Читать книгу Романовы - Надин Брандес - Страница 8

24 мая

Мы все проснулись на рассвете – не потому, что отдохнули, и уж точно не от яркого солнца, поскольку оно не могло проникнуть сквозь побелку. Мы проснулись, потому что снова были вместе. Это лучше, чем любой день рождения или пасхальное утро. Мы также знали, что режим – самое действенное оружие против отчаяния.

Алексей остался в постели, колено его распухло и увеличилось практически вдвое. Доктор Боткин склонился над ним с маленькой сумочкой лекарств. Их будет недостаточно. Брату необходимы исцеляющие заклинания. Но радость Алексея от того, что он снова с мамой и папой, немного смягчила его страдания.

Сегодня утром я уже не испытывала отчаяния. Вместо этого мысли были неотступно связаны с синяком на моей груди. Отпечаток фигурки – восьми кусочков дерева, которую я хранила на себе с Тобольска.

Я поспешила в гостиную, где отец сидел в кресле возле большой пальмы в кадке и читал газету.

– Доброе утро, папа! – О, как приятно было сказать это снова.

Он шумно опустил газету.

– Доброе утро, Настя.

Я поцеловала его в щеку и набрала воздуха, чтобы заговорить, но папа начал разговор первым. Поспешно.

– Побудь сегодня с Марией. Она ужасно скучала по тебе.

Я закрыла рот, ощутив в его голосе предупреждение. И заметила, что двери на лестничную площадку – и в кабинет коменданта Авдеева – распахнуты настежь. Я поняла намек и подыграла отцу, чтобы возникшие в разговоре паузы не вызвали подозрений.

– Ну конечно! Я тоже скучала по ней.

Если я предпочту общество отца в первый же день, это вызовет подозрения. Папа находился здесь целый месяц, а значит, все это время изучал солдат и коменданта. Он даст мне знать, когда будет безопасно поговорить с ним наедине. И все же я успела привыкнуть к длинным коридорам и возможности уединиться, которой располагала в Тобольске.

Мне нужно забыть все, что знаю. Все, к чему привыкла.

Здесь все по-другому. В изгнании.

Но игрушка обожгла мне кожу. Я хотела выяснить, когда ее можно будет использовать. Что все это значит. Что в ней содержится. Мне нужны были ответы, знания. Но папа попросил потерпеть, не сказав ни слова. Так что я провела день с Марией.

Мы позавтракали в столовой, самой красивой комнате в нашем доме, с огромными дубовыми дверями и паркетным полом. Помещение было обставлено темной, тяжелой мебелью, обитой кожей. Мария от меня практически не отходила. Когда я застряла в Тобольске, рядом, по крайней мере, были брат и сестры. Бедной Марии в Екатеринбурге пришлось обходиться без друзей.

После обеда нам разрешили выйти на улицу, и мы практически выбежали из дома на свежий воздух. Если учесть, что наше детство и юность прошли больше на вольном просторе, чем в помещениях – мы катались на лодках, собирали урожай, кормили животных, возились в саду, – дом Ипатьева казался душным ящиком. И это только в первый день.

– Не знаю, как я перенесу пребывание в этом доме, – призналась я Марии.

Она обняла меня за плечи, и мы вышли в жалкий садик. Это была всего лишь площадка с клочком травы и несколькими деревьями. Самое большее – девяносто шагов по периметру. Я старалась быть благодарной и избегать сравнения с губернаторским домом в Тобольске, который, впрочем, выглядел бледновато на фоне Александровского дворца. С тех пор как я была там, прошло очень много времени, и эта последняя мысль почти не вызвала никаких эмоций. Словно все это относилось к другой жизни.

– Они закрасили окна всего неделю назад. – Мария задала быстрый темп. Неизвестно, как долго комендант позволит нам оставаться снаружи. Надо размяться, пока есть такая возможность.

– Но почему?

– Наше прибытие должно было остаться тайной, но когда мы приехали, на станции начались беспорядки. Нам пришлось объезжать недовольных, к дому добирались по длинной дороге. А всего пару недель назад о нашем присутствии написали в газете «Уральский рабочий». После этого окна закрасили, охрану усилили. Думаю, они боятся, что мы подадим сигнал о помощи.

Собаки бегали кругами – Татьяна сидела на траве и бросала мяч своим двум щенкам. Но милый спаниель Алексея играть не хотел. Джой сидела у двери, виляя хвостом в солнечных лучах и тоскуя по хозяину.

– Бедный Алексей, – пробормотала Мария, когда мы проходили мимо Джой. – Если бы только мы могли сделать его жизнь счастливой…

– Как будто охрана нам позволит. Эти люди кажутся крепче, чем водка, которую они пьют.

Три большевика стояли в саду и смотрели на нас. Один из них, казалось, пристально следил за мной и Марией. Я подавила желание проверить матрешку, убедиться, что она в безопасности.

– Не все из них, – в голосе Марии зазвучали солнечные искорки. – Они не настолько восприимчивы, как солдаты в Тобольске, но все же хорошие люди. Папа говорит: они просто пытаются служить своей стране. Проблема в том, что их страна заклеймила нас как врагов. Это не наша вина. Это не вина большевистских солдат.

Я знала, о чем говорит папа. Но Мария звучала на удивление страстно. И когда ее глаза встретились с глазами охранника, который так пристально наблюдал за нами, я поняла, почему. Мария пробыла здесь целый месяц. А у этого солдата доброе лицо. Она нашла друга там, где смогла.

Заш вошел в сад в свежевыстиранной форме, весь напряженный. Он поймал мой взгляд, но потом заметил дружелюбного большевика. Его лицо расплылось в искренней улыбке, и он широко развел руки.

– Иван!

Они с Иваном пересекли сад и обменялись крепким рукопожатием. Как они познакомились? Был ли Заш родом из Екатеринбурга?

Мария мечтательно наблюдала за происходящим. Я толкнула ее локтем.

– Теперь, когда ты об этом сказала… некоторые из здешних охранников кажутся особенно приятными на вид.

Мария вздохнула.

– Его зовут Иван.

«Его зовут Заш», – мысленно откликнулась я.

Голос Марии звучал устало. Дружбу здесь, должно быть, построить нелегко. Нет ничего более утомительного, чем проявлять доброту и получать безразличие взамен. Я вскинула брови.

– Ты уже распаковала свое расшитое бисером платье? Ты в нем свалила бы всех большевиков наповал.

Она вздернула подбородок в притворном высокомерии.

– Моя потрясающая фигура была бы слишком приятной смертью для них.

Я рассмеялась. Она тоже. Никто из нас не заметил слез, пришедших вместе с весельем.

– Я скучала по тебе, – сказали мы одновременно.

Большевики следили за нами, как росомаха за полевкой. Не моргая и не смягчаясь. Так продолжалось несколько дней. Говорят, росомаху невозможно приручить. Я подозревала, что так же дело обстоит и с большевиками.[2]

– Скорее всего, это связано с изменением режима и увеличением числа охранников, – предположила Мария, когда я поделилась своими мыслями. – Теперь у них двенадцать врагов, которых надо охранять, а не только папа, мама и я.

Из-за бдительного надзора не находилось времени, чтобы поговорить с папой наедине. Поэтому я стойко держала матрешку под корсетом и занималась другими делами, например, мило улыбалась охране, как советовал нам отец. Или писала друзьям домой письма… которые, вероятно, никогда не будут отправлены. Или играла с Марией в карты и домино, каждый раз ловко обыгрывая ее.

Я читала Алексею сказки, имитируя голоса персонажей и строя рожи. Я притворялась, что не замечаю болезненных гримас, вызванных распухшим коленом. Мы играли с его игрушечными солдатиками, выставляя их как солдат Красной армии против либерально настроенной к нам Белой армии.

Я прочла колдовскую книгу на немецком языке от корки до корки, но нигде не нашла рецепта изготовления чернил. С каждым днем Алексей казался все слабее. Доктор Боткин сказал, что за последний месяц брат похудел больше чем на шесть килограммов. Наш нынешний рацион вряд ли поможет ему восстановить вес. Уже не в первый раз я украдкой поглядывала на матрешку. Ничего не менялось. Возможно, мне придется разбить ее, чтобы освободить заклинание.

Тем временем бутылочка с чернилами для заклинаний, нетронутая, лежала в ранце у Заша. Я начала жалеть, что не украла ее. Большевики похитили наши жизни. Это был бы честный обмен.

И все же у Заша была на то причина, и мне хотелось ее узнать. Может быть, он поделится с кем-нибудь. Я не слишком горда, могу и спросить. Смотреть на то, как Алексей борется с болью, лишенный солнечного света, было поистине невыносимо.

– Ты не видела, чтобы здесь использовали или прятали заклинания? – беззаботно поинтересовалась я у Марии, когда мы закончили карточную игру.

– Не увлекайся колдовством, Настя. Только не здесь.

Я перетасовала карты.

– Это для Алексея. Для его колена. – И для моего успокоения.

– Я ничего не видела. Но если здесь и есть какие-то заклинания, то они, скорее всего, в кабинете Авдеева. Иногда в городе происходят облавы, и вещи свозят сюда.

Ближе к вечеру я присоединилась к доктору, который обрабатывал колено Алексея.

– Доктор Боткин, вы ведь использовали заклинания для исцеления, правда?

Он осторожно надавил на опухшие суставы брата. Тот зашипел.

– Только те, которые покупал. Никогда их не делал.

– Вы не интересовались, как маги получают волшебные чернила? Как их делают?

– Конечно, интересовался. Но сейчас не следует задавать такие вопросы. Эпоха магов завершилась.

Какой скучный ответ. Жизнь любопытного чертенка была куда более захватывающей.

– А что сейчас происходит с колдунами? Они… оставляют свое занятие?

– Большевики охотятся за ними. Заставляют их либо служить Ленину, либо умереть.

– Что Ленин намерен делать с ними?

– Обещает сделать заклинания доступными для каждого. Когда-нибудь…

Я склонила голову набок.

– Звучит не так уж ужасно.

– Это звучит как хорошее решение, да? Простота. Равноправие. Но если заклинания становятся свободными и распределяются поровну, кто платит магам? Как они живут? Как питаются?

Этот вопрос был вызовом. Доктор Боткин, прирожденный учитель.

– А они могут… использовать заклинания, чтобы обеспечить свои потребности?

– Колдовство не дает материальных ресурсов. Владельцы заклинаний не могут их сбыть, потому что советское правительство – единственный законный продавец.

Я начала понимать, к чему он клонит.

– Значит, правительство обеспечит мастеров заклинаний едой. Зато… если маги перестанут работать, новая система выйдет из строя. В конце концов, остается еще одна группа людей – советские вожди, которые решают, кому что достанется. Те, кто не хочет работать, пользуются преимуществами этой системы, а те, кто работает усерднее, не получают никакой выгоды за это.

Мне было всего шестнадцать, но я видела трещины в предлагаемой системе, которую, как утверждали люди, они хотели.

– Маги должны увидеть этот изъян.

– Так и есть. И именно поэтому большевики охотятся на них.

– А затем убивают их, – проворчала я. Как они поступили с Распутиным.

– Возможно, колдуны взбунтуются. Может быть, они присоединятся к Белой армии и придут нас спасти.

И, может быть, я присоединюсь к ним.

– Давайте не будем обсуждать такие опасные темы, пока царевич еще недостаточно здоров.

– Этот царевич тоже участвует в разговоре. – Алексей сложил руки на груди. – То, что я прикован к постели, вовсе не означает, что у меня отказали мозги. Мне нравится идея Насти.

Доктор Боткин тяжело вздохнул, но морщинки в уголках глаз выдали его.

– Не переутомляйтесь, царевич. – Он натянул простыню на ноги Алексея. – Вы должны дать отдых колену, даже если почувствуете себя лучше.

– Я отдыхаю больше времени, чем покойник в своем гробу. Я буду осторожен, доктор, но намереваюсь делать все, что захочу.

– Как обычно, – проворчал доктор Боткин, выходя из комнаты и оставляя нас с Алексеем наедине с нашими мыслями.

– Я хотел бы, чтобы какое-нибудь заклинание могло привести к нам Белую армию. – Алексей поиграл с одним из своих маленьких оловянных солдатиков.

Белая армия состояла из либерально настроенных солдат – тех, кто хотел вернуть папу на русский трон. Тех, кто знал, что Распутин не «промывал мозги» маме. Тех, кто понимал, что мы любим свой народ. Они хотели спасти магов.

Я не знала, насколько велика была Белая армия, но ее существование позволяло нам надеяться. Белые достаточно сильны, чтобы вынудить большевиков спрятать нас. Я провела пальцами по выступу на корсете.

– Возможно, существует такое заклинание.

– Может быть, я и не присутствовал при всех ваших с Распутиным разговорах, но даже я знаю, что такие чары тебе не по силам.

Я фыркнула.

– Какой же ты сегодня сомневающийся. Неужели мои подвиги ничему тебя не научили?

– Я узнал, что ты очень хорошо умеешь прятать яйца в солдатских сапогах.

Я подбросила одного из его игрушечных солдатиков в воздух, а затем поймала правой рукой.

– Белая армия найдет нас, Алексей. Как-нибудь… я им помогу.

И я как-нибудь помогу тебе.

Я пересекла комнату и встала у закрашенного окна, сделав вид, что смотрю на небо и оцениваю погоду. Поскребла стекло ногтем, но побелка была снаружи. Я перевела взгляд на форточку в верхней части окна – крошечное вентиляционное окошко, используемое в основном зимой. Оглянулась на Алексея, потом на дверь. Никаких солдат в поле зрения. Как можно небрежнее я протянула руку и отодвинула щеколду на форточке.

– Настя…

– Тише. – Я толкнула форточку, и она открылась. Краска снаружи затрещала и осыпалась с краев.

– Тебе нужен свежий воздух.

Едва ощутимое дуновение ветерка коснулось моего лица, и сердце затрепетало подобно крылатой птахе. Я глубоко вздохнула и приоткрыла форточку еще немного, чтобы увидеть, что находится внизу. Мои глаза жадно поглощали открывшуюся картину, а легкие – сладкий запах весны. Вдалеке золотился горизонт, сверкающий под лучами солнца подобно драгоценному камню. Но это великолепие было прервано звуками выстрелов, прилетевшими из центра города. Залп по команде. Расстрел.

Я могла видеть через забор. Передо мной простирался Вознесенский проспект – широкий, мощеный булыжником. Никто не прогуливался по нему, но я представляла себе жизнь, свободу и суматоху на этой холодной, заполненной людьми улице.

Воображала, как Белая армия марширует вверх по холму, перебирается через частокол и стремительно распахивает дверь. Уводит нас в безопасное место. К новой жизни.

Я позволила себе лишь несколько секунд, а затем отошла от окна. Лучше не задерживаться. Мне повезло оказаться в том волшебном мгновении, где открывать форточку еще не запретили. Так что я могла сказать, что не знала о запрете. Но как только он будет озвучен, вряд ли удастся приоткрыть окно снова, не получив наказания.

Или выстрела.