Читать книгу Кузнецкий мост и Маргарита - Надежда Белякова - Страница 6

Рита легко нашла в Болшево указанный заместителем директора швейного техникума дом. Это был низенький одноэтажный деревенский дом на окраине Болшево. И хозяйке, вышедший на стук к Рите, не пришлось долго объяснять, зачем ее побеспокоила русокосая, синеглазая девочка. Хозяйка давно уже сдавала по рекомендации той начальственной дамы угол ученицам швейного техникума, потому что знала ее с детства – она была когда-то ее соседкой. Мать замдиректора сама выросла в соседнем, таком же сельском подмосковном доме. Поэтому договорились они легко и быстро, Рита оставила залог, чтобы хозяйка не пересдала ее койку кому-то другому к первому сентября в начале учебного года. И осталась переночевать в большой комнате, пока еще пустующей до начала учебного года.

Оставшись одна, Рита задумалась – с кем же первым поделиться радостью, что она поступила в швейный техникум. Раскладывая план своего предстоящего путешествия, она заснула. А на следующее холодное и туманное утро направилась в сторону железнодорожной станции.

Сильный туман обволакивал каждого спешащего на поезд, делая невидимым ожидающих на платформе поезда в сторону Кимр. Еще и поэтому в это утро на Маргариту особенно остро нахлынуло чувство сиротства. Она почувствовала себя безнадежно одинокой среди голосов и звуков шагов окружавших ее людей. Услыхав звук и грохот приближавшегося поезда, дождалась, пока он остановится, и сориентировалась по голосам людей, где же вход в вагон.

Потом она села у окна и вспоминала детство до войны, как она делала всякий раз, когда ее захлестывала тоска по маме, по прежней жизни убитой войной. А тоска душила в то утро Риту до слез не только потому, что девочка была голодна, ведь денег после уплаты залога за койку совсем не осталось. Но и потому, что ей пришлось ехать «зайцем», а это для нее, девочки строгого воспитания, было просто мучением. Чтобы не изводить себя страхом перед возможным появлением контролера и неизбежным наказанием, она старалась отлечь себя своим «золотым запасом» – лучиками счастливых воспоминаний о довоенной жизни. Вспомнила о том, как она сказала своей бабушке Елизавете Яковлевне Бегутовой о том, куда она решила поступать и учиться на модистку, как назвала по-старинному эту профессию ее бабушка. Улыбнувшись своим воспоминаниям, Рита вспомнила о том, как была обрадована тому всплеску радости, с которым встретила бабушка это известие – она приняла новость с восторгом.

Елизавета Яковлевна, всплеснув руками, бросилась обнимать внучку, восхищаясь:

– Счастье-то какое, Риточка! Забытое теперь слово – модистка! Вот так судьба направила и тебя. Модистка! Это что-то прекрасное, сверкающее, легкомысленно-кружевно-муаровое сверкало и манило и меня когда-то. Но я, имея на руках маленькую дочку, твою маму, боролась за жизнь как могла: и прислугой работала, и обшивала всю семью! Вот только кружева моя отрада!

Елизавета Яковлевна и в правду была дивной рукодельницей. Кружева плела замечательные. Развешивала их по стенам, как картины. И одну из таких рамок с бабушкиными кружевами Рита повесила и на стене деревенского дома над своей железной кроватью.

Сидя в вагоне, вспоминая об этом, Рита не заметила, как уснула.

Она увидела дороги, дороги, дневные, ночные, увиденные ею откуда-то свыше. Они превратились в нити, которые сворачивались в клубок. В клубок нитей, которые разворачивались в разноцветные нити, из которых натруженные руки бабушки сплетали ее дивные кружева.

Линии кружев превращались в едва различимые в тумане ветви деревьев. Маргарита поняла, что проснулась. Но проснулась она оттого, что ее грубо трясла за плечо высокая кондукторша:

– Билет покажи! Десятый раз тебе говорю! – прикрикнула на нее кондукторша, глядя на испуганное лицо не совсем очнувшейся от сна, усталой и голодной девчонки.

Но как только Рита прочувствовала и холод вагона, и всю опасность ситуации, значит – она окончательно проснулась и мгновенно поняла, что нужно бежать. Она резко вспорхнула с деревянной скамейки вагона и помчалась в тамбур, раскрыла дверь тамбура, как учили ее девчонки, поступавшие в техникум вместе с нею, убегать от контролера. И уцепилась обеими руками за вертикальный поручень сбоку, чтобы спрыгнуть. Но поезд шел на большой скорости. И Риту сковал ужас и страх. Поэтому сделать спасительный прыжок загнанного «зайца» по ходу поезда, чтобы смягчить удар, а потом на боку скатиться по насыпи, как инструктировали ее не раз проделавшие этот трюк девочки, Рита не смогла. Руки затекли и обледенели, когда она мертвой хваткой схватилась на поручень, а под ногами мелькала насыпь. Мало этой беды, так еще и кондукторша следом за Ритой ввалилась в тамбур. И обозленная баба, матерясь, занесла толстую ножищу в сапоге над головой Риты. Но тут произошло невероятное. Эта каменная баба вдруг накренилась с воплями:

– Пусти, гад! – кричала она, беспомощно размахивая руками. И вдруг оказалась отброшена в сторону, замерев после броска у стены совершенно обалдевшая, потирая шею.

– Что же вы творите?! Это же ребенок! Вы же искалечить могли девочку! – возмутился молоденький раненый солдатик, опиравшийся на костыли, вернее – костыль, потому что второй ему пришлось отбросить, чтобы освободить руку и оттащить от Риты кондукторшу. Опираясь на костыль, прыгая, чтобы не опираться на недавно ампутированную ногу с обмотанной культей вместо ступни, он протянул руку Рите. Но Рита боялась просто пошевелиться, не то чтобы схватиться за спасительную руку. Ясно было, что самой ей не справиться. И солдатик сгреб ее за ворот ватника и рывком вытащил девочку.

– Сколько за билет для такого испуганного «зайца»? – спросил он кондукторшу.

– Да что мы… не люди, что ли, – злобно буркнула кондукторша в ответ. И ушла обратно в вагон, одергивая свою растрепавшуюся в схватке одежду и поправляя поношенный берет.

– Странно, мне кажется знакомым твое лицо! – сказал солдатик, всматриваясь в лицо спасенного им «зайца». И тотчас узнал в Рите дочку своей учительницы начальных классов.

– Господи! Да ты же дочка Капитолины Карповны! Ты младшая сестра Капочки?

– А вы учились у мамы? Да, Капа моя старшая сестра!

– Да, твоя мама моя первая учительница! Капитолина Карповна! И в ее школьных спектаклях я играл. Помнишь, на сцене актового зала, декорации для спектакля делали все вместе: и учителя, и ребята. Емелю я изображал, на печи ездил, на балалайке тренькал! Помнишь? – радуясь довоенным воспоминаниям, спросил Леша, пытаясь поднять с пола тамбура свой вещевой мешок. Рита проворно подняла и помогла ему надеть на плечо, ответив:

– Конечно, помню! Ты тогда, лежа на печи, и на дудочке играл лучше, чем на балалайке. Так смешно было! А наша Капка царевной Несмеяной была. Под новый год тогда мама затеяла тот спектакль в нашей школе. Новый год сорок первого – последний мирный год.

– Какое счастье, что я успел заступиться за тебя! Спокойно курил тут в тамбуре, в окошко смотрел на родные места. А тут ты прошмыгнула. И за тобой эта злобная тетка. Ужас такой начался! Вот ведь сам с войны возвращаюсь. Думал, что уж все самое жуткое повидал. Не ожидал, что тут в тылу такое озверение увижу. Но пойдем в вагон, у меня вот и мешок с гостинцами, еды полон, как у Деда Мороза. Считай меня твоим летним Дедом Морозом. Господи! Ты дочка Капитолины Карповны! Мне мама писала о наших новостях; кто вернулся с войны, кто ранен, а кто… Тогда и написала мне о том, что Капитолина Карповна умерла. Что весь город вышел ее хоронить. Сочувствую тебе! Бедная, как же ты теперь, как живешь? А, впрочем, и так все ясно, мама писала мне, что наш директор школы женился, а дочерей из дома выгнала мачеха.

– Она и бабушку тоже выгнала, – ответила Рита, отводя глаза от еды, которую доставал, раскладывая перед Ритой на противоположной скамье вагона, солдатик.

– А твоя сестра Капа – первая красавица в Кимрах! – где она? Как? – спросил солдатик, развязывая мешок с продуктовым пайком. Угощая еще смущающуюся Риту, пресекая ее вежливую попытку отказаться.

– Папа отправил ее жить в Москву к дяде Пете, к своему брату. Она там закончила школу и поступила в Менделеевский. У нее по химии всегда пятерки. Вот поэтому папа и сказал, чтобы она туда поступила. Подальше от дома.

– Увидишься с сестрой, привет от меня – от Лешки Тимофеева – передай! Ведь и я же в той же школе учился. А это тебе! Гостинец! И не вздумай отказываться! Я-то через двадцать минут уже у матери с сестрой и с бабушкой буду ужинать! Мои меня ждут! – сказал Алексей, завязывая солдатский вещевой мешок с оставшимися в нем продуктами и тем, что осталось от их с Ритой спасительного для нее перекуса. И, вешая мешок на плечо смущенной Риты, стал прощаться с нею: – Я очень рад, что повидался с тобой! Привет не забудь передать! Вот мы и приехали. Станция «Савелово»! Наконец-то! Господи, сколько же я мечтал там, на войне, вот так подъехать к нашей станции. Ничего! Главное, что живой! – радовался ее спаситель Лешка, опираясь на костыли. Они вышли из вагона. Туман уже рассеялся. И, попрощавшись, пошли дальше каждый своим путем.

Рита шла, еще не решив для себя, куда же она пойдет в первую очередь: к бабушке или к отцу. Квартира отца была совсем рядом со станцией. Подошла к родительскому дому и, задрав голову, посмотрела на окна квартиры директора школы. Как раз в этот момент к окну подошла мачеха. Увидев Маргариту, она резко задернула штору. Рита постояла, немного подумав, повернулась и побрела в направлении городского рынка. Рядом с рынком ей послышался голос Елизаветы Яковлевны. Ее бабушка Елизавета Яковлевна, снимавшая угол на отшибе города, подрабатывавшая рукоделием, нянчила чужих детей, не гнушаясь любой работой, чтобы оплачивать угол и хоть как-то прокормиться. Но, кроме этого, и довольно часто Елизавета Яковлевна стыдливо стояла у кимрского рынка с пузыречком рыбьего жира, время от времени произнося заученный и порой спасительный текст:

– А вот и рыбий жир! Он вкусен и полезен!

И Рита сделала еще шаг в сторону бабушки, но замерла, потому что увидела двух учительниц, маминых приятельниц, с которыми ее покойная мама работа в школе. В мирное время они вместе делали спектакли, весело наряжали школьную елку. И Рита почувствовала, что не хочет, чтобы они увидели ее в поношенном деревенском ватнике, из обношенных рукавов которого торчали ее красные в цыпках руки. Рукава были коротки, и ей постоянно приходилось натягивать рукав свитера, чтобы согреть кисти рук в тот холодный август ранней осени. Да и дедовы сапоги с портянками внутри. И все вместе могло бы только опозорить и расстроить маму, если бы она была жива, что кто-то увидел ее дочь в таком виде. Рита сама не заметила, как воображаемый ею взгляд мамы, довольный ее небольшими успехами или огорченный ее неудачами – этот воображаемый ею взгляд мамы стал камертоном всего происходящего в ее жизни. И Рита инстинктивно юркнула и спряталась за старое раскидистое дерево с широким стволом, росшее рядом с рыночным тиром.

Те две учительницы остановились и молча посмотрели на Елизавету Яковлевну. Две женщины лет сорока, кимрские учительницы, когда-то частые гостьи в их доме в праздники. В одной руке стопка книг и тетрадей с домашними заданиями, которые предстояло проверять, и у каждой потертый довоенный ридикюль. Они переглянулись, и обе открыли свои ридикюльчики в поисках мелочи. Одна из них дольше другой рылась в сумочке, собирая мелочь. В это время в голове ее пронеслись воспоминания о довоенном, о хлебосольном, гостеприимном доме директора школы, с веселыми капустниками, домашними карнавалами, спектаклями и танцами под патефон. И она с ее сегодняшней попутчицей тогда приходили к Беляковым со своими пластинками моднейших фокстротов. А Капитолина Карповна показывала им свои пластинки, за которыми время от времени ездила в Москву. Капитолина Карповна Белякова – мама Маргариты, бегающей и смеющейся среди гостей, наряженная в костюм Пьеро. Любила Капитолина Карповна ездить в Москву пополнять фонотеку, покупать огромные фикусы и пальмы для школы, когда ее специально отправляли за пополнением школьных библиотек. Тогда она заодно, но на свои учительские деньги, разорялась на модные песенки, предвкушая устроение ею какого-нибудь праздник в доме, который до ее смерти в их небольшом городке Кимры был центром всех праздников местной интеллигенции. Как забыть тот длинный стол! Бывало, подносит Елизавета Яковлевна к праздничному столу большое блюдо с пирогами, пока гости отплясывают. Гости радовались, смеялись, произносили тосты – праздник шумел музыкой и смехом. А теперь от той прежней жизни осталось только то, как Елизавета Яковлевна, окоченевшая от холода и холода, «рекламирует» рыбий жир, маскируя под предпринимательство то, что вынуждена побираться, прося милостыню.