Читать книгу Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём - Надя Бирру - Страница 13

Письмо в беспредельность, письмо в пустоту. Неужели, пусто? И тебя нет? Почему ни разу не сказала всего, что хотела? Ни разу не была с тобой тем, чего ты желал, и я знала, что ты желаешь… Конечно, теперь всё это – пустое и… не надо ни о чём думать! Не вспоминать!

Хорошо. Путь не конец – это глупое, ненужное слово… потому что зачем же нужно слово, которое обозначает ничто? А может, это самое нужное слово? Потому что конкретное, конец – это то, что всегда было и будет… все начала и концы, все концы без начал… «А когда наступит завтра, от вчерашнего сегодня не останется следа», помнишь?

Начала не помню. Клянусь тебе! Тогда это было так неважно. Ты – это было неважно. А конец…

В комнате царил полумрак, горела красная лампа. Он печатал фотографии, хотел успеть до её отъезда. И что-то говорил, «важное», наверное, но её это совсем не касалось. А он был увлечён, но потом заметил и сказал грустно, однако, старательно пряча свою грусть: «Опять ты из каких-то глубин. Ну, и как впечатление?» – «Никак». – «Не хочешь поделиться?» – «Нечем. Я – как сосуд без дна: всё, что падает, тут же исчезает, только по стенкам течёт, да и то – не внутри, а снаружи». Ей хотелось поскорее закончить, всё: и разговор, и печатанье, и саму эту встречу. Просто хотелось спать. И как-то не очень верилось, что ему это может быть интересно. Он просто исполнял однажды принятую на себя роль и… пытал, тянул из неё последнее.

«Ты почему-то любишь всё разделять на внутреннее и наружное. Ты придаёшь этому какое-то особое значение?» – «Конечно, в связи с собой» – «То есть? Ты, по-моему, и внутри, как снаружи, и, если б сделать наоборот, ты б ничуть не проиграла» – «Ошибаешься, миленький. Что ты знаешь? Внутри у меня всё изрезано, искорёжено, всё в шрамах! Если б случилось так, как ты говоришь, люди бы шарахались от меня, как от прокажённой, и это было бы справедливо».

И это был последний разговор! О чём говорили! Неправда! Она хотела его спасти! Или себя – от ещё одного шрамика? от царапинки?

Он успел крикнуть только имя и: «Я здесь!»

«Лиза, я здесь!» А потом… всё! дышать-то хотя бы можно? Пошли вы все вон. Надоели, вот что…

Какой тяжёлый, тёмный бред, как эти выси мутно лунны. Касаться скрипки столько лет – и не узнать при свете струны. Кому ж нас надо?…

– Что это вы шепчете?

– Доктор? Как вы подкрадываетесь! Я… молюсь.

– Вы? Это интересно. И о чём?

– Всё, что должно быть, да сбудется – и поскорее! Надоело ждать! – произнесла она замогильным голосом, а в конце рассмеялась.

– Та-ак, – Владимир Николаевич снял очки, повертел их в руках, исподлобья рассматривая её. – Что-то ты стала много улыбаться.

– Так уговор же!

– Какой уговор? Не припоминаю.

Лиза обнаглела окончательно и, как мальчику, лукаво погрозила ему своим костлявым пальцем.

– Ай-я-яй, доктор, нехорошо!

– Ты когда-нибудь будешь называть меня по имени-отчеству?

– А вы когда-нибудь отпустите меня погулять? и переведёте в общую палату!

– Ага, вот как раз по поводу палаты. Тебя ожидает один сюрприз. Спасибо, что напомнила.

…кто зажёг два лика жёлтых, два унылых. И вдруг почувствовал смычок, что кто-то взял и кто-то…

И везде этот кто-то! А я-то его видела – не часто, всего несколько раз. Это было жутко. Нет, сам он совсем не страшный – красивый, молодой и такой нестерпимо уверенный в себе и в тебе – если он захочет. Наглый такой! Всё время со своей улыбочкой и напоминает… я никак не могу понять кого, но что-то очень близкое, нестерпимо знакомое. Кажется, ещё немного, и станет ясно, но я никак не могу, не могу вспомнить, только голова болит, просто раскалывается, если я об этом думаю, точно я нарушаю какой-то запрет. Он не желает быть узнанным, встречается в людных местах, за чьими-то спинами, растворённый в чьих-то улыбках…

– А ты могла бы его нарисовать?

…и всегда он стоял на дороге прощальной – из полуночной смуты, из мути зеркальной выходил с потемневшим лицом.

А если один на один? О, чур меня! Тогда это конец! Я боюсь его. Он дерзок и циничен, но непонятно до какого предела. Ведёт, ведёт за собой через толпу, потом бросит, подстроив какую-нибудь каверзу, а когда кажется, что погибель и нет возврата – неожиданно появится вновь, проявляя великодушие, и спасёт. Но на него нельзя положиться!.. Просто какой-то мальчишка, вечный… Нет, уйти и от него, и от всех. Неужели нельзя хотя бы раз оставить его в дураках? Хотя бы раз, пусть и последний в этой жизни. Последний… Я жгу последнюю свечу. Шепчу последнее проклятье… Да, я не знаю, кто он, но я точно знаю, как его зовут, этого мальчика. У него очень простое имя, всего три буквы. И это… это всё из-за него, это из-за него у меня ничего не получается с другими! Я даже сначала не поняла, что он – не человек. Когда увидела его первый раз…

– А когда это было, Лиза?

Когда-нибудь – наверное, уже очень скоро! – я увижу его так близко, как это уже было однажды… вы знаете, он вдруг вошёл и сел, он был немного пьян и очень весел, и взгляд его из отдалённых кресел пугающе-восторженно блестел…

– Ты очень любишь стихи?

– Я? Люблю?? Стихи??? – она начала безудержно смеяться, и доктору пришлось оставить её в покое.