Читать книгу Тайный покупатель - Рахиль Гуревич, Надежда Гарнык - Страница 8

В жизни нет справедливости. Знала всегда, буквально с рождения, в очередной энный раз убедилась в приёмную кампанию.

В тот знойный пламенеющий раскалённый июль мне было не до загара и шума морского прибоя, и на задрипанном мирошевском озере я не грела своё некрасивое тельце. Девятый вал в городе, в каменном мешке, в столице. Я поступала в универы, и не так, как мои одноклассники – сдали документы и сидят ждут. Я бегала по вступительным испытаниям. Поступала на направления дизайна в самые отстойные универы – чтоб уж пройти наверняка. Но даже в самых отстойных универах на направления дизайна оказалось не поступить. Впрочем в двух самых непопулярных шанс пройти оставался. В универ номер 1 я проходила во вторую волну точно, но он был не в Москве, в Подмосковье. В универ номер 2 я, по идее, тоже проходила во вторую волну и склонялась к этому варианту: он в Москве всё-таки, а не в Подмосковье и там дизайн среды – именно то, что мне нужно. Чёрт меня дёрнул поверить в удачу (да-да, именно чёрт, иначе я не могу это объяснить).

Вторая волна длится всего два дня. В последний день приёма я отнесла оригинал аттестата о среднем образовании в универ под номером 2. Я надеялась, что те, кто выше меня в рейтинге и до сих пор не принесли оригиналы, таки не донесут их сегодня. Я сдала оригинал и села ждать – на улице для таких как я полупроходящих стояли скамейки. Днём народ повалил толпами и выстроился в живую очередь за талонами очереди электронной. Каждого я спрашивала, куда он пришёл класть оригинал. Некоторые огрызались, но я со слезами на глазах умоляла ответить, и люди отвечали, понимали мою ситуацию, что я не из праздного любопытства пристаю. На момент сдачи оригинала я была на двадцатом месте в конкурсном списке и на тринадцатом среди тех, кто принёс документы. Бюджетных мест всего пятнадцать. Первая волна была зачислена до тринадцатого места, во вторую волну должны были зачислить ещё троих, и меня бы первую зачислили, но случилось небывалое. Сразу три человека с самого верха донесли свои оригиналы. Сначала одна милая девушка пришла, ответила, что на дизайн среды.

− А на какой вы строчке в конкурсе? − уточнила я.

− На первой, − огорошила она меня.

У меня видно вытянулось лицо. Девушка всё поняла и сказала:

− Вы извините меня. Я вот так же паслась как корова на лугу в приёмной комиссии престижного худвуза. Тут хоть воздух, а там центр и духота, я два раза в обморок падала, и вот дождалась. Хорошо что люди порядочные с утра пришли. Вы ещё успеете переложить в другой вуз. Вы на последнем месте из тех, кто с оригиналами, да?

− Нет, на предпредпоследнем сейчас.

− Значит, у вас реальный шанс пройти. Если такие же как я не набегут.

Вторая (в рейтинге была пятой) мне ответила, что в другом институте она пока на последнем бюджетном месте в списке, но испугалась, что кто-то донесёт в последний момент и решила лучше синица в руках, чем журавль в небе.

− Полдня ждать и мучиться как вы не могу. У меня тахикардия, ещё инфаркт миокарда получу, родители посоветовались, − она объясняла, не оправдываясь, а как бы жалуясь: если бы не сердце, она бы рискнула и подождала хотя бы до трёх дня в том другом месте.

После синицы я начала молиться. В бога совсем не верю, бог бы не допустил такую систему поступления, но молиться стала. В самых тяжёлых случаях я молилась какому-то своему божку, а может и настоящему богу – не знаю, совсем запуталась. Молилась: чтобы никто больше ни-ни, сделай божок так, ты же хороший. Вероятность, что кто-то донесёт ещё, мне казалась совсем мизерной. Совсемочки! Я сейчас на последнем месте, на последнем бюджетном месте. Спокойно, только без паники. Но бог как известно любит троицу, тогда я об этом не подумала – вот что значит не знать догм.

Три часа. Три дня до конца работы всех приёмных комиссий всей страны. На горизонте возникла третья девушка, она мне ничего не стала отвечать, прошла мимо, шагая как робот, держа талон на вытянутой руке, и как слепая всех спрашивая:

− Где? Где?

Психованная, предположила я, значит на дизайн. За время, что я сдавала творческие экзамены, я повидала столько психов, сколько не видела за всю предыдущую свою никчёмную жизнь. Психи стали попадаться ещё на ЕГЭ по литературе. Там одна разрыдалась как только получила свой бланк теста. Тесты распечатывали на принтере при нас в режиме нон-стоп. К концу разревелись ещё две. Ещё одну выгнали с ЕГЭ за наушник, а ещё одну поймали в тубезе со шпорами, ввели в кабинет и заставили на камеру показать шпаргалки – у неё руки были исписаны до локтя. А как на ЕГЭ по литре все тряслись, когда заполняли первый бланк с ФИО! Сразу заметно, что люди читающие, рефлексирующие, не то что я.

Судя по виду этой, которая украла последнее место, то есть моё место, для неё где-то, в небесных далях престижных универов, произошла трагедия − как для меня здесь. В три-пятнадцать я оказалась шестнадцатая, сразу за списком бюджетников. Я быстро забрала подлинник и понеслась в универ номер один. Два с половиной часа до конца приёма документов. Универ находился за городом, я ехала на автобусе. И по дороге банально попала в пятничную дачную пробку. У меня была мысль ехать на электричке, но я понадеялась на автобус. Когда везла в тот вуз копии документов, когда ездила на экзамены по рисунку и живописи – всё на автобусе. Всегда всё было нормально, автобус добирался до универа за полчаса-максимум час. Пятнадцать минут (включая метро) до остановки, десять минут ждать автобуса. То есть в полпятого-пять, я должна быть на месте. Я не учла, что ездила в утреннее время, возвращалась против потока, а тут – пятница вечер… И вот пробка. Я закрыла глаза. Я не успею. Вылезла из дверей, ноги не слушаются, затекли от долгого стояния, но я бегу. Двери универа закрыты. На часах восемнадцать-десять. Одиннадцать минут моей трагедии. Я вспомнила девушку с синицей в руках и поняла, что мне надо было так же валить, когда я только-только опустилась в списке на последнее место… Ну почему, почему я понадеялась, что больше никто не доложит оригинал, почему?! Я опустилась на обшарпанную скамейку рядом с этим отстойным универом. Серое здание с примесью коричневого. Я сидела и не думала вообще ни о чём, и о том, что я самый никчёмный, самый нечастный человек в мире, я тоже забыла. Меня просто не стало. Я вспомнила покойного дедушку и его слова о том, что надо бороться до конца и тогда победишь − девиз красных в гражданскую войну. Нет. Не работает это сейчас. Не надо бороться до конца, нужно держать синицу в руках. А на журавля в небе любоваться. Бог всё-таки есть и наказывает меня.

Охранник по ту сторону двери всё прекрасно понимал. Я испепеляла охранника взглядом, я не просто негодовала, я готова была убить его. В то же время я хотела, чтобы он оказался не по ту, а по эту сторону. Я хотела ему пожаловаться, ждала что он пошутит. Среди охранников попадаются такие «психологи». У нас в школе охранник и я часто перекидывались шутками, он знал, что в классе надо мной смеются. Но этот охранник явно не в настроении – ещё бы, после такого-то дня! Вы, беззвучно сказала я ему – пусть и дверь между нами, но всё-таки собеседник, − вы должны радоваться – приёмная кампания закончилась. Охраннику плевать на меня. Как и всему миру. Асфальт под ногами мокрый после дождя, а я и не заметила, когда он прошёл, была на таком нервяке. Испарения повсюду. Это земля горит под ногами, я почему-то тоже промокла до нитки. Господи! Неужели я бежала под ливнем и забыла это? Я схожу с ума? Ах да. В автобусе по окнам текло… Я с ненавистью вперилась в охранника за стеклом двери. Когда сильно злюсь, я вижу людей в старости. Особенность у меня такая, а может быть просто воображение. И вот за стеклом двери на меня смотрит старик, ужасно красный, до бордового, безобразно толстый, с редкими длинными волосьями вокруг лысины… Вот что тебя ждёт, − злорадно подумала я. Мне показалось, что старик ответно злорадствует, шепчет беззубыми челюстями − «ты не успела переложить подлинник!». Если он не новичок, такие картины он, уверена, наблюдал не раз. Я смотрела на старика, а он на меня. Полегоньку-помаленьку дверь открывалась; сизо-задрипанное здание выплёвывало служащих. Из двери выползали старики и старухи, шаркающие, с палочками, волочащие ногу, но попадались и вполне себе здоровые морщинисто-высушенные человеческие особи. Я смотрела на них без эмоций, не пугаясь, хотя впервые видела в старости одновременно так много людей. Старики проковыляли мимо меня, кто-то с кем-то беседовал молодыми звонкими голосами; проходя мимо меня, принимали нарочито безмятежный спокойный вид, – вроде они ничего не понимали. Никто не собирался мне сочувствовать. Опоздавший абитуриент второй волны – привычное зрелище неизбежно-неотвратимая участь любой приёмной комиссии. Нигде не любят тех, кто суетится, выжидает, бегает туда-сюда, носится от универа к универу в последние два часа второй волны. Я сидела дальше. Темнело. Краснолиций обрюзгший дед соизволил выйти на перекур. Он достал сигаретку из пачки неизвестной мне марки (а у меня дед коллекционировал пачки, и бабушка курит).

− Идите домой.

Без обращения, без эмоций вообще. Два сухих скучных нераскрашенных эмоциями нейтральных слова, завуалированное «пошла вон». Что ж: мне не привыкать.

− Да, да иду, − сказала я с заискивающей издёвкой. – А вы идите ко врачу.

− Чтээ?

− Не пройдёт и тридцати лет, как у вас обнаружат диабет, вы станете красным жирным и лысым, у вас не будет денег на паркмахерскую даже эконом-класса, редкие сальные волосья будет трепать ветер. Следите за образом жизни. Не ешьте сладкое, не пейте пиво.

Уф. Всё. Мне полегчало. Я редко кому рассказываю о его будущем, о его старости, то есть охранник был первым, кому я что-то сообщила. Я скрываю способность видеть людей в старости. Под неоновым светом фонаря его снова молодое почти детское лицо светилось неприязнью и плохо скрываемым животным испугом, а сигарета выскользнула изо рта и шлёпнулась на асфальт, в лужу, зашипело.

Мне полегчало окончательно. Почти с лёгким сердцем, если не считать осознания того, что наиглупейшим образом прощёлкала бюджетное место и теряю год, я развернулась и пошла по хмурым улицам. Асфальт подсох, чернели мазутные лужи. Я села на автобус. Он домчал меня до ненавистной столицы с ветерком – города, где нет места его жителям, города, куда приезжают отовсюду заработать, создавая бешеную конкуренцию и вытесняют коренных жителей с бюджетных мест.

Я вернулась домой, села на новенькую софу, найденную на помойке (папа пасётся на помойках из-за старых фоно – треснутые деки идут на корпусы гитары), потом легла и закрыла глаза. Обычно я сразу засыпаю, я так устаю за день, я же почти Золушка. Но этот месяц – нервы, я выбита из колеи, из привычной жизни. Ну ничего, успокаивала я себя, теперь напашусь. Теперь можно куда хочешь идти работать, передо мной открыты все дороги, все пути: можно убираться с самого утра, а не сразу после школы, можно пойти в такси, можно в няньки, в сиделки не пойду, это круглосуточно, да и няньки для грудничка тоже круглосуточно часто, но не всегда. Всё-таки клинер – самое оптимальное, можно брать в день не один заказ, а два. Только где их летом взять-то, заказы. Моим клиентам уборка требуется раз в неделю, а то и раз в месяц, и с сентября по май… Билеты в кино продавать? не моё. Весь день булки просиживать. На кассе в супермаркете − то же: терпеть неадекватов и умереть от геморроя. Но что-то надо делать.

На следующий год все эти круги ада придётся проходить по новой, при том, что я выдала свой максимум на экзамене, я так хотела пробиться на бюджет, что сама удивлялась работоспособности, на ЕГЭ мне крупно повезло, больше баллов я не при каком раскладе не наберу. Внутренние испытания − рисунок, черчение, композицию – не факт, что сдам лучше на следующий год. А конкурс год от года растёт. То есть образовался тупик. В котором виновата прежде всего я сама. Надо было ехать на электричке. Воистину, когда бог хочет наказать человека, он отбирает у него разум – где-то я такое слышала, не помню где. А если на следующий год сократят число бюджетных мест? Ой-й… Тут меня как током ударило − осенило, как Ньютона и Менделеева, и того писателя, который увидел на столе коробочку и понял что это должна быть пьеса − он мне в ЕГЭ попался и можно сказать спас меня, я его только и любила читать.

Я спрыгнула с софы, поражённая вспышкой озлобленной бьющейся в агонии спасительной мысли. А что если написать в институт? По электронке. Напишу: так, мол, и так, такая вот ситуация, вдруг у вас там местечко освободится, вдруг кто-то доки заберёт, имейте меня в виду. Я включила ноут, села и написала, отправила – дело десяти минут. Потом я решила завтра, точнее в понедельник, съездить и написать письменное прошение на имя ректора – это меня ни к чему не обязывало. Бабушка названивала и названивала, я не брала трубку, я ей всё рассказала, пока сидела под стеклянными дверями, сил разговаривать не осталось. Бабушка успокаивала:

− Я виновата. Мы сейчас люди безмашинные, три женщины, папа твой продал драндулет. Слышу в посёлке: пробки, пробки, они меня не касаются, не сообразила. А ты по этому направлению ехала, по нашему направлению.

Что ей теперь-то ближе к ночи надо? Может, что-то посоветовать, успокоить, но я написала ей, что дома, а завтра вернусь на дачу, и больше не хотела говорить. Что тут говорить-то в такой ситуации? Нечего говорить.

Но вот вернулась домой с работы мама, она всё знала, бабушка ей сообщила. Мама села рядом со мной на софу и сказала:

− Не свезло.

Я бы так не смогла, я бы на месте мамы начала изводить меня вопросами, которыми поедом ела сама себя: почему не подумала, зачем вообще, когда одно место осталась, ждала: проходила первой волной в тот подмосковный, надо было туда сразу и нести, не ждать эфемерных возможностей…

Задним умом все сильны, я тоже, но мама – это не я, она спокойно переносила всё, мой провал был не первый и не самый провальный в её жизни. Папа приполз под утро после какого-то слёта бардов (они у них всё лето эти слёты), желчно проскрипел:

− Лучше учиться надо было.

Лучше учиться, помалкивал бы, сам к общему знаменателю забыл, как дробь приводить, однажды его протестировала, просто поржать. Он сложил отдельно числители и отдельно знаменатели – умора, так ещё с таким серьёзным авторитетным видом, музыкант хренов, гитарист.

Мама обняла меня.

− Плохо, что ты никогда не плачешь, − сказала она, помедлила, обернулась – не слышит ли папа и затараторила: – и правильно делаешь, жизнь у нас с тобой такая, что можно плакать не переставая. Но я верю, Тоня, это временно. Расплатимся с кредитами, ты поступишь на следующий год. Я на работе поспрашивала – много кто со второго года поступает, а то и с третьего. Что ж поделать, раз ты выбрала рисование.

− Мама! Я бы выбрала черчение, но где черчение, там нереально поступить и там тоже рисование.

− Но где-то ты сдавала и черчение. Или я путаю? − это мама про универ номер три, я там на пятидесятом месте оказалась из двенадцати бюджетных.

− Да. Сдавала. Но мне там на шрифтах мало поставили. Да и черчение там специфическое: технический рисунок плюс воображение.

Я теперь всё больше раскаивалась в том, что решила идти хоть куда, но на дизайн. Пошла бы на техническую специальность. Там ЕГЭ − русский, матем-профиль, кое где физика, кое где икт. Я не сильна была ни в чём, сдала бы максимум на 70 – таких баллов в универы вполне бы хватило для заочки, а если бы сдала на 60? Я не могу сказать, что я не технарь. Но мучиться с техническими предметами четыре года совсем не хотелось. Хочется развития, творчества, хочется научиться делать красоту – среду, логотипы, эмблемки, шрифт тот же, да и просто рисовать поприличнее. Хочется – перехочется. В школе не получалось весёлой жизни, я совершенно наивно, по-детски, надеялась, что в универе что-то весёлое всё-таки будет, ну или хотя бы нормальные отношения, чтобы не игнорили меня как в школе. Легла. Мне снился охранник, совсем не жалела его, и не дай бог к старости самой такой стать. Вот дедушка мой был не такой.