Читать книгу Тайный покупатель - Рахиль Гуревич, Надежда Гарнык - Страница 3

С первых уроков чистописания я обратил на себя внимание: «Ах, ах, дети, берите пример с Антона Червякова! Он так аккуратно выполняет задания по «письму»!» По паспорту я Антоний, но учителя стеснялись так говорить.

До школы я не блистал умом, однако был самостоятельный. Мама работала, да и сейчас работает преподом в художественном колледже, ведёт спецкурс по шрифтовым композициям, черчение у неё основная специализация, а шрифты – в нагрузку, но черчение в колледже гнилое, художники его не секут, мама даёт им самый примитив, они даже архитектурный шрифт не тянут, как курицы лапой. В приёмке, в приёмной комиссии, мама каждое лето, там же рисуют при поступлении, называется «внутренние испытания». Мама обожает свой родной мирошевский посёлок, школу поселковую, кирпичную, красную, но выбирается редко, а я всё детство с бабушкой и дедушкой жил летом, и мне не очень у них нравилось, скучно. Отцом записан у меня в свидетельстве о рождении дедушка. Про прошлое, про отца и про себя, мама ничего и никогда не рассказывала. Но двушка, в которой мы с мамой живём – мой настоящий отец маме эту квартиру подарил и на работу устроил тоже он; о нём я никогда у мамы не спрашивал, на вопросы любопытствующих персон отвечал − «у него другая семья», мама научила так отвечать. Я знаю одно: отец всегда помогал нам деньгами, связь у мамы с ним была, жили мы не бедно.

Так вот: с рождения я был самостоятельный, с двух лет клал грязное в стиралку, с трёх сам выбирал, во что нужно одеться по погоде, с пяти мыл посуду, стоя на табуретке-приступочке, с шести лет мог подогреть себе еду. Дома сидел один, но мама конечно же звонила. В пять лет со мной случился казус. Я решил остановить время. Снял со стены часы в прихожей, затем часы с холодильника. Везде мне приходилось таскать стул и вставать на него, а кое-где на стул ещё приступочку ставить. Хорошо, что не грохнулся, приходилось-то тянуться. Вынул батарейки из часов, будильник у мамы на тумбочке стоял, он тикал как ненормальный, а батарейка круглая и плоская, мини-диск для лилипутских сорев по метанию диска – тоже вынул. Ещё из пультов от телевизора и магнитолы вынул батарейки, отключил мобильник. Пульты, часы и будильник застегнул в сумку, и сел такой довольный на ковёр посреди комнаты. Время не существует. Я в том временном месте, где перестали тикать часы… Такой радости, торжества, чувства победителя я не испытывал больше никогда. Ну тупой был. Дурил я так редко. Обыкновенно же от нечего делать листал мамины книги, просто смотрел буковки – в мыслях не было перерисовывать, просто смотрел. Мне было хорошо дома. Мама после работы часто читала мне сказки. Я и сам потихоньку учился читать по азбуке Льва Толстого. В детстве я думал, что эту азбуку написал волшебный лев Аслан из «Хроник Нарнии». Вот такая у меня была путаница в голове до школы. Да я сказки и нелюбил, мне больше нравились истории из жизни, про филипка или огородников. Я не чувствовал себя одиноким, со мной были истории из книг, их герои. Помню, слово «дети» очень долго мне не давалось, не мог его прочесть. А спросить некого – мамы нет дома. То есть, я ревел часа два, и даже выл и кусал диван от злости – буквы-то знакомые, но не читается, а потом вдруг понял, что «д» надо читать мягко, и успокоился.

В школе произошёл, что называется скачок. Задания, которые я выполнял, казались лёгкими. Ну конечно: когда самостоятельно научился читать «дети», то всё остальное ерунда. Я скучал в первом классе, по всем предметам я был лучший, и даже по физре пятым. В конце первого триместра, когда многие пыхтят над наклоном и элементами соединения, мне, шестилетнему, по требованию учительницы, с одобрения завуча и с разрешения директора, позволили перейти во второй класс. Там я писал в тетрадях в обычную линейку. У меня и в новом классе оказался лучший почерк. С пятого класса я стал пробовать разные стили, лигатуры, виньетки и вензеля – их я находил в книгах, в текстовых программах у мамы на компе, а с шестого я стал учиться писать буквицы древнерусского алфавита и вязь, кириллическое письмо. Для этого мне приходилось идти в библиотеку − сидел в читальном зале. Все девчонки просили, чтобы я в их блокнотиках написал вязью приблизительно следующие строки: «Люби меня как я тебя, и будем мы с тобой друзья», «Мой секрет всегда со мной, его узнаешь в выходной», «Вселенная – навсегда, я − на короткое время», «Предательство не повод для крыши», «Я умиляюсь, и ты не умирай», «Извинения не нужны, если в тебе душа сатаны» − много всякой ерунды писал именно вязью, без наклона и разной высоты в одном слове. Девчонки они какие-то странные. Сами злые, а дневники их почитаешь, прям такие все приятные светлые няшки, «тёмные силы добра» − как хотите так и понимайте этот перл. Рисунки, фразы… В беседах столько грязи на друг друга вывалят. После сплетен пролистают ленту, начитаются псевдо-изречений, и стащат фразочку в скетчбук. Сфоткают страницу, мною написанную, и выкладывают на стене.

С пятого класса меня стала хвалить по литре учительница. Сочинения там, стиль. А с седьмого у нас директор стал вести. Староверов Леонид Львович. Он появился как-то резко, вдруг первого сентября – новый директор. Он был лыс, высок, ему дали кличку «противогаз» − нос шнобель, глаза навыкате, губы шлёпают – всё фактурное и вперёд, как у противогаза. Он всех завуалированно унижал. Никто ж почти ничего не читает по программе, все завёрнуты на другом: английский, икт, матан. Но директор заставлял. Мне, честно, было тоскливо многие книги читать, но я читал, я его боялся. Он меня в пример ставить стал. И почерк, и содержание, и грамотность – всё у меня было прекрасно. Когда Староверов в школе только появился, дал нам зверский диктант, и, выдавая работы, велел мне выйти к доске и выписать орфограммы и пунктуацию − доски не хватило. После этого он поинтересовался все ли всё поняли при разборе и быстро стёр мною написанное, а мою тетрадь как-то испуганно, по-воровски, сунул в сумку. После урока он попросил остаться и сказал, что диктант заберёт навсегда, такой почерк – это карьера. Я кивнул: ну да, почерк норм, даже отл. «А толку? – сказал я. − Кому это надо теперь? Ни-ко-му. Когда-то я грамоты всей школе подписывал». (Если принтер грамоты печатал, буквы все осыпались со временем. А я писал линером. Помогал, в общем, секретарю. А потом грамоты стали на цветном принтере печатать с шаблона, именные, ничего запонять не надо.) «А ты приходи ко мне на факультатив, − предложил он, − это очень важно, что ты так пишешь, понимаешь? И посмотрел на меня так, что я понял: мы с ним подружимся.

Факультатив по литературе желающих посещать немного и одни девочки; когда они не приходили, мы с директором часто болтали за жизнь, и скатывались на какие-нибудь подвиги Святослава или «Сказания о Дракуле-воеводе». Когда я ещё не сёк в древнерусской, я пожаловался директору, что «Слово о полку Игореве» я терпеть не могу и возмутился, почему его включают в обязательный список. «Если достанется на огэ, я сразу повешусь», − сказал я. Староверов пристыдил меня (но без оскорблений, аккуратно так) и заметил, что это от необразованности. Посоветовал кое-какие лекции глянуть в сети и именно тогда, мне двенадцать стукнуло, сходил со мной впервые в церковную библиотеку. И я подсел именно с этого момента на старые книги, на жёлтые страницы, на кириллицу и всю историю письменности, Кирилл и Мефодий до сих пор мои кумиры, особенно Кирилл. Но был и затык – в церкви и музеях города почти все рукописные книги были церковные. Я церковное не любил, мне было неинтересно старославянское, я Библию знал только по роману «Мастер и Маргарита», а на картины великих художников пялился, не въезжая в сюжет, ни в библейский, ни в античный, и с детства всё непонятное спрашивал у мамы, мама знала много по искусствоведению. А летописи, то есть хроники, то есть жития, хранились в библиотеках и музеях кремля и никому не показывались, даже Староверову. Староверов говорил, что по слухам у них есть даже канон четырнадцатого века, но это стоит дороже, чем Рембрант. Я не верил. Это нереально, чтобы в нашем Мирошеве и вдруг – канон старославянский. Староверов говорил, что может быть это копия более поздняя, но это всё равно очень дорого, и все такие вещи у палиославистов под учётом, но никто не гарнтирует, что где-то есть неучётнные памятники. Наш злобный словесник очень любил Русь, историю до крещения Руси, ну и после тоже обожал, и просил меня иногда старым русским шрифтом тексты писать. Он приносил мне сканы или фотографии удивительных незнакомых мне знаков и букв, и я просто переписывал на ватманский лист – это к неделе русского языка или ко дню славянской письменности и культуры. Я карандашом намечал, а дальше девчонки трудились, красками обводили, заставки раскрашивали. Многие шрифты, из тех, что приносил директор, я знал по библиотеке, когда ходил в читальный зал, но я не понимал, зачем он просит меня писать глаголицей, предположил: просто украшение. Были шрифты и незнакомые… Оригинальные, чаще латинскими графемами, Староверов говорил, что это сканы из европейских библиотек. Он каждый год ездил в Европу, но это он сообщил только мне. Впервые попробовал я под его руководством устав, полусутав и скоропись! Зачем, недоумевал я, мне несложно конечно, но зачем мне канон родом из греческого. То есть Русь-то Староверов любил, но – как продолжателей традиций. Староверов производил впечатление очень обеспеченного человека, одевался неброско, но костюм дорогой, в дорогих вещах всегда какая-нибудь фишка, петелька дополнительная, подкладка белая. Он скрывал, что богат, но по реакции его знакомых, всё духовного сословия, видел, что он в фаворе. В нашем Мирошеве памятники архитектуры, древний кремль, церкви и в пригороде монастыри действующие − туризм процветает. К Староверову в кремле относились с ещё большим почтением. При том, что он вообще ни разу не верующий. Даже не крестится для приличия, когда к святым книгам смотритель нас подводит, и в церкви никогда не крестился, вообще морщился и, когда выходили с ним в притвор, всегда повторял с презрением еле слышно: «церковщина». А тем временем смотритель, затворник такой с белым измождённым лицом без единой кровинки, или саны в чёрных рясах прям юлили перед Староверовым. Он никогда не подавал нигде нищим, но с церковниками на должностях у него были какие-то дела. Староверов выпрашивал у них летописи посмотреть, «чтобы отрок глянул» − и указывая на меня. Они не давали ни в какую, блеяли что-то, оправдывались. В церквах свой мир, объяснял Староверов, там в летописях жестокости много, наказаний, может пытки какие в миниатюрах, вот и не дают. Я смеялся насчёт пыток. Я вообще конечно восхищался миниатюрами и заставками, но это всё художетсва, это не для меня, мне нравился шрифт, понимаете? Староверов иногда сокрушался, что я не воцерквлён. Я не смел ему заметить, что и он-то церковников поносит на чём свет стоит. Но Староверов всё прекрасно понял по моему молчанию сказал, что можно было бы и прикинуться для такого дела, показать заинтересованность, чтобы проникнуть в секретные архивы. А я хожу с короной голове – снова пристыдил меня директор. Ну я обиделся, и не ходил к нему на факультатив месяц, а после скучно стало. И прочитал-таки Новый завет − осилил, Ветхий – не смог, он дикий, жестокий. На этом моё приобщение к церкви закончилось. Ну не верю я, хоть ты тресни. Староверов тогда впервые сказал, что зря я с таким норовом, характер по жизни только мешает, а христианство оно для спасения души. Переписчик с утра помолится, выпьет воды, нарежет перья, разбавит чернила, подготовит пергамен… и год книгу переписывает, и не жужжит. Я удивился, и сказал, что я переписчиком не собираюсь быть и сидеть в келье, тем более на воде; сейчас время цифровое вообще-то, если он вдруг запамятовал, если затмение на него нашло; я на самом деле очень покладистый, мама на меня не нарадуется. «А отец?» − поинтересовался директор. «У отца другая семья, я его не знаю», − ответил я.

Я ужасно привязался к Староверову. Оказалось, что директор знал меня заочно. Я участвовал в школьных и районных олимпиадах в пятом и в шестом классах. Случайно это получилось; обязательно надо было записаться на проектную деятельность, я и сделал проекты по шрифтам и заставкам. Участвовал в областных олимпиадах, но на регион не проходил. А Староверов прочитывал все работы по литре и русскому, начиная с областных, жюрил на регионе. Он обязал меня участвовать в восьмом классе в олимпиаде. Думаю, он подмухлевал с жюри на регионе, он со всеми может договориться, а может действительно проект был такой сильный. Я победил, и Староверов перед моим отъездом на заключительный очный всероссийский тур вручил подарок перед всем классом – ручку с золотым пером. Не ручка, господа присяжные, а золото просто. Сама пишет! То есть, он проявил ко мне почти отеческую заботу. Староверов… Я книжку о происхождении фамилий читал. В древности давали фамилии по прозвищам (внешности, профессиям, характеру, жизненному кредо) или по названию деревень и местности. Значит, предки у него должны были быть староверами… Ручку Староверов подарил с такими словами:

− Ты, Антоний, самородок. Мы всей школой на тебя надеемся. – То есть на похвалы он не скупился. Он меня ставил в неловкое положение, редко когда он выказывал такое воодушевление и одобрение. Многие стали считать меня подлизой.

Староверов конечно же сглазил. Ну какой я самородок. Просто пишу красиво. Интересуюсь шрифтами, ну и читаю конечно же. Моя работа с презентацией вошла в десять и была выложена на сайте олимпиад на главной странице, много просмотров. Спасибо Даньку помог сделать трейлер – так бы я в десятку ни за что не вошёл. Всероссийская − дело чести для города, для школы – так Староверов говорил. До него учительница за счёт моих олимпиад категорию повышала, но у Староверова и так была высшая. Сложилось такое впечатление, что он для меня всё же старался, а не для какой-то там чести Мирошева. Если бы я оказался в призах, то имел бы право пройти без конкурса куда-нибудь на филологию. Но не срослось, увы. Поездка понравилась. Жили бесплатно три дня и две ночи, кормили, в театр сводили в Мариинский, и ещё в другой театр, на «Ревизора» очень странного, текст порезали – свой добавили. Но зрителям зашло, они пьесу и не читали, вообще люди сейчас не читают, тем более пьесы, даже если они в программе, я это давно заметил. Когда сдавал ЕГЭ, когда распечатали задания, двое девушек сразу побежали к врачу, чтобы в дополнительный день сдать, а одна шлёпнулась в обморок и её увезли по «скорой», а всё потому, что на экзамене «На дне» Горького присутствовало. Ну кто её читал, пьесу эту? Да никто − думали, пронесёт. Все мучили «Тихий Дон» – слух шёл, что «Тихий Дон» обязательно будет в том году, а он Сибири попался. Так вот. Всероссийская олимпиада. Ещё экскурсия обзорная по городу. Все были ужасно умные, все, кроме меня в очёчках − просто до противности; мой сосед по номеру такой ботанский чел, боялся опоздать − на завтрак, на автобус, на защиту, поэтому везде мы с ним приходили первые и всех ждали. Защищали мы исследовательские работы в школе, которая больше походила на дворец, а не на школу. Здание огромное, потолки высокие, лестницы и колонны, лепнина повсюду. Везде бюсты расставлены и скульптуры… А комиссия, ребя, это вам не на отборочном этапе или на области – не дундуки сидят, к каждой точке придирались, а валили по теме – ужас просто, еле выкрутился, никому не посоветую секции по искусству, там жюристы − шизоиды, старые калоши, тухлые перечницы и перечники, книжные черви, откуда они так глубоко знали столько тем и направлений, спрашивали меня даже о клинописи, совсем рехнулись, я ничего не знал, мне вот честно плевать на шумеров и Персию, это к моей работе совсем не относится, но они считали по другому. Единственное, что им всем понравилось сразу, с первого слайда – так это моя фамилия. Будь у меня фамилия какая-нибудь другая, вряд ли стал дипломантом. Все такие: О! Червяков! Типа, клёво. Типа книжный червь. И тему-то какую выбрал – вывески и плакаты конца 19 века, элементы графем, лигатура, вязи, устава, полуустава и скорописи. О! Круто! Оригинальная тема.

Когда вернулся, с трагической миной поплёлся к директору – благодарить за поездку. Староверов находился в праздничном настроении, хотя Сретение было только назавтра, а мой дэ рэ полсезавтра, он сказал, что я понравился комиссии, и успокоил: проиграть сильным – не позорно, тем более, что челик, который победил, не только пиьсменный анализ какой-то проблемы сделал, а сам иллюстрации рисовал – то есть ещё талант художника. Староверов сказал, я всё равно самородок, просто каллиграфия хоть и используется в современном обществе, но, увы, не ценится, как талант графика или живописца. Я ответил, что с графикой и у меня норм. А он такой: откуда ты это знаешь? Ты уверен? Естественно, отвечаю, уверен, мама так сказала, а она сечёт. Староверов пошевелил губами – вообще его лицо – это что-то странное, он как маски менял, просто мимика такая. Особенно ему удавалась маска презрения, когда он на уроке всех гнобил. Выпятит вперёд губы, всё лицо как-то сразу осунется, опустится – типа: я вами недоволен, вы все уроды, дайте мне материал вам дать и не заниматься посторонними делами в унисон. Староверов плавно закруглился про графику и подвёл: пора думать, куда поступать. И так мне исподволь намекает – можно пробовать в полиграфию, в дизайн. Я киваю: угу, у мамы спрошу, она же в этой отрасли. А он: в Москву ехать надо, а не в мамин, прости господи, колледж. Я вновь: угу, я в мамин и не собирался, там художники. А он: и тебе придётся учиться рисовать, без этого нигде не возьмут. А я тут не угукаю больше, надоело мне угукать и говорю: не хочу учиться рисовать. А Староверов мне: ты самородок, у тебя рисование получится, раз графика получется. Угу, самородок. Я поверил. Во дурак был. Сейчас я знаю: чтобы чела уничтожить, надо его захвалить. И меня захвалили. Я повёлся, как лошок. А что такое школа? Это маленький мирок. Все внутри здания что-то строят из себя, самоутверждаются. А зря. Школа рано или поздно закончится, и шансы утвердиться по жизни, а не в маленьком мирке, могут быть вполне себе норм как раз у отстойных. Это я к тем челикам обращаюсь, которые прыгать с крыш раздумывают: родители не понимают, сверстники обижают и предают, и порог по ЕГЭ не пройден, и так далее. Забейте! Просто советую в школу пореже ходить, но уроки не запускать, конечно.

Весь такой великолепный я пошёл на курсы по рисованию, они в мамином колледже были. И ходил два года, до последнего класса, то есть. Уверен: на курсы отец подкинул денег. Мамины-то зарплату мы всю проедали и пронашивали. И тут оказалось, что у меня нет способностей – я не чувствую цвет – сказал мне педагог по живописи, бородатый дядька со слезящимися глазами, а рисунок у меня «сухой» − так выразилась педагог по рисунку, старая тощая бабуля с удивительным именем Альбина, она маму очень любила, но бабулям, вообще возрастным, терять нечего, вот они и режут правду-матку. Ещё занимались композицией. Композиция у меня шла норм, это графичные такие работы, я вставлял в работы элементы шрифтов. То есть, графика у меня была на уровне, особенно прикладная и абстрактная – как раз то, что надо для компьютерного дизайн-макета. Нет, чтобы бросить эти чёртовы курсы, я же неважно рисовал. Но занимались и те, кто рисовал намного хуже меня. И я подумал: они тоже на что-то надеются. Правда, все почти шли в этот самый колледж, конкурс там приличный. Ещё почему остался: я как-то на курсах сразу прижился, ко мне хорошо относились. Может, потому что я мамин сын, ну и занимался добросовестно. То есть реально и в школе, и тут ко мне сразу относились хорошо. Это было удивительно всегда для меня, потому что я часто видел, как людей обижают например в нашей школе, и, главное, непонятно почему сразу начинали хорошо относиться ко мне. Я видел, как многих сразу, вот, бесит человек. А я всегда производил отличное, а иногда блестящее впечатление, на некоторых девочек так вообще − неизгладимое. В школе авторитет я порастерял. В началке я одним из лучших был и все со мной хотели затимиться, хоть я тбыл младше, а к 11 классу совсем всё не то стало. Какой-то я был, знаете, одиночка. Может, потому, что Староверов со мной хорошо, а других принижал и высмеивал − всех это настораживало, кроме Данька. Дан мой талант по шрифтам всегда ценил. Данёк радовался, когда я на Олимпиаде в десятку вошёл, а не хэйтил и не напоминал: это, мол, моя презентация, мой трейлер, я тебе помог, ты мне обязан. Он искренне радовался. Ему было наплевать, кому достались лавры, я его дружбу всегда ценил. И родня Данька довольна была, что он со мной общается. С остальными в школе я общался ровно, я в классе ещё старостой был. Но не в этом дело. Все привыкли, что я с учителями договариваюсь, с директором, что всех организую. Ну там в группы инфу кидаю, рассылками занимаюсь, тексты для сайта школы пишу.

Мама принесла мне список московских универов – там, где поближе к шрифтам образование и, главное, на вступительных нет живописи, а рисунок был почти везде, но кое-где вместо рисунка – черчение, и матушка стала со мной заниматься черчением. Ещё матушка нарыла, она сама это и не знала, что на промышленный дизайн кое-где нужно ЕГЭ-математика, а не ЕГЭ-литература. Из-за этого в десятом я выбрал математический и икт класс с лёгким сердцем, надеясь, что Леонид Львович отстанет, он порядком мне стал надоедать на факультативе перед ОГЭ, он навязывал своё мнение, всё время читал нравоучения о жизни. Затеплилась надежда, что не он будет преподавать в нашем инженерном «А». Но я ошибся. Он стал вести в нашем математическом, а гуманитарии выдохнули, у них вела учительница абсолютно не чувствующая литературу, зато она феноманально готовила к ЕГЭ. Староверов на первом же факультативе, который посещал у него только я − остальные перебежели к той другой учительнице − сразу взял быка за рога и стал пытать, почему это я решил сбежать. Матан и информатика важнее, говорю. У нас пацаны досконально всё знали, из запчастей старых конфетку собирали мощную, под игры – Даня первый в этом деле. Я сказал Староверову: сборка и программирование – для меня тёмный лес. А моей мечтой было сделать классический клип с разными шрифтами, но с шрифтами необычными, с элементами устава, но мною нарисованными, вроде как трансформация шрифта. Чтобы буквы как живые, то есть буквы – персонажи. К тому времени я уже и сам придумывал шрифты. Придумать новое нереально, сказал Староверов (а вообще он молчал и как-то внимательно смотрел на меня, напялив маску «внимание болванчик» − глаза вытаращены, голова кивает в такт твоим словам). Я ответил, что реально, что я экспериментировал с шириной букв, например, «ш» пытался делать узкой и высокой, а «с» наоборот широченной и сплющенной. Идея с трансформацией шрифтов по ширине пришла ко мне, когда я смотрел титры старых фильмов. Иногда попадаются фильмы с очень интересными титрами. Поэтому, исключительно только для пользы, я предпочёл гуманитарному классу «технарей», хотя и с тяжёлым сердцем оставляя старый класс, лицемерно подытожил я. Леонид Львович сменил маску «внимание» на маску «скептицизм» (губы поджаты и растянуты до ушей), но молчал, задумался недели на две. Я надеялся (хоть и не верил), что Староверов отстал, но он вызвал меня к себе и сказал, что всё изучил по теме выбора вузов и в принципе я прав, что компьютерный дизайн наверное необходим, и добавил тихо: нигде чистых шрифтов нет, и вкрадчиво так намекнул: не хочу ли я просто на журналистику, просто классическое филологическое образование, и что у него в этой сфере есть знакомые. Надо понять истоки, Антоний, знать историю и так далее, хорошо бы пройти античку и выучить латынь − завершил свою пламенную речь директор. При слове «латынь» меня чуть не стошнило. Ага, сказал я, а чё бы греческий-то не выучить. И тут директора прорвало: греческий – это замечательно, это основа основ. С ума он, что ли, спятил, подумал я, и сказал, что филология – не моё. Но Антоний, рисунок – тоже не твоё, но без него с лигатурами не справиться, вот ты и осваиваешь классическую школу рисунка, также и в филологии! А я ответил, что всё-таки рисунок как-то понятнее, чем латынь и греческий: сидишь себе и рисуешь, что видишь. И меня тоже прорвало. Я поделился с директором, что с лета начал бредить всякими вывесками, плакатами. Я представлял, как можно изменить шрифтом любую рекламу, любую этикетку, чтобы текст работал на букву, а не наоборот. А ведь почти никто этого не делает, шрифт однообразный и скучный, почти везде бьют смыслом слова, слоган, но не шрифт. «РЖД» исключение. В моей голове крутились и такие современные идеи вывесок – кириллица и даже глаголица, на них у потребителя одни положительные эмоции. Я чувствовал, что смогу делать макеты нового поколения, какие-нибудь модерновые и на минималках. И ещё я подумал (с подачи мамы, сам я до того бы не додумался), что шрифт может поменять сознание людей, чтобы люди запомнили букву, её форму, а не смысл слова, это для разных отсталых и солнечных людей очень подходит, а ещё для иностранцев. Хорошо, вкрадчиво сказал Староверов, он явно сменил тактику, хорошо, что ты так гуманистически и толерантно настроен по отношению к обществу (не удержался и поморщился), но хорошо бы знать каноны и памятники, пойми, уверял Староверов, должна быть основа, база, классическое образование, и выберешь себе кафедру древнерусскую на диплом, я договорюсь, обещаю. А насчёт компьютерного дизайна достаточно крусы хорошие найти или второе высшее. Но для этого надо поступить, а поступит на филологию почти нереально, отбивался я. Можно подумать на твой дизайн поступить реально, − выставил блок директор. Да уж, говорю, полегче, чем на вашу филологию. Но надо попробовать и там и там, рискнуть, не сдавался директор, есть вечерние факультеты. И я дал слабину, согласился готовиться на филологию. Ну вот давай тогда так, предложил Староверов, подумаем так сказать, взвесим. Ну окей, сказал я, давайте я буду поступать в два места, где есть эти ваши знакомые древнерусские кафедры и в три места, где есть нужный мне дизайн. А положа руку на сердце, в Москве мы с мамой всего-то три места и нашли, где реально пройти на бюджет на промышленный дизайн, поэтому я так и согласился. Тогда Староверов говорит как бы между прочим, что нужно бы обществознание на всякий случай сдать – потому что такие требования к филологам во многих вузах. Я видно поменялся лицом, обществознание ненавидел всей душой. Это такая пустая трата времени, это ж для судейских крыс, для юристов, для подлючих адвокатов, выколачивающих из убийц бабосики, для людей в системе. Полностью согласен, кивал Староверов, обществознание, кроме того, стиль портит, но в ЕГЭ редко минусуют канцелярщину, и увы… − вздохнул и тут выдал странную тираду: вот если бы у него были деньги, он отправил бы меня учиться в самые его любимые место – в МГУ. Но, увы, деньги все сейчас в бизнесе, есть задумка оригинального бизнеса, и даже не задумка, а огромные траты вовсю идут, и вот такой облом − на зарплату директора, пусть и с высшей категорией и с выслугой, на обучение не скопишь. Расходы, знаешь, у меня большие, добавил Староверов, я не один. Я честно, припух от такого заявления. Я знал, что у Староверова семья в Москве. И я вдруг понял, что Староверов реально готов на меня тратить свои деньги. На меня, на чужого в общем-то, хоть и любимого ученика. Я чуть не прослезился, а надо было прям тогда заподозрить неладное. А тогда я тоже искренне расстроился, что он не может эти тысячи, то есть сотни тысяч, на меня спустить, и надо вкалывать до умопомрачения, сдавать эти вонючие ЕГЭ и ещё вступительные внутри универа. Конечно же я надеялся где-нибудь проскочить за счёт высоких баллов именно по ЕГЭ, потому что на внутренних, сказала мама, тащат своих.

Разговоры наши на факультативе влияли на меня без вопросов, мне было приятно, что кто-то так печётся обо мне, переживает, но как ни бился Староверов, я никак не мог определить метафоры разные и синекдохи, аллитерации узнавал сразу – в прочих фигурах языка «плавал» и в теории стихосложения тоже. Для ЕГЭ по литре я прочитал всё, что нужно из основного списка. И дополнительный прочитал почти весь. И баллов заработал 90. Завалил, понятно, вопросы первой части, где любимые амфибрахии и анапесты, инверсии и оксюмороны. Вот никогда не любил стихи! По русскому набрал 94. В общем, был горд собой. И очень жалел, что не стал лауреатом на Олимпиаде, но диплом олимпиадный на всякий случай положил в чемодан. Математика ЕГЭ получилась 74 – тяжёлый был тест, у нас многие мало набрали, «общество» я сдал на 68. Если думаете, что это мало, то вы ошибаетесь. Это очень много для меня. Я думал, что и пятидесяти не наберу. Поехал я поступать один. Поселился в общаге гостиничного типа при одном из универов, Староверов посоветовал (читай – «приказал») селиться там. оплатил бронь ещё в мае. Кстати, жил я как раз при универе, где поступал на филологию. Стал жить в комнате с соседом, подавать документы, сдавать внутренние экзамены – рисовать, чертить, писать творческие эссе. А потом – ждать. В чёрный понедельник раскрыли рейтинги. В списках на дневном я был на тридцатых-пятидесятых местах, да и на очно-заочном почти так же, чуть выше. И опять надо было ждать. Сначала первую волну, после неё я поднялся в списках и в одном из дизайнерских универов появился шанс пройти, но как саранча в него донесли подлинники в последний день – видно они не проходили в более престижные универы. И я остался с носом. Я общался с мамой, высылал фотки, сделанные втихаря во время экзамена по рисунку, и писал, что увы и ах, не проскочил нигде, да и она сама следила на сайтах. Ещё я бесился: на филологии везде были вечерние отделения, а на дизайне – нет. По идее надо было собираться и возвращаться домой, потому что шанс, что пятнадцатого августа я пройду в какой-нибудь из двух универов на филологию на вечернее были минимальные, но они были. В общаге-гостинице я естественно общался с народом. И мне все советовали ждать, даже охранник. Вечерний – не дневной, шансы оставались. И я оплатил ещё полмесяца и стал вместе с собратьями по несчастью скитаться по жаркой столице, потягивать пиво в Сокольниках и пялиться по сторонам – на здания, на прохожих, на рекламные щиты. В один из таких однообразных дней я вернулся в общагу, а в номере меня ждал Староверов. Общага, повторюсь, была гостиничного типа, стоила дорого для общаги, комендант в ней был не зверь, в других местах мне рассказывали, что коменданты – монстры-чудища. В общем, Леонид Львович ожидал меня прямо в моём номере – сосед прошёл на бюджет, и уехал домой, провести счастливый для него август в кругу семьи, друзей и девушки. На его кровати стоял чёрный мусорный мешок с вещами и ночью мне казалось, что это боровик замер и смотрит. Но сейчас мешок стоял в углу – Староверов его снял и оттащил.

− Леонид Львович! – я очень обрадовался учителю. Мне было одиноко в Москве, да ещё эта нервотрёпка с экзаменами, я вымотался ужасно. Осознание, что все испытания по рисунку и композиции были зря, удручало, ожидание списков на очно-заочную филоллогию просто добивало, если бы не пиво в Сокольниках, я бы с ума сошёл.

Староверов тоже мне обрадовался, сел напротив на кровать и стал позорить: тебе шестнадцать, растущий организм, а ты по пивку, как мужичонка Загоскина (в нашем городе был такой ресторан «Мужики Загоскина»). Я замахал на него руками, всё рассказывал, а он всё кивал и успокаивал: мол, пройду я на этот факультет очно-заочный, пройду. И дальше Леонид Львович стал интересоваться, как я собираюсь жить и что делать.

− Рано планировать, − говорю. – Не поступлю же.

− Поступишь.

− Не верю, Леонид Львович. Не поступлю. Самое обидное, что в конкурсном списке первый за бюджетным местом.

− Поступишь.

− Вернусь в город, буду у мамы подрабатывать лаборантом в колледже, она договорилась.

− Я тебе открою секрет, − произнёс Староверов после пристального взгляда на меня. Вообще он был очень мне рад и маска «отеческое благодушие» (глаза вытаращены, лоб и уголки рта мимикрируют) не сходила с его лица. Он загорел, отдохнул и стал ещё больше похож на противогаз. – Я тут узнал… случайно так прозондировал почву… (Подмигнул.) Одна абитуриентка из твоего конкурсного очно-заочного списка скорее всего заберёт подлинник.

− Посмотрим, − мне перестал нравиться этот разговор, он был о больном, о мучительном, он был сослагательным, но в глубине души я надеялся именно на такой случай.

− Она съезжает, я тебя уверяю. Тут этажом ниже скандал случился. Мать боится её одну в Москве оставлять, боится разных неприятных случаев, которые часто происходят в общежитиях и в арендованных квартирах – девушка активная в этом плане, ну ты меня понимаешь. – Он подмигнул как-то воровски. – Водит ковалеров, − сказал он, увидев моё недоумение.

− Откуда вы знаете?! – почему-то возмутился я.

− Знаю, − сухо отрезал Староверов и вылупился на меня: − На то и канцелярия. Так что поздравляю. Ну?! Как планируешь жить и где?

− Не знаю. Ну днём буду работать понемногу, а с четырёх-пяти учиться. Как все.

− А жить?

− Не знаю… Здесь, наверное. Маме отец даёт деньги. Мама обещала платить за общагу. Но может я сам смогу.

− А подлинник об образовании у тебя где?

− Так здесь и лежит, в приёмке, как вы сказали. Я его сразу и отнёс, когда доки подавал. – Мне стало обидно, что Староверов даже не глянул списки, не следил за мной, хотя в интренете все списки есть и там указано, кто куда подлинник положил.

Староверов как-то заметался. Задрожали губы, забегали глаза, это продолжалась не больше секунды-другой, а дальше маска «радость» пятиалтынным засияла на его загорелом лице.

− Знаешь Антоний, поступишь на филологию, а на первую половину дня я подыскал тебе работу.

− Какую?

− Как ты и хотел. Компьютерную. С текстами.

Я и хотел с текстами, но не по набору, я хотел освоить дизайнерские программы и научиться делать оригинальные по сюжету и тексту работы, заточенные на шрифт, а не на картинку… Но я не стал это повторять. Зачем барану что-то объяснять, когда он рогом в ворота упёрся.

− С какими текстами?

− Ну там мониторить новости, писать статейки…

− Нет. Это не моё.

− Но хорошее место. И не целый день. Стажировка для студентов. Просто навык, для жизни пригодится…

Куда-то он свернул не туда, что с ним? – подумалось мне.

− Леонид Львович я так устал от статей для школьного сайта! Нет уж!

− Место хорошее, − настаивал он спокойно.

− Какое?

И тут Староверов называет всем известный новостной интернет-портал, который ненавидела моя мама.

− Нет спасибо, − отвечаю. – Я туда ни ногой.

− Почему? – удивляется Староверов, маска «обида» (губы поджаты, переносица нахмурена). – Там хорошая команда.

− Нет. Подлый портал. Всё какие-то скандалы ради рейтинга.

− Так всё сейчас, Антоний, ради рейтинга.

− А заголовки – отстой.

− Значит, почитываешь?

− Ну в поисковике попадаются заголовки.

− Заголовки, Антоний – чума! – маска «восхищение» (глаза вытаращены, на поллица).

− Леонид Львович! Не думал, что вы такой двуличный.—Я решил закончить разговор, он мне надоел. Ни в какой интернет-портал я идти работать не собирался. Я сам хотел найти себе работу. Школу я закончил, не хочу больше с ним общаться. Он давит. Я ему обязан, без вопросов. Если бы не баллы за ЕГЭ по литературе и русскому, я бы сейчас свалил из столицы, а так – я всё-таки прорвался на бюджет (Леонид Львович просто болтать не станет), прыгнул даже не в последний вагон, а уцепился за буфер. Но это не значит, что я теперь по гроб жизни ему должен. Сейчас я жалел, что так обрадовался ему и его новости о любвиобильной девочке, которую мама заберёт.

− В чём же моя двуличность? – маска «недоумённость» (лицо оцепенело); всё-то он сегодня в масках, не к добру это.

− В школе вы говорите, что надо следовать классике во всём, агитируете за классику. А тут вы защищаете сомнительный сайт, распиаренный сайт, зазывая туда работать. Я учиться хочу, а не работать. Наработаюсь ещё.

− Во-первых, Антоний, я не зазываю, я предлагаю. Получше, чем «свободная касса!» кричать. Опыт бесценный, опыт. Много, очень много специалистов мечтают там работать, а тебе всё подноситься на блюдечке.

Я подумал, что он сейчас добавит про голубую каёмочку, но он продолжал:

− Новости – это современность. Есть современный язык. Пригодится.

− Я не спорю, Леонид Львович, насчёт языка. И не надо меня уверять, что качество на втором месте, а на первом – количество ссылок и заходов. Качество всегда на первом должно быть – вы сами так говорили.

− Увы, Антоний, − он с таким удовольствием произносил моё полное имя, меня это всегда раздражало, а сейчас я еле сдержался, чтобы не двинуть ему в губошлёп. – Увы, но качество текста для новостников неважно. Есть приёмы журналистские, ты их станешь проходить, ты их легко освоишь, это практика бесценная.

− Нет, я не умею, это не моё, и я не хочу быть мальчиком на побегушках.

− У тебя возраст такой, везде будут тебя поучать, от всех ты будешь зависеть. Это не самое плохое место, поверь. Они – филологи, ты − филолог.

− Нет, нет и нет, − запротестовал я. – Я прежде всего шрифтовик. Уж лучше оператором цифровой печати.

− Ты не забывай, Антоний. Тебе пока шестнадцать. Я не уверен, что тебя возьмут.

− В салоны связи берут и до восемнадцати. Я тогда лучше в эти салоны.

− Там копейки получать будешь и впраивать товар дня пенсам.

− Леонид Львович! – взбесился я тупости директора. − На вашей паршивой площадке придётся сидеть часами за компом и безотрывно мониторить бредятину. Я не хочу, чтобы вскипал мозг. И очки нонче дороги. Я берегу глаза.

− Ну Антоний! Ты очень уж настроен против этого портала.

− Ещё бы! – возмутился я. – У меня мама плакала.

− При чём тут это? – улыбку как рукой сняло, Староверов снова стал злым и раздражительным, нервным каким-то – маска «непонимание».

− А при том!

− При чём?!

− При том, что умер великий артист. А про него там такую статейку накропали. Я потом этого автора в соцсети нашёл, он пишет у себя в паблике обсценно.

− Ах, ты про это… − Староверов облегчённо стал гладить левую грудь, сердце у него видно заныло – такое случалось. – Главред там делает акцент на молодых. С великими артистами случаются проколы, не спорю, молодые не всегда обладают кругозором, а слог у молодых часто смелый, новаторский. Они пробуют, понимаешь, нащупывают стиль.

− Какой стиль! Я вас умоляю. Сами только что сказали, что это журналистика, у новостников приёмы. Там стиль себе испортить, как в суде присяжным посидеть.

− При чём тут суд?

− А при том, что мама была присяжной, чуть с ума там не сошла. Мама заседала прошлым летом, проклинала всё на свете.

− Ты с темы-то не соскакивай, друг.

− Хорошо. Я вам назову ещё одну причину. Главред этого портала вообще дебил! Это ясно. Ещё… − я осёкся: Староверову как судорогой свело лицо − маска «нервный тик».

– Что с вами Леонил Львоич? – я стал быстро соображать, какие у меня есть лекарства, аптечку я, как приехал, ни разу не открыл. – Я вам сейчас успокоительные накапаю.

− Накапай, дружочек, − выдохнул Староверов и я полез за аптечкой в тумбочку.

После выпитых капель он сказал медленно и отчётливо:

− Главред этого портала − мой сын и твой единокровный брат.

После этих слов капли Староверов капал мне.