Читать книгу Стихея - Нана Рай - Страница 3

Убийство потрясло маленький городок настолько, что не проходило и дня, чтобы Мари не услышала чьи-то перешептывания и домыслы. На три дня в Вэйланде наступил траур, наполненный затишьем и тихой печалью.

Полиция дотошно допросила каждого, кто присутствовал на посвящении в студенты. Но никто не видел, что произошло. Новоиспеченная подруга покойной, которую Мари запомнила по клетчатому пледу, твердила одно: они заплутали в лесу и из-за густого тумана потеряли друг друга из виду. Позже она нашла ее повешенной на дереве.

Родители кляли преподавателей за то, что те разрешили студентам шляться в полнолуние в лесу. Конечно же, легенды и байки не заставили себя ждать. Одна из версий гласила, что девушку повесили ведьмы. Но официально постановили, что она повесилась из-за разбитого сердца. Как бы сильно вэйландцы ни ненавидели ведьм, даже они отказывались признавать их существование в реальности.

Мари поняла, что их ненависть к ведьмам – нечто вроде кружка по интересам. В Вэйланде находится клуб инквизиторов, вот и весь секрет. Поэтому к концу первой недели она уже не обращала внимания на их идиотские замашки, к тому же ее мысли были заняты другим. А именно – той незнакомкой, которую она видела в полнолуние. И чем больше Мари об этом думала, тем сильнее ее мучила мигрень.

Мари удобнее обхватила стопку книг, которую ей выдали в библиотеке, и вышла на узкую дорогу, выложенную брусчаткой. С двух сторон теснились двухэтажные каменные дома, навалившиеся друг на друга, как старые выпивохи. С их крыш свисали полотна плюща, и некоторым хозяевам приходилось обрезать зелень, чтобы освободить окна.

Над одной из дверей Мари заметила вывеску в винтажном стиле с черными выжженными буквами.

«Магазин пряностей и трав».

От неожиданности Мари остановилась и невольно огляделась. Она ожидала увидеть гневных селян с вилами. Но, похоже, владельцы не боялись, что их обвинят в колдовстве. Мари пригнулась и вошла в низенький проход. Над головой мелодично звякнул колокольчик.

– Добрый вечер, – тихо позвала Мари, но никто не спешил выйти ей навстречу.

Прилавок пустовал, зато деревянные стеллажи вдоль стен были заставлены товарами, от аромата которых закружилась голова. Баночки с куркумой, паприкой, корицей, скрученной в трубочки… Сушеные пучки мяты, шалфея, лаванды и бесчисленного количества трав, которые Мари узнавала с восторгом и трепетной ностальгией, живописно свисали с потолочных балок.

– Добрый, добрый, – послышалось позади Мари, и она быстро обернулась. – Пришли полюбоваться или хотите что-нибудь купить?

За прилавком появилась женщина, которая словно только что шагнула из портала времени и переместилась в Вэйланд из эпохи хиппи. А еще она чем-то напоминала спаниеля – ощипанные на концах светлые волосы и длинный нос, на который водрузили круглые очки в желтой оправе.

– Пока полюбоваться. – Мари подошла ближе к продавщице. – А вы не боитесь торговать травами в Вэйланде?

Женщина засмеялась:

– Сразу видно, ты только поступила. Нет, деточка, я торгую для туристов, а их манит все колдовское. И коренные жители Вэйланда не такие предвзятые, как студенты. Юношеский максимализм, что поделать… – Она нырнула под прилавок и вытащила пучок сухоцвета с темно-сиреневыми цветочками. – Держи, это подарок. Судя по всему, грядут темные времена. Темнее, чем четыреста лет назад, – зеленые глаза женщины блеснули за стеклами очков.

– Душица? – Мари одной рукой неловко взяла сушеное растение и понюхала. Запах знакомый с детства. Ароматы трав окружали ее до самой смерти матери. – Хороший оберег от злых сил.

– Разбираешься в травах? – восхитилась женщина.

– Немного. – Мари оглянулась на дверь. – Мне пора идти. Зайду, как будет время.

– Приходи, приходи, деточка. Нам есть о чем поболтать. И запомни: меня зовут Тина, – крикнула женщина, но когда Мари повернулась, чтобы ответить, за прилавком вновь было пусто. В напоминание о Тине остался лишь сухоцвет, одиноко лежащий на стопке учебников.

Мари вышла из магазина и благодарно вдохнула свежий воздух, наполненный речной прохладой. После ядреных сочетаний специй и трав, кислород казался еще более свежим, чем раньше. Но она успела отойти лишь на пару домов, как сзади послышался знакомый голос.

– Эй, поэтесса, постой!

Похоже, душица плохо оберегала, потому что возле Мари возник Эллиот. Тот самый фотогеничный парень, от которого она хотела бы держаться подальше.

– Помочь? – Он с улыбкой попытался выхватить у Мари книги, но она увернулась.

– Помоги. Оставь меня в покое, пожалуйста.

– Э, нет, коварная девчонка. Это выше моих сил, – он развел ладонями и шустро забрал у Мари часть учебников. Она лишь успела подхватить пучок душицы, чтобы он не полетел на землю. – А ты знаешь, что нам разрешено скачивать их в электронном виде на планшет? И не надо таскать целую кипу.

– Знаю. Но Айви говорит, что, читая бумагу, лучше усваиваешь материал. И я с ней согласна, – Мари подавила вздох и ускорила шаг. Чем быстрее она вернется, тем быстрее отвяжется Эллиот.

– Твой куратор – Айви? – Его лицо забавно скривилось. – Уверен, она уже рассказала обо мне кучу гадостей. Но поверь мне – это все ложь. Я не душу собачек и не ворую у бабушек вставные челюсти.

Мари подавилась смехом. Узкая дорожка между старинными домами с атмосферой Прованса закончилась, и перед ними вновь вырос угрюмый, скалистый замок.

– Конечно, мы говорим лишь о тебе. У нас ведь нет других тем для разговора, – фыркнула она.

– Не будь злюкой, пупсик, – подмигнул Эллиот.

Мари заскрежетала зубами:

– Пупсик у тебя в штанах, а теперь отдай книги и сделай одолжение – оставь меня в покое, – она почти силой вырвала у него учебники.

– Про пупсика не обидно ни капли, – хмыкнул Эллиот и, захватив пальцами прядь ее волос, легонько потянул на себя. – Пупсик. Я не могу называть тебя по-другому, потому что не знаю твоего имени.

Половина слов Эллиота смазалась и пролетела мимо Мари, потому что внутри нее взорвался ком ярости и все, что она видела – это как его пальцы держали ее волосы.

– Отпусти, – прошипела она.

– Что? – слегка опешил Эллиот из-за смены тона. Но пальцы разжал, и прядь упала тяжелой нитью.

– Никогда больше не прикасайся к моим волосам, – холодно бросила она и отвернулась, пока не наговорила лишнего.

Мари поспешила прочь, прижимая к груди стопку книг и вдыхая эфирный аромат душицы. Она боялась обернуться, боялась увидеть в глазах Эллиота омерзение. Ведь только настоящая ведьма запрещала прикасаться к своим волосам. И в таком месте, как Вэйланд, об этом точно знали.

* * *

Мама бы сказала, что только глупая и недальновидная ведьма могла так отреагировать на поступок Эллиота. Мама бы сказала, что Мари должна была сдержаться, несмотря на то, что каждая ведьма знает: волосы – это святое, в них сила, в них вся колдовская сила. В любом случае, все, что могла сейчас Мари – это додумывать, что бы сказала мама.

Неважно. Главное – никто не должен увидеть какого цвета ее кровь.

Мари наклонилась над раковиной и плеснула холодной воды в лицо, а затем впилась взглядом в собственное отражение. Мария Ребекка Бэсфорд. От столь громкого имени осталась лишь бледная тень, которая вынуждена скрываться среди людей, мечтающих сжечь ведьму на костре. Ее преследовал озабоченный парень, и скоро на голову посыплются проблемы со стороны ревнивой Джорджи. Вроде бы, это и есть жизнь обычного подростка, но вот повесившаяся девушка и исчезновение матери…

Мари протерла лицо и внимательно всмотрелась в темно-карие глаза, которые ей достались от матери. Один в один. Словно на нее смотрит мама. И раздраженно говорит: «Держи себя в руках. Ты же ведьма! Будь сильной. Будь собой…».

– Куда? Куда же ты исчезла? – прошептала Мари.

Полгода назад ее жизнь перевернулась, когда она обнаружила пустую квартиру. Вещи матери лежали на месте, телефон со стертыми кнопками валялся на диване, а на кухонном столе – разлитый кофе. Осколки вишневой кружки были разбросаны по темно-зеленому кафелю, как крупные капли крови. И сломанный дверной замок – вот и все, что ожидало Мари дома. Ни спустя день, ни два, ни три мама не вернулась. Зато в ее жизни возник отец с новой семьей, и тогда все привычное и родное, что Мари знала, исчезло следом за матерью.

Мари вернулась в раздевалку к своему шкафчику, стараясь не вспоминать прошлое, но голова как была чугунной, так и осталась, и даже бодрящий душ не помог. Снаружи опустился густой вечер, и, возможно, вечерняя прогулка в компании Айви помогла бы ей развеяться. Мысль приободрила, и Мари быстро натянула джинсы и хлопковый свитер грубой вязки. Стащила полотенце с влажных волос и расчесала их пальцами.

– Черт… Ну почему я не сдержалась? – пробормотала она, снова вспомнив разговор с Эллиотом.

– Потому что ты – шлюха!

Она не успела отскочить, как Джорджи с необычайной силой схватила ее за волосы и дернула на себя. Мари до крови прикусила губу, чтобы не закричать, и знакомый металлический привкус проступил на языке.

– Думала увести у меня парня на глазах у всех? Знаешь, скольких я уже проучила? Ты не первая, кто переходит мне дорогу и спотыкается!

Джорджи намотала ее волосы на кулак и потащила за собой по холодной плитке. Мари упала на колени, продолжая молчать. Голова горела так, словно с нее сняли скальп.

– Что, нечего сказать?

Джорджи замерла и наклонилась к Мари, чтобы заглянуть в лицо:

– Плачешь?

– Нет, – прошипела Мари и поймала взгляд Джорджи в свой плен.

«Мы можем многое…» – Снова прозвучал в голове голос матери.

С лица Джорджи схлынула кровь, и она испуганно разжала пальцы. Спотыкаясь, она попятилась назад, пока не прижалась спиной к стене.

– Пожалуйста, не надо, – почти жалобно простонала она. Ее кожа посерела, а глаза превратились в огромные впадины.

– Не надо – что? – вкрадчиво поинтересовалась Мари, поднимаясь с колен.

Руки дрожали, а в груди клокотала ярость. Джорджи прикоснулась к ее волосам без разрешения, унизила, причинила боль, и сейчас Мари едва сдерживалась.

– Вот это вот… – промямлила Джорджи и заплакала, закрывая лицо руками.

После ее слов злость внезапно утихла. Мари вздохнула и бросила усталое:

– Проваливай.

Дважды просить не пришлось. Уже через минуту Мари в полном одиночестве села на длинную скамью между шкафчиками.

«Вот это вот», как выразилась Джорджи, возникло у Мари после исчезновения матери. Первый ей об этом сказал отец:

«Не смотри на меня так. Ты словно вскрываешь мои потайные страхи и заставляешь испытывать их все одновременно. Я даже не могу описать то, что чувствую. Твой злой взгляд в точности, как у твоей мамы. Когда мы ссорились, она не могла его скрывать, а я не мог его выносить. Я предпочел бросить семью, лишь бы не испытывать этот ужас снова и снова. И вот сейчас я готов вновь сбежать, только бы не сталкиваться с тобой. Ты никогда меня не поймешь…»

Но Мари понимала. Тот безотчетный ужас, который вызывал взгляд разъяренной ведьмы, способен убить, если его не контролировать. Его может вынести только другая ведьма или колдун. Либо человек, потерявший голову от любви. Джорджи не была ни первой, ни вторым, ни, тем более, третьим. А вот Мари была ведьмой. И после этой стычки за ней точно явятся, чтобы сжечь на костре.

* * *

Мари опоздала на первую лекцию по истории средних веков. Айви прожжужала ей все уши про то, что к занятиям профессора Чейза лучше прочитать весь заданный материал, либо не явиться вовсе.

Он на интуитивном уровне вычисляет не подготовившегося студента. Отыщет тебя в кромешной тьме.

Но получить «неуд» на первом же занятии не так пугало Мари, как узнать в профессоре того самого парня, с которым она столкнулась в день приезда.

«А если узнаю, что с того? Я просто устала после дороги, переволновалась из-за памятника инквизиции, да мало ли что там себе напридумывала. Может, он вообще не существует… Может, это галлюцинации?»

С такими мыслями Мари пришла на лекцию спустя пятнадцать минут после начала и села с самого края возле прохода. В аудитории царил полумрак, а профессор Чейз стоял спиной к студентам и водил лазерной указкой по огромному слайду, который проецировался на стену через проектор.

Мари прищурилась. На экране горела картина, которую она уже видела в коридорах замка. Кажется, «Саул и Аэндорская волшебница»[1]. Сгорбленный мужчина в белой мантии, каким обычно изображали тень пророка Самуила, явился к колдунье, но женщина в ужасе попятилась к каменной статуи, а израильский царь Саул пал ниц перед пророком. И причем здесь средневековье, если картина 19 века?

– Это Аэндорская волшебница из Ветхого Завета, – громко подтвердил догадку Мари профессор и переключил слайд. Теперь на стене горела красивая девушка в сером платье с чашей в руках. – А это Цирцея, дочь Гелиоса, что опоила друзей Одиссея и превратила их в свиней. Несчастная, одинокая женщина… Меня просили начать именно с ведьм, потому что мы учимся в Вэйланде, – со смешком добавил профессор и обернулся.

Луч проектора высветил его лицо, и Мари со стоном сползла ниже под стол. Это был он. Профессор Уильям Чейз. Его взгляд пробежался по лицам студентов, и Мари показалось, что он задержался на ней.

– Знаете, я здесь преподаю второй год, а все равно не понимаю местной зацикленности на ведьмах. Даже ваша учебная программа построена так, чтобы показать ведьм истинным злом, – он вздохнул. – Ладно, переключаюсь, а то меня закидают помидорами. По одной из легенд, – он снова повернулся к картине, – самые знаменитые ведьмы – это реинкарнации Аэндорской волшебницы. Когда Саул пришел к ней и попросил вызвать дух царя Соломона, она выполнила его просьбу. Но в Ветхом Завете умолчали, что колдунья поплатилась за свою помощь. Ее сожгли. Напоминаю, что это только легенда. – Профессор включил лампы и погасил проектор.

Яркий свет ударил по глазам, и студенты недовольно поморщились.

– А теперь вопрос: что связывает Аэндорскую волшебницу и Цирцею? – профессор уселся на край стола и скрестил руки на груди. На этот раз он был только в белой рубашке, хотя Айви шутила, что Уильям Чейз родился в джемпере.

По залу пронеслись перешептывания, но никто не рискнул поднять руку.

– Ну же! Все логично. Считайте, что я чуть раньше уже ответил на вопрос.

Профессор Чейз вздохнул, когда молчание затянулось. Он снова пробежался взглядом по рядам, и на этот раз Мари не показалось: его глаза почти что впились в нее.

– Мисс…? Да, да, вы, в чудесном зеленом свитере.

Это вообще-то был цвет морской волны, но Мари придержала язык.

– Мисс Бэсфорд.

– Замечательно. А по имени?

– Мария.

– Мария, – повторил за ней профессор Чейз, словно пробуя ее имя на вкус. Судя по улыбке ему понравилось. – Как вы считаете, что общего между этими двумя колдуньями?

– Потому что Цирцея – реинкарнация Аэндорской волшебницы, – сухо ответила Мария.

– Браво! – он захлопал в ладоши. – Может быть, вы сталкивались с этой легендой раньше и расскажете, для чего сжигали ведьм?

Мари мысленно вздохнула. Она не читала книг, которые профессор задал к первой лекции. И если она скажет «нет», а там говорится про эту легенду, то это скажется на ее отметке. Но, если получится наоборот, то у остальных появится лишний повод подозревать ее в колдовстве. В принципе, хуже уже не будет. После косяков с Джорджи и Эллиотом…

– Слышала, – решилась Мари и увидела, как брови профессора Чейза поползли вверх.

Ну, вот. Он не ожидал, что она знает, но отступать поздно.

– Продолжайте.

– По легенде существуют тексты, вырезанные из Ветхого Завета. В них говорится, что из праха ведьмы можно сделать целебную мазь, которая заживляет любые раны, как физические, так и душевные. Панацея от всех болезней, – Мари старалась не обращать внимания на косые взгляды. Кто-то из студентов остервенело листал книгу про инквизицию, но, видимо, в ней подобной информации не содержалось. Конечно, они ведь не ходили на шабаши со своими матерями.

– Браво! – профессор Чейз даже не пытался скрыть изумление. – Вы первая, кто ответил на этот вопрос. Браво. А скажите, Мари, вас ничего не смущает в этом факте? На одной чаше – ведьмы, на другой – целебная мазь. – Он перевернул руки ладонями вверх и изобразил весы.

На его лице читалось откровенное восхищение. Глаза блестели, а на губах блуждала теплая улыбка. Мари почувствовала, что у нее горят щеки.

– Смущает. Не понимаю, как истинное зло может спасать чужие жизни?

– Согласен. Что ж, таким коварным образом устроено многое в нашей жизни. Добро и зло тесно связаны, и, изучая историю, мы увидим это переплетение на примерах. Мисс Бэсфорд, задержитесь после лекции, а сейчас продолжим изучать ведьм.

И профессор Чейз снова погасил свет с помощью пульта и включил проектор. Темнота вовремя скрыла разгоревшееся лицо Мари и спасло ее от любопытных взглядов. Но не спасет в будущем. Мари вовсе не жаждала задерживаться после лекции и, тем более, находиться в аудитории наедине с профессором. Она хотела быть ниже травы, тише воды, но где бы она ни появилась, приковывала к себе всеобщее внимание. А как иначе…

«Знаешь, почему многих ведьм так быстро распознавали? Очень сложно скрывать ведьминскую суть. Она искрится в наших глазах, звучит в нашем голосе, управляет нашими эмоциями. Да, можно все отрицать, но ведьмы все равно будут выделяться из толпы. Сейчас ты еще слишком мала и не понимаешь. Но когда вырастешь, все изменится, и ты вспомнишь мои слова».

«Все изменилось, мама. Очень быстро».

Остаток лекции Мари молчала, игнорируя вопросы профессора Чейза, а он будто и забыл о ее существовании. Изредка она делала записи и параллельно прикидывала, как бы успеть сбежать раньше всех. Но стоило прозвенеть звонку, как профессор тут же повернулся в ее сторону и с улыбкой махнул, подзывая к себе.

Мари спустилась к нему, напряженно прижимая к себе учебник с тетрадью. Профессор Чейз складывал свои конспекты в черную папку, и вблизи казался Мари еще красивее, чем издали. Сердце гулко забилось в груди. Ее окутал морской аромат, от которого закружилась голова.

– Многие студенты предпочитают планшеты, – заметил профессор Чейз и кивнул на ее учебник.

– Вы не первый мне это говорите, – Мари старалась говорить спокойно, но голос скрежетал, будто ржавое железо.

– Верю. Скажите, мисс Бэсфорд, откуда вы знаете эту легенду? Она очень редкая.

– Не знаю, наверное, наткнулась в интернете, – солгала Мари.

Она отступила, надеясь, что так ей будет спокойнее, но волнение продолжало дрожью охватывать тело. Мари сосредоточилась на груди Уильяма, лишь бы не смотреть ему в глаза. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, и она заметила старинный перстень на серебряной цепи, который висел на шее профессора. И странное чувство дежавю волной прокатилось по спине.

– Хм, сомневаюсь. Ну, раз не хотите говорить, не буду настаивать. Что-то мне подсказывает, Мария Бэсфорд, что вы еще удивите меня, и не раз.

Мари вздохнула и через силу посмотрела на него. В синих глазах Уильяма таилось нечто загадочное. То, что Мари не могла описать. Как не могла дать объяснение своим чувствам к нему.

– Я могу идти? – охрипшим голосом спросила она, и профессор кивнул.

Мари бросилась вон из аудитории и только в коридоре прижалась спиной к стене, шумно выдохнув. Она должна прийти в себя, иначе вся ее размеренная жизнь, которую она бережно выстроила после исчезновения матери, превратится в пепел.

* * *

Сколько лет прошло? Пятьдесят три, пятьдесят пять или девять? Время слилось в один бесконечный день, и иногда он терялся в годах. Весна сменяла зиму, а осень – лето. Когда становилось невыносимо, он уезжал в другую страну, менял привычки, менял облик и снова пытался вернуть вкус к жизни. Иногда не помогало и это, и тогда он в очередной раз пытался покончить с собой. Но кроме боли попытки умереть ему ничего не приносили. Только раны, которые затягивались в течение пары дней, оставляя на память новые и новые шрамы. Однажды он отчаялся настолько, что нашел палача, чтобы умереть через гильотину. Не смог – лезвие затупилось о его шею. И неважно, сколько крови он потерял. Раны затянулись. Душевная боль осталась.

Это его проклятье, и он будет нести его до скончания времен. По сравнению с вечностью он еще младенец, ему всего лишь триста пятьдесят лет. Но в этой вечности был один человек, благодаря которому он еще не потерял надежду и человечность. Девушка. Любовь всей его долгой тоскливой жизни.

Он со вздохом открыл потертую от времени шкатулку из красного дерева и достал оттуда заламинированную вырезку из американской газеты одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года. На ней была запечатлена девушка с короткими светлыми волосами, которые вились вокруг острого лица, будто ангельский нимб. На черно-белой фотографии не разглядеть ее чарующих карих глаз. Но он помнил их цвет наизусть. Помнил, потому что буквально сегодня, спустя пятьдесят девять лет, он вновь в них заглянул.

Каждый раз она немного другая, и все же это она.

Сердце защемило, и он провел дрожащими пальцами по заголовку статьи.

«Известная поэтесса Люсинда Гилл покончила с собой».

Он не смог предотвратить ее самоубийство, не смог. Он столько раз ошибался, но самую главную ошибку допустил в одна тысяча шестьсот девяносто втором году. И он расплачивается за нее до сих пор.

* * *

Покатая крыша филиала Вэйландского университета сверкала в лучах солнца. Футуристичное здание так разительно отличалось от замка, что первые минуты Мари не могла пошевелиться от восторга. Филиал напоминал воздушное безе серебристого цвета. Люди, как маленькие фигурки на витрине, сновали за стеклянными стенами, и казалось, что сейчас придет великан и заберет свой игрушечный домик.

– Посторонись!

Мари едва успела отпрянуть, когда мимо нее по дорожке, выложенной песочного цвета брусчаткой, пронесся парень на скейтборде. У него в руках была стопка университетских газет, а ещё он задорно выкрикивал, привлекая внимание:

– Семь повешенных черных кошек! В Вэйланде продолжают твориться безумства! Неужели грядет конец света?

Студенты провожали его удивленными взглядами, и лишь немногие покупали газеты. Большинство лезли в профиль газеты в интернете.

– Теперь еще и кошки? – пробубнила Мари, поднимаясь по широкой лестнице.

В фойе ее встретили стены лаконично серого цвета, украшенные абстрактным искусством. Картины с геометрическими рисунками, статуи – смесь античности и современности.

Мари нашла на плане актовый зал и поспешила подняться на второй этаж, но не увидела ожидаемого столпотворения. На дверях висел одинокий плакат с призывом попробоваться на роль главной героини – ведьмы, и, видимо, этого уже было достаточно, чтобы отпугнуть желающих.

Мари осторожно отворила бежевые двери и заглянула внутрь. Зал как зал. Ровные ряды невзрачных сереньких стульев, сцена нейтрального кремового цвета. По ней сейчас носилась Моника и, судя по ее крикам, дела обстояли плохо:

– Черт бы побрал этого анонимного автора! Зачем он написал сценарий про ведьму? Нельзя было сделать главную героиню феей, ну, или гоблином, на худой конец?! Никто не хочет, никто! Придется самой играть… – и она понуро уселась на край сцены.

– У тебя уже есть роль, и ведьма из тебя так себе, – фыркнула Айви. Мари заметила ее рыжую макушку в первом ряду. – О, а давай предложим Джорджи?

– Древняя в роли ведьмы? Скажешь тоже! – отмахнулась Моника, но потом все равно захохотала. – Конечно, я бы не отказалась на это посмотреть.

– Кто такие эти Древние? Уже который раз слышу, но все забываю спросить. – Мари с щелчком закрыла за собой двери и подошла к девушкам. Ее шаги эхом разносились по пустому залу. Последующий визг Моники оглушил Мари и прокатился по потолку звуковой шаровой молнией, если такие вообще бывают.

– Ты пришла, пришла, пришла! О, Боже, Айви! У нас есть ведьма, слава богу, есть ведьма, – и Моника с облегчением распласталась на сцене.

Ее фраза про ведьму резанула по ушам, но именно за этим Мари и пришла. Если она будет играть ведьму, то ее замашки можно будет списать на сценический образ. Самый лучший вид маскировки – это быть на виду.

– Ничего себе реакция, – Мари смущенно заправила волосы за уши.

– Приветики, Мари, – Айви улыбнулась. – Ты не представляешь, как мы рады, что ты все-таки решила присоединиться к нам! Монику уже силы покинули, – засмеялась она, кивая на обездвиженное тело подруги.

– Я ведь только зашла. Разве не надо… эм-м… сцену сыграть? Отбор пройти?

– Умоляю тебя, нам даже выбирать не из кого, разве что нас осаждает толпа глухонемых невидимок, – оживилась Моника и спрыгнула со сцены. Покопалась в большой мятой сумке и достала рукопись: – Сейчас дам тебе сценарий, а послезавтра первая репетиция.

– А если я абсолютный бездарь и испорчу вам весь спектакль?

– Не привирай. Мы видели, как ты читаешь стихи на посвящении в студенты. Так что с актерскими данными проблем точно нет, – подмигнула Айви.

– Видели? – Мари на секунду зависла.

Айви, заметив ее ошарашенный взгляд, достала из сумочки смартфон и открыла видео:

– Вот. Какой-то первокурсник вчера выложил. Видимо из-за… кхм, – она закашлялась, – из-за той трагедии он забыл про твое выступление, но вчера реабилитировался. Детка, ты бесподобна!

– О, нет! – простонала Мари, не в состоянии оторвать глаз от видео, на котором она, словно богиня войны, пылает взглядом и декламирует огненную поэму. Она вернула телефон и обессилено упала в кресло. – Удачное начало года.

– Забей, все круто! Хоть какая-то радость, а то смерть на смерти. Сначала та бедняжка, теперь придурки повесили семь черных кошек… – Айви поежилась. – И фиг бы с ним, но у всех кошек есть хозяева, а это значит, неизвестный чел за одну ночь проник в семь жилищ, выкрал кошек, которые, между прочим, сдачи могут дать, причем нехило так, и повесил их на заборе каждого из домов.

– А, да, я слышала что-то похожее, – нахмурилась Мари.

Семь черных кошек? На ум вновь пришла таинственная незнакомка. Через пару недель очередное полнолуние, неужели она снова явится Мари?

– Давайте не будет о грустном, – вклинилась в разговор Моника. – Я так рада, что нашла главную героиню, что больше не хочу печалиться. А то сначала меня профессор Баркли ошарашил тем, что мы будет ставить сценарий какого-то анонима, затем бесконечные поиски ведьмы… Скоро бал, надо поторопиться.

– Да уж, были готовы даже Древнюю звать на роль, – захохотала Айви, и Моника присоединилась к ее смеху.

– Кстати, кто такие эти Древние? – повторила Мари.

– А, это прямые потомки Вэйландских инквизиторов, – объяснила Айви. – Тех, кто заправлял в Вэйланде инквизицией в семнадцатом веке. Они не были священниками, так что плодились, как и все смертные. В наши дни потомков осталось немного, может семь-восемь. В университете Джорджи такая одна. Так что она у нас вроде знаменитости. Потомственный инквизитор, хотя, что здесь почетного, сложно сказать. Но это помогло ей захомутать первого красавчика.

– Ох, да… – вздохнула Моника и прижала к груди сумку, из-за чего та смялась еще больше. – Кстати, удивительно, что они до сих пор не сошлись.

– Бывает, холодная война между ними затягивается, – фыркнула Айви и встала. – Но, может, пойдем в кафе и расскажем Мари, что мы хотим от нее увидеть в спектакле? Как тебе идея?

– Хорошая, – согласилась Мари. Пальцы на автомате перебирали страницы, но мысли унеслись далеко.

Инквизиторы. Прямые потомки. Что бы сказала на этот счет мама?

Мари поежилась и на секунду прикрыла глаза. Она прекрасно знала ответ.

* * *

США, 1963 год

– Ты люби меня непокорную,

Взгляды, вздохи мои лови.

Наши встречи тайком позорные,

Скрой под слоем гнилой листвы.

Полюби ты меня безвольную,

Мне для счастья нужны мечты.

Мысли черные, мысли крамольные,

Заглуши во мне, заглуши!

Полюби меня вечно разную,

Недостатки мои потерпи.

И тогда подарю любовь адскую,

О спасении ты не вопи…

Публика бурно зааплодировала, и стройная, как колос пшеницы, поэтесса сделала кокетливый реверанс. Светлые кудряшки на голове и белое платье расшитое бисером делали ее похожей на безе. Сладкая, воздушная девушка.

В литературном салоне, где собралась самая разношерстная публика, от газетного писаки до маститого автора, она выделялась, как яркая звезда посреди белого дня.

– Браво, Люсинда! – выкрикнул низкорослый мужчина в ядовито-зеленой жилетке, которая едва застегивалась на необъятном пузе. – Читает свои дрянные стишки и искренне верит, что ею восхищаются, – шепотом добавил он. – Знала бы она, что на самом деле восхищаются ее богатым папочкой, который готов финансировать безумные затеи дочери. Даже издание ее низкопробного сборника. «Сосуды»! Черт возьми, это ж надо такое название придумать!

– А по-моему, в вас говорит зависть, мистер Руг, – заметил молодой мужчина в бежевом костюме, для ушей которого и предназначалась презрительная тирада. – Стихи Люсинды Гилл издают, декламируют и любят. А ваши повести отказались печатать даже за деньги, – усмехнулся он.

Черные волосы вились на концах, а синие глаза смотрели прямо и дерзко. Такой взгляд мужчины бы назвали наглым, а женщины раздевающим. Этому парню явно все было нипочем – особенно мнение общественности.

– Ну вы и наглец, мистер Блэк, – вспыхнул Руг.

– А вы оправдываете свою фамилию[2]. Жулика видно по глазам, – хмыкнул Говард Блэк. – И не забудьте, я – журналист в престижной газете и могу сделать так, что даже те рассказы, которые вы умудрились издать, никто читать не будет.

С этими словами он отошел от мистера Руга, явно опасаясь, что тот лопнет от переполняющей его ярости. Говард быстро отыскал в толпе Люсинду Гилл и, лавируя между официантами и высокими вазами с благоухающими цветами, подошел к ней со спины, надеясь остаться незамеченным.

– Прошлым летом мы отдыхали с отцом в Греции. Незабываемое путешествие! Афины просто город вдохновения. Эти улочки, старинные церкви, некрополь и акрополь! – восторженно щебетала Люсинда. Бисерная юбка покачивалась в такт ее плавным движениям.

Говард прислонился к стене и скрестил руки на груди, изо всех сил стараясь не выдать волнения. Хотя он все равно явился на ее выступление, а значит, проигрывал эту битву. Говард не должен был быть здесь. Хватило их прошлой встречи, после которой он решил, что нет, он не станет портить ей жизнь. Не в этот раз. Люсинда Гилл будет жить долго и счастливо. Хотя бы один раз.

А эта встреча станет прощальной. Он просто в последний раз посмотрит в ее теплые, шоколадные глаза и… исчезнет.

Словно прочитав его мысли, Люсинда обернулась. На ее лице тот час расцвела чарующая улыбка, и она быстро вырвалась из круга почитателей.

– Говард Блэк! Не передать словами, как я рада вас видеть! Пришлось даже просить папу разыскать вас и заманить на эту вечеринку, а то вы слишком хорошо от меня спрятались, – пожурила его Люсинда.

Кто-то сел за стоявший в углу рояль, и по залу разлилась лёгкая джазовая мелодия «Одинокая леди».

– И как же вы меня заманили сюда? – Говард нервно сглотнул.

Так тяжело было смотреть в ее лучистые глаза и знать, что видишь их в последний раз. По крайней мере, в этой жизни.

– Папочка разместил объявление о моем выступлении в газете «Все времена». Ставлю сто долларов, вы его видели, – лукаво подмигнула Люсинда и подхватила Говарда под руку. – Прогуляемся? Здесь так душно.

Говард криво улыбнулся и позволил увести себя во внутренний дворик. От ее легкого прикосновения к рукаву пиджака по его телу пронеслась волна мурашек.

В летнем сумраке дышалось легче, чем в замкнутом пространстве. Но рядом с Люсиндой сердце все равно сдавливало от невыносимой боли. По его груди словно водила скальпелем неопытная рука, срезая кожу.

– Почему вы сторонитесь меня, Говард? Я еще в прошлый раз дала вам понять, что вы мне нравитесь, – Люсинда смотрела на него без тени улыбки.

Как всегда прямолинейная и упрямая. Ее взгляд пронзал насквозь, от него лихорадило и становилось не по себе. Он никогда не менялся. И все же Люсинда была другой.

– Мы столкнулись с вами на вечеринке Бакстеров? У его жены был день рождения, – задумчиво произнес Говард, делая вид, что старательно вспоминает. На самом деле в памяти отпечатался каждый миг. – Перекинулись парой ничего не значащих фраз. С чего вы решили, что вы мне нравитесь?

– Перестаньте увиливать, мистер Блэк. Вы почувствовали то же самое, что и я, – серьезно сказала Люсинда.

Как больно разбивать сердце, когда вместе с ним разбивается и твое? Говард стиснул зубы и медленно высвободил свой локоть из ее хватки.

– Люсинда, вы ослепительная женщина. И да, я захотел с вами переспать. Если вы тоже почувствовали желание заняться со мной ни к чему не обязывающим сексом, тогда зачем мы тратим время? Я приехал на машине, – он криво улыбнулся, в то время как Люсинда мертвенно побледнела.

– Вы лжете, – прошептала она.

– Нет. Уж поверьте, я сюда не ваши стишки пришел слушать, – раньше, чем Говард опомнился, сорвались с губ слова завистливого мистера Руга.

Люсинда отшатнулась и зажмурилась, но из ее глаз все равно брызнули слезы.

– Я вас ненавижу! – выкрикнула она и бросилась обратно в дом, оставив Говарда наедине с гнетущими мыслями.

Ему мгновенно опротивел пустой и неприветливый двор с полуголыми деревьями.

«Я вас ненавижу!»

Ее голос эхом звучал в голове.

«Что ж поздравляю тебя, Говард. Ты добился чего хотел».

Надо было уходить, но ноги будто приросли к земле. Время снова перестало существовать.

– Мистер Блэк, – окликнул Говарда обладатель низкого, хриплого голоса, вернув реальность, и он неохотно повернулся к незнакомцу, – я отец Люсинды, она рассказала мне о том, что между вами случилось.

Мистер Гилл выглядел, как наседка над цыплятами. Полный, а вместо пристойной прически копна курчавых седых волос. Почтенный мужчина, от напоминал крестного отца мафии. Черный мешковатый костюм подчеркивал его дородную фигуру. Да, он очень поздно стал отцом. Явно не ждал, что у него появится красавица-дочь. И сейчас смотрел на Говарда так, словно хотел вцепиться ему в глотку.

– В том и дело, мистер Гилл, что между нами ничего не произошло, – устало вздохнул Говард. – Я – не очередная игрушка вашей дочери. К сожалению, по-другому она не понимает.

– Люсинда привыкла получать то, что хочет, – упрямо возразил мужчина и выпятил нижнюю челюсть.

– Что ж, рано или поздно она столкнулась бы с разочарованием. Всего хорошего, мистер Гилл, – Говард вежливо склонил голову в прощальном кивке и пошел прочь.

– Не смейте ей отказывать! Ее сердце не выдержит! – прогремел отец Люсинды.

Говард на секунду притормозил, но потом продолжил идти. Они не понимали, почему он так поступил. И видит Бог, Говард не понимал тоже…

* * *

США, 1963 год

Темно. Ее никто не видел. Даже одинокие машины проезжали мимо, освещая ее желтыми фарами, но никто не остановился. Она была совершенно одна на мосту «Золотые ворота»[3]. Люсинда перегнулась через перила и заглянула в темные воды пролива, в которых отражались лишь отблески тусклых фонарей.

Один шаг – и больше не будет проблем. На этот раз отец ее не спасет. Больше никто и никогда не разобьет ей сердце.

Люсинда зарыдала и упала на колени, обняв железные столбы. Почему ей так больно жить? Почему она не может просто забыть Говарда Блэка? Почему она так несчастна?..

* * *

США, 1963 год

Пустые бутылки из-под виски захламили кофейный столик перед продавленным диваном. На нем лежал полуобнаженный человек, и по карте из шрамов на его спине можно было догадаться о нелегкой судьбе. Под лопаткой виднелось пулевое ранение, удары плетью оставили рваные полосы, правый бок когда-то был пробит кинжалом, а под темными волосами вдоль шеи тянулся тонкий, побледневший спустя долгие годы шрам.

Говард со стоном приподнялся на локтях и сел. Сквозь криво задернутые занавески солнце било ему прямо в глаза. Он тут же сморщился и отвернулся. Взгляду попалась раскрытая на середине газета. Один лист был залит виски, но самое главное осталось нетронутым. Фотография юной поэтессы Люсинды Гилл с того самого вечера, на котором Говард разбил ей сердце.

– Не-е-ет… – то ли всхлипнул, то ли простонал он.

Люсинда прожила так мало, а ведь Говард сделал все, чтобы ее жизнь не оборвалась. Но он ее не уберег. Вновь.

– Я больше не могу, – он откинулся на диван, и его плечи задрожали от рыданий, – не могу! – вдруг заорал он, но в пустой квартире ответом ему послужило лишь одинокое эхо.

«Люсинда Гилл бросилась с моста в минувшую пятницу. Девушку не успели спасти. Ее отец отказывается давать комментарии о самоубийстве дочери».

Строки из статьи бились в голове друг о друга. Где-то внутри теплилась надежда, что все еще можно изменить. Но это была ложь. Говард в аду, и он никогда из него не выберется.

– Я ненавижу тебя, Мелисса… – прошептал он и потянулся к последней бутылке виски, на дне которой плескались остатки алкоголя.

* * *

Смерть в полнолуние.

Элизабет прикрыла на минуту глаза, пытаясь взять под контроль желание что-нибудь разбить. Она не думала, что новый учебный год начнется со смерти. Да и еще в полнолуние. Черт возьми!

Элизабет ударила ладонью по окну, за которым пожелтевшая листва деревьев скрывала от нее реку.

– Все хорошо, все хорошо! – прошептала она, но обмануть себя не получилось.

Смерть в полнолуние означала лишь одно – в Вэйланде появился некто, запустивший доселе спавший механизм проклятья. А именно – ведьма.

Внутри Элизабет медленно разгоралось пламя. Вэйланд – ее дом, ее крепость. Она не позволит злу запустить в него свои щупальца.

Она вернулась за рабочий стол и вытащила из ящика ксерокопию дневника Люциуса Берггольца. Оригинал был настолько старинным, что хранился под стеклом в архиве Вэйландского филиала. Там были созданы все необходимые условия для продления жизни ветхих страниц. А Элизабет предпочитала пользоваться ксерокопией, которую не жалко перечитывать и мять, а также оставлять пометки между неровных строчек.

Если бы в течение почти четырехсот лет род Берггольц сохранил мужскую линию, то Элизабет сейчас бы носила эту фамилию, а не Кэрролл. Но ее утешало, что в душе она была самая настоящая Берггольц. Потомок человека, который положил начало инквизиции в Вэйланде и основал тайное общество «Sang et flamme». Элизабет и есть сердце Вэйланда.

Она пробежалась глазами по черно-белым страницам, на которых мелкий несуразный почерк несколько веков назад вывел слова старо-английского языка. Когда она читала дневники Люциуса в первый раз, то поняла лишь малую часть. Расшифровать весь дневник потребовало много времени. Но оно того стоило.

Элизабет открыла нужную страницу и с содроганием прочла подчеркнутый красной пастой абзац: «Стихея вернется. Не знаю, сколько пройдет лет или десятилетий, а может, и больше… Надеюсь, на моем веку мне ее уже не встретить. Но она вернется в Вэйланд. И горе тому Берггольцу, кто вступит с ней в схватку. Горе всем жителям Вэйланда, ибо зло, истинное зло возвращается не для того, чтобы снова уйти. Оно возвращается, чтобы остаться. Навсегда».

Элизабет протерла взмокший лоб и нажала на кнопку акселератора:

– Приведите ко мне Метаксаса. Срочно! У меня для него новое задание.