Читать книгу Дневник на двоих - Надежда Дягилева - Страница 29

Я понимала, что по сути Кир прав, прав, прав, тысячу раз прав! Он не обязан любить моего ребенка. Он имеет право не хотеть его растить. Это моя вина, а не его, что мой ребенок рос в детдоме. Это я сволочь, не Кир. Но почему же я его так ненавижу?

Я понимала, что просто физически не могу его видеть. Не могу, и все. Я позвонила маме и напросилась в гости. Мама была счастлива. Я не особо балую ее вниманием. Если быть честной, то мы общаемся только по большим праздникам, таким, как Новый год и дни рождений, и все. Ну, иногда, поссорившись с Киром, я приезжаю к ней, чтобы остыть. Мама обожает такие мои приезды. Каждый раз она надеется выведать у меня какую-то грязь о моем муже. Мне кажется, она была бы счастлива, если бы узнала, что Кирилл – серийный убийца, маньяк и садист, что он бьет меня и насилует всех вокруг, что он алкоголик и вор. Но я молчу, поэтому маме остается только догадываться, что же такое у нас произошло и почему я приехала.

Вот и сегодня мама окружила меня неусыпной заботой и повышенным вниманием. Усадила в свое любимое кресло-качалку, укрыла мне ноги пледом, принесла из кухни огромную чашку чая и кусочек домашнего кекса. У нее всегда есть какая-нибудь выпечка – для нее это символ уюта, домашней заботы, тепла. Мама уселась напротив меня, на краешке кровати, и принялась выспрашивать, как дела, как работа, как Кирилл. Голос ее был сладенький-сладенький, улыбка ласковая-преласковая. Если бы я хоть на секунду могла поверить в ее искренность! Но я всегда помню, что в самые тяжелые для меня времена мама была во главе тех, кто старался меня растоптать и уничтожить. Сегодня я задумалась – почему? Последний раз я задавалась этим вопросом, когда мне было пятнадцать. Тогда ответ нашелся сразу и казался мне очевидным – просто мама меня ненавидит, вот и все. Сейчас я решила спросить об этом ее саму, выяснить, как говорят, у первоисточника.

Я отставила чашку с чаем в сторону и спросила – Мама, почему тогда, пятнадцать лет назад, ты не дала мне оставить ребенка? Я спросила это тихим и мягким голосом, совершенно спокойно. Я спросила о том, что действительно было в моей жизни. Но мама повела себя так, как будто бы я возвела на нее какую-то чудовищную напраслину. Она вскочила, убежала на кухню. Через минуту вернулась. Заплакала. Закричала на меня, что я неблагодарная дочь, что я хочу ее смерти, что вот умрет она, и я пожалею о своих вопросах. Я встала с кресла, подошла к ней, села рядом. Обняла ее костлявые плечи. И сказала – Я люблю тебя, мама. Я не хочу твоей смерти. Я благодарна тебе, за то, что ты вырастила меня. Но я не понимаю – почему пятнадцать лет назад ты заставила меня отдать твою внучку в детдом?

Мама плакала. Она не из тех, кто признает себя виновной. Раскаяние – слово, смысл которого ей не знаком. Она не сказала мне ничего нового. Все это я уже слышала – и про трудные времена, и про маленькую зарплату, и про негодяя – бывшего мужа, бегавшего от алиментов, и про позор, и про «тебе учится было надо». Я возразила – мы не голодали. Да, с ребенком нам было бы труднее материально, да, заботиться о младенце тяжело. Но реально. Мы с Сергеем любили друг друга и готовы были пожениться. Вам – тебе и его родителям – пришлось бы несколько лет содержать нас с младенцем, но вы и так нас, своих детей, содержали. Возможно, я не пошла бы после школы в институт, но и что? Есть заочное образование, есть вечернее. Разве стоило ломать нам жизнь, обрекать ребенка на жизнь в детдоме ради того, чтобы избежать временных трудностей? Которые бы прошли, а счастье бы осталось? Мама плакала. На все мои вопросы она ответила так – Я знала, что ты никогда не поймешь, я ведь для тебя старалась…

Я смотрела на ее плачущее сморщенное личико преждевременно состарившейся обезьянки и вдруг вспомнила кое-что еще! Я поняла! Я все поняла! И я спросила ее – Это ты из-за дяди Славы так поступила, да? Ты думала, он вот-вот женится на тебе, а если появится ребенок, внучка – то не женится, да?

По тому, как вздрогнули мамины плечи я поняла, что попала в точку. Все было именно так! Тот год, когда мне было пятнадцать, был счастливым не только для меня. Мама моя была еще молодая, она родила меня в двадцать лет, вот и считайте, сколько ей тогда было. С отцом моим, никуда не годным пьяницей, она развелась так давно, что в моей памяти не сохранилось никаких его примет. Я не узнаю его, если встречу на улице. Так вот, в тот год у нас стал часто-часто бывать в гостях дядя Слава, мамин сослуживец. Он был высок, красив, обаятелен и заставлял мою строгую маму смеяться. Рядом с ним она расцветала, становилась другим человеком.

Поглощенная своей любовью, я не задумывалась об их отношениях. Меня радовало, что мама веселая, не лезет в мою жизнь и легко разрешает мне ночевать у подружек. Конечно, ни у каких подружек я не ночевала, а проводила все ночи с Сергеем. Сначала мы с ним просто гуляли ночи напролет, затем открыли для себя волшебный мир секса. К сожаленью, ни у него, ни у меня не было никакого опыта. Поэтому простая мысль о том, что от секса бывают дети и поэтому надо предохраняться, не приходила нам в голову. Мы, конечно, слышали сотни раз о браках по залету, о случайных детях, но, во-первых, нам казалось, что все это страшилки, придуманные взрослыми, и с одного-двух-трех-десяти-и более раз уж точно ничего не будет, а во-вторых, мы ничего не имели против того, чтобы стать родителями. Ну, поженимся, что тут такого? Мы все равно собирались пожениться, просто не сейчас, а после школы. А так сразу поженимся, и все.

Когда я забеременела, я была взволнована. Я, конечно, была уверена, что мама будет меня ругать, что в школе на меня будут показывать пальцами… Но я была рада, да-да, рада! Я была женщина, у меня был любимый мужчина, у нас должен был появиться ребенок. Все было просто и радостно в моей жизни. В Сергее я не сомневалась. Я знала, что он тоже рад. Я до сих пор думаю, что если бы взрослые отнеслись к нам тогда по-другому, мы с Сергеем были бы хорошей парой и были бы счастливы в браке. В теорию единственной половинки я не верю, это все чушь, моя жизнь ее опровергает. Тогда я любила Сергея, сейчас люблю Кирилла. С любым из них можно быть счастливой, а можно быть несчастной – все зависит от того, чего ты хочешь и как себя ведешь. Да, Сергей предал меня тогда, а Кирилл готов предать сейчас, но такова вообще человеческая природа. Разве я никого не предавала? Я дочь свою в роддоме бросила!

Мамочка – ласково спросила я – а не потому ли дядя Слава тебя бросил, что ты свою внучку в детдом сдала? Что в этот момент он понял, что ты чудовище и вся его любовь испарилась? А?

Я устала – сказала мама. – Не мучай меня, дочь.

Мама спала, а я сидела на ее кухне, и вспоминала.

Как только я призналась маме, что беременна, она заперла меня дома. Запретила встречаться с Сергеем – я сказала ей, что он – отец и мы хотим пожениться. Родителям Сергея она устроила чудовищный скандал. Они ничем не отличались от моей мамы – такие же ограниченные и трусливые люди, для которых самое главное – сохранение своей унылой стабильности. Немедленное убийство нашего с Сережей ребенка казалось им единственным возможным выходом. Я плакала и стояла перед матерью на коленях, просила оставить жизнь моему ребеночку. Мама поджимала губы и требовала у меня «прекратить безобразие» – так она называла мои мольбы. Грозила мне, что если я не перестану «кривляться», то аборт мне сделают без обезболивания. На приеме у гинеколога мама, не стесняясь, называла меня шлюхой. Врач, пожилая пергидрольная грымза, была полностью согласна с мамой – раз нагуляла ребенка в 15 лет, то кто же еще? Конечно, шлюха. Но направление на аборт мне не дала – срок был слишком большим. Дать ей денег моя мать то ли не додумалась, то ли не захотела из жадности. Я получила отсрочку, а мой ребенок остался жив.

Мать заявила мне, что ребенка нужно будет оставить в роддоме. Я не понимала – как это? Он же маленький, ему нужна мама, он же пропадет без мамы? На эти вопросы я получала ответ, что раньше надо было думать. А теперь все будет, как она сказала. Я взбунтовалась. Заявила, что не буду есть, ходить в школу. Что уйду из дома. Мать только посмеялась надо мной. Она знала, что я малодушна и труслива и что у меня не хватит сил осуществить свои угрозы. Последняя надежда моя была на Сергея. Его родители тоже запретили ему со мной общаться, что не преминула сказать мне мать. Но мы учились в одной школе, хоть и в разных классах, и встретиться было не проблемой.

Я подстерегла его на лестнице в столовую. Вокруг бегала шустрая мелюзга из младших классов, орали подростки лет тринадцати, все шумело, громыхало, двигалось, а мне нужно было провести самый важный разговор в своей жизни. Мы с Сергеем перестали встречаться, напуганные ненавистью, вылитой на нас родителями. Но он был моей последней надеждой. Я предложила ему убежать – есть ведь какие-то приюты для бездомных подростков, я читала в газете. Потом мы могли бы пожениться, работать, ребенок жил бы с нами.

Я говорила, а Сергей грустно качал головой. Я и сама чувствовала нелепость своих слов – ну какой приют, какие неблагополучные подростки? Мы – самые обычные, вполне себе благополучные, и некуда нам бежать, никто нам не поможет. Взрослые все равно отберут у нас ребенка. Да и Сергею эта история уже, видимо, была в тягость – я понимала, что вся его юношеская любовь ко мне осталось в прошлом, не пережила атаки родителей.

Я сдалась. В роддоме всем рулила мама – она сказала врачу, что ребенка мы не берем, она заставила меня подписать бланк отказа. Я повиновалась молча, понимая, что сопротивление бесполезно. Дочку я свою увидела только во время родов, когда ее подняли вверх, крепко шлепнули по попе и она закричала. Врачи по просьбе мамы не прикладывали мне ее к груди, не дали даже толком поглядеть на ее личико, а сразу унесли. Я лучше всего я запомнила ее голос – громкий, требовательный голос человека, который еще не знает, что требовать чего-либо ему не у кого, и короткие, торчащие дыбом черные волосешки на маленькой голове. И еще запомнила ее тельце – маленькое, красное и очень худое. Вряд ли я сегодня узнаю ее по этим приметам. После, в родильном отделении, я могла, наверно, пойти, посмотреть на нее, может быть, меня бы не прогнали. Но я не хотела. Зачем рвать себе сердце? Все равно все уже решено и уже случилось.

Из роддома я вышла другим человеком. Сломленным. Обычно мы, люди, хорошо думаем о себе. Мы уверены, что способны на благородство, на самопожертвование, на подвиг во имя любви. Многие так и проживают свою жизнь, сохранив о себе самое прекрасное мнение и счастливо избежав случая проверить его справедливость на практике. Мне не повезло. В пятнадцать лет все мои иллюзии были разрушены. Я узнала, что я слабовольная и малодушная дрянь, что я способна предать и бросить самое дорогое, что у меня есть. Я презирала и ненавидела себя. Какое-то время я всерьез планировала умереть, но струсила. И тогда я решила стать другим человеком. Искупить свою вину и исправить то, что еще можно исправить.

Мать перевела меня в другую школу, не поленилась поменять квартиру – так ей хотелось спрятаться от позора. Я сосредоточилась на учебе. Я ненавидела мать и понимала, что завишу от нее во всем. Если она захочет – она и меня завтра в детдом сдаст, и никто ей не помешает. Чтобы вырваться из ее власти, я должна хорошо учиться, поступить в хороший институт, выучиться нормальной профессии, и, главное и наконец – начать самой зарабатывать деньги. Мне было не трудно отказаться от развлечений – я внутри была мертвая. На парней я просто не могла смотреть – очень уж было обидно, что Сергей так легко отказался от меня. Честно признаться, в те дни, когда мать держала меня под замком и пугала абортом без анестезии, я мечтала, что вот он залезет ко мне в окно по водосточной трубе, позовет меня с собой в другую жизнь… Но возле моего окна не было водосточной трубы. И никто не пытался влезть в мое окно. Наверное, я тогда повзрослела. Это был тяжелый опыт.

Мать, добившись своего, снова стала слащавой и заботливой. Мне было противно отвечать на ее ласки, но я знала, что лучше терпеть ее приторную нежность, чем выслушивать дикие оскорбления и крики – у нее не было середины, и если я не говорила в нужную минуту – я тоже тебя люблю, мамочка – она могла без предупреждения дать мне пощечину и осыпать площадной бранью. Таким нехитрым способом она выдрессировала меня быть почтительной дочерью. Так мы и жили, душа в душу, пока я не закончила школу и не поступила в институт.

В институте все было другим, и я стала другая. Может быть, просто прошло время моей скорби, время залечило раны. Я по-прежнему думала о том, что вот закончу институт, стану врачом хорошим, буду зарабатывать нормальные деньги, и вот тогда я найду свою дочь и заберу ее к себе. Но мысли эти не были уже такими живыми, побуждающими действовать. Они были какие-то ритуальные. Когда я стала встречаться с Кириллом, я ничего ему не рассказала. Сначала – потому, что наши отношения были слишком несерьезными, и я думала, что не стоит раскрывать душу перед парнем, который меня не любит. Потом я втрескалась в него всерьез, гораздо более всерьез, чем он в меня, я это прекрасно видела и понимала. И опять получились эти разговоры ни к месту – я старалась быть для него идеальной, на голову выше всех своих соперниц, как могла я рассказать ему о своем брошенном ребенке? Он в ужасе отшатнулся бы от меня, я в этом не сомневалась. А потом мы поженились. Как я могла преподнести ему этот сюрприз? Сказать – Знаешь, дорогой, я совсем забыла тебя предупредить – у меня есть дочь, ребенок от другого. Я сдала ее в детдом, но теперь хочу забрать, вот. И мило улыбнуться, да? Я не осмеливалась это сделать. Думала – вот сначала рожу ребеночка Киру, чтобы он был совсем мой, и уж тогда во всем признаюсь. А ребеночек-то все не получался. Может, так господь наказывал меня за то, что я дочку бросила, но я из-за этого наказания не могла свою ошибку исправить! Не могла дочку найти!

И вот, когда я наконец забеременела, я почувствовала – не могу больше ждать, все. Должна я ее найти, прямо сейчас должна. А Киру сказать не могла – боялась. Вот и получилось, что получилось – его подозрения, его ненависть к моей дочери, его нежелание взять ее в нашу семью. Но я рада, что к мамочке сегодня приехала. Еще вчера я не знала, что же мне делать – вот найду я дочь, а взять ее к себе нельзя, Кир не хочет. Что же, так в детдоме ее и оставить? Теперь у меня есть ответ.

Я найду мою доченьку. Возьму ее к себе. А Кир, если хочет, пусть уходит от меня. Дети важнее мужчин. Вот мама – решила по-другому, внучку в детдом запихнула ради дяди Славы, а он ее все равно бросил. И что в сухом остатке? Одинокая, незамужняя, внучка в детдоме, дочка ее ненавидит. Я такой судьбы не хочу. Мужчины приходят и уходят, а дети – навсегда.

Когда я пошла спать, за окном светало. Я было очень спокойная – я приняла решение и теперь знала, что делать. Больше не будет слез и обид. Я найду мою девочку. Ей сейчас столько же лет, сколько было мне, когда я родила ее. Я найду ее и спасу. Вместе с ней я найду и спасу себя.