуда в кухне немытая осталась! Не мне же мыть посуду! Мои красивые руки портить?! – произнесла она, любуясь своей вытянутой рукой с полированными ногтями, и продолжила:

– Жара! Носить нечего! Так! А что у нас там? – произнесла Тоська, в своих размышлениях рассматривая шкаф. Встала и, пританцовывая, подошла к платяному шкафу, где висели платья и одежда покойной. Скинув тут же свою одежду, оказалась почти голой. Только поясок и фильдеперсовые, протертые до дыр на носках чулки оставались на ней. Встав на цыпочки, так что из чулок торчали ярко крашенные ногти, распахнула дверцы шкафа и принялась перебирать одежду покойной матери девочек, замерших у окна, прижавшихся друг к другу. И наконец выбрав несколько вещей, она закрыла шкаф. Выбранные ею крепдешиновые платья она отбросила на кровать Капы, а особенно понравившееся ей нарядное – шелковое, небесно-голубое в цветочек – платье Таисия тотчас попыталась натянуть на себя. Но оно предательски затрещало по швам, подол скатался валиком и нелепо задрался. И оно застряло, не желая плавно соскользнуть по ее спине и опасть веером вдоль ее пышных бедер. Таисия, чертыхаясь, стала с силой тянуть платье вниз. Оно предательски затрещало еще сильнее. И порвалось по шву, и на плечах, и на боках. Разозленная мачеха сдернула это непослушное платье и отшвырнула его. Взяла другое и так же неудачно попыталась и его натянуть на себя. Прижавшиеся друг к другу девочки замерли в ужасе. Вдруг Капа не выдержала и закричала на Таисию, пытаясь отнять у нее это любимое мамино платье, вырвать его из рук Таисии. Подбежала и Рита. И тоже вцепилась в платье ее мамы. Вдвоем им удалось отнять эту милую их сердцу память о матери.

– Не смей трогать мамины платья! – крикнули вместе Рита и Капа.

Сначала мачеха ударила по лицу Риту, и Капа бросилась защищать сестренку. Озверевшая Тоська била без разбору обеих. Схватив Риту за белокурые волосы, она хлестала падчерицу по лицу и орала так, что прохожие на улице под их окнами останавливались, слыша шум их драки, доносившейся из раскрытых окон, пока Капа пыталась отбить сестренку. А Таисия орала на нее:

– Запомни, тварь! В этом доме ничего твоего, кроме тебя самой, – нет!!! Выживу обеих!!! Как и вашу старуху!!!! Вам здесь, сукам, обеим тут не жить! – орала на девочек Таисия и хлестала их по лицу.

Как-никак, а Таисии двадцать семь. Здоровая деваха – кровь с молоком – против шестнадцатилетней хрупкой девчонки, еще не пришедшей в себя после голода 1942 года, испытаний эвакуации и смерти матери. Да еще и пытающейся защитить девятилетнюю сестренку Риту. Словом, силы были неравны. А драка завязалась жестокая.

Полуголая Тоська и Капа катались по полу, вцепившись друг другу в волосы. Рита подбежала к ведру с грязной после мытья полов водой и, схватив его обеими руками, смогла приподнять ведро и выплеснуть прямо в лицо Тоське в тот момент драки, когда она оказалась под разъяренной Капой.

И это погасило драку. Таисия вскочила с пола и умчалась в спальню.

А девочки обе так и сидели на мокром полу, плача. Отлично понимая, что отец их от мачехи защищать не будет. И что эта драка доломает их прежнюю жизнь окончательно.

Собравшиеся под окном соседки, посудачив между собой, обсуждая происходящее, подумывали уж было расходиться. Они вслушивались, не доносятся ли еще какие-то подозрительные шумы из квартиры бывшего начальника отдела пропаганды и агитации их городка, правда – в последнее время опять вернувшегося работать в школу, как и до войны, директором.

– Господи! При живом отце! Начальником он там каким-то в Горкоме был! Теперь же директор школы. Их же при таком папаше и в детдом не возьмут. Директор школы, а прости господи, на такой шалаве женился.

– Да, уж – Тоська-то на весь город прославилась своими похождениями.

– Так он же начальник, а что они начальнички о нашей жизни, о городе знают? Сидят там в кабинетах и жизни не видят. А мать-то его покойной жены что-то давно не видать.

– Это ты про Елизавету Яковлевну? Да, не видать. Уморила ее Тоська, что ли?

Другая соседка поделилась тем, что знала о Елизавете Яковлевне:

– Да, нет. Пока жива. Выжили ее из квартиры, ушла и угол снимает. Живет за занавеской у кого-то. Там на отшибе Кимр. Зарабатывает стиркой.

Но другая поделилась своими наблюдениями:

– Стиркой. Да что уж там настираешь в наше-то время! Видела ее в воскресенье, у рынка стояла она. Капли рыбьего жира продает. Стесняется милостыню просить. Вот так у входа на рынок и стоит с капельками. В надежде, что пожалеют и подадут, ведь ее ж весь город знает.

– Да, а ведь у Тоськи целый дом в Кимрах. Могла бы пустить туда жить Елизавету Яковлевну с сиротами. Но жадность фраера сгубила! Сдают они с мамашей этот дом приезжим. Деньги совести дороже! О, вот и девчонки вышли из подъезда. Пойдем-ка. А то подумают, что мы тут подслушивали.

Девочки привели себя в порядок, умытые и причесанные, отправились навестить бабушку, Елизавету Яковлевну. Соседки зря говорить не станут, она действительно снимала угол – койку у кого-то за занавеской.

Когда девочки пришли к ней, Елизавета Яковлевна задернула занавеску. И все трое сидели на кровати и плакали молча, чтобы не смутить хозяев дома.

Утро следующего дня для Капы, вставшей пораньше, чтобы особенно тщательно привести себя в порядок и заплести косы Рите, оказалось новым испытанием в ее судьбе. Нужно было еще успеть припудрить из маминой пудреницы кровоподтеки от вчерашних синяков после драки с Тоськой. До слуха Капы донеслось то, как Таисия завтракала с их отцом, сама поджарила ему утреннюю яичницу. Потом отец собрался и отправился в школу, а Таисия ушла в спальню досыпать утренние часы своей безмужней неги. Только после этого Капа и Рита решились высунуть нос из своей комнаты. Понимая, что разбор произошедшего неизбежен и разговора с отцом не избежать, Капа отправилась в школу. Пришла раньше всех. Ее точеный профиль на фоне стен школы розовел приторно сладко пахнущей пудрой. Капа шла по школе и уже подходила к двери своего класса, когда проходящая по школьному коридору секретарша окликнула ее:

– Капитолина! Зайти в кабинет директора, к отцу. Он тебя ждет.

И, хотя Капитолина ждала этого «приглашения», все равно вздрогнула и сжалась, как перед ударом. Но уныло направилась к двери с табличкой «Директор школы». Постучав, она вошла в кабинет, и Андрей Осипович, сидевший за столом спиной к окну, увидел лицо дочери сплошь в старательно запудренных синяках. Но пудре было не под силу скрыть следы побоев. Капа вошла и села напротив отца. И оба, как по команде, отвели взгляды в стороны, чтобы не встретиться глазами. Огромный мрачный кабинет с портретами Ленина, Сталина, Карла Маркса и Фридриха Энгельса, которые, как ей показалось, тоже молчали не просто так, скосив взгляд, кто в одну сторону, кто-то из великих – в другую сторону. Но в целом взгляды каждого из них казались Капе принципиально осуждающим. С осуждением смотрели они и на синяки на ее лице, и на слой сладковатого аромата пудры, что также не являлось атрибутом чистоты и непорочности, свидетельствовало и подтверждало все наветы мачехи Таисии на Капу. Затянувшееся молчание прервал отец:

– У тебя отличная успеваемость по химии, Капа! Через год, летом, вступительные экзамены в Менделеевском институте. До и на время экзаменов остановишься у моего брата Петра. Потом общежитие. Документы… вот они. Здесь же и деньги. И вот твой чемодан, здесь все необходимое. Поезд через полчаса. Ты достаточно взрослая, чтобы о себе позаботиться.

На ее удивленный взгляд он ответил:

– Да! Доучиваться будешь в Москве, а жить – у дяди Пети.

Капа подошла к его столу, взяла приготовленное отцом. И подняла чемодан, изумившись, что при всей внушительности его габаритов он оказался совсем легким. Помолчав, все же решилась спросить:

– А тетя Дина и дядя Петя уже знают? Они меня ждут? Я сбегаю с бабушкой проститься, с Ритулькой!

– Нет! Иди сейчас же на вокзал! Нечего в таком виде по городу шататься и меня позорить! Скоро поезд! В Москве родственники тебя ждут! Позвонишь им с вокзала, когда приедешь, из телефонной будки. Телефон я тебе написал на отдельном листке и положил в конверт вместе с деньгами! – строго и не прощаясь с нею ответил отец.