Читать книгу Желтые тюльпаны - Натали Митчелл - Страница 2

А началось все с того, что я решила продать книги из нашей домашней библиотеки. Продать все до единой, и хотя бы на этом заработать на первое время, если уж престижная работа больше не ожидала меня ни сейчас, ни хоть сто лет спустя. После того, как я поставила жирный крест на будущей учебе в колледже. Нельзя сказать, что я мечтала об учебе днем и ночью, но это как-то само собой подразумевалось и мной, и отцом.

Если бы отец был жив… Если бы три месяца назад он не помчался поздним вечером под проливным дождем спасать меня… Если б у моей машины не заглох мотор в тридцати милях от города… Если бы я вообще осталась дома в тот день, а не полетела черт знает куда, чтобы развеять свою обиду на Джун…

Джун – это моя мачеха. Ей всего двадцать шесть, а мне девятнадцать, так что можете представить, какие дочерние чувства я к ней питаю. Довольно банальная ситуация, и мне всегда было как-то неловко за отца, что он, при всем своем потрясающем уме и таланте, влип в такую пошлую историю, и втянул в это меня.

Больше всего мне теперь хочется свалить на Джун вину за все то страшное, что случилось в нашей жизни в тот день, когда мы с ней поссорились далеко не в первый, но в последний раз, и отец…

К сожалению, даже все то глубочайшее презрение, какое я питаю к этой белокурой, пустоголовой пышке, первоначально взятой в наш дом в качестве кухарки, и только этого места и заслуживающей, не позволяет мне быть несправедливой настолько.

Если б только Джун могла на секунду представить (сомневаюсь, правда, что у нее имеется воображение, хотя бы в зачаточном состоянии!), что отец может погибнуть, она вела бы себя в тот день тише воды. Но ни у кого из нас не возникло ничего похожего на предчувствие, не было никаких вещих снов, и все случилось, как случилось. И теперь на всем, что я называла своим будущим, пришлось поставить крест.

Не только на учебе в колледже, она была далеко не главным, я даже еще не выбрала, где собираюсь учиться. Собиралась… Но крест был поставлен на всем хорошем, что составляло мою жизнь, и что я не прочь была бы взять в завтрашний день: на утренних полусонных поцелуях, когда мы стукались чашками с кофе так, словно это были бокалы с вином; на веселой Рождественской возне в разных комнатах – а потом на цыпочках к елке; на книгах, которыми мы обменивались с отцом: «Вот эту – обязательно!»

Теперь мне некому было говорить это, некого было целовать и одаривать. Джун? Господи, да я видеть ее не могла! Самое смешное, что, оставшись вдвоем, мы больше ни разу не поссорились. Нам нечего и некого было больше делить. Та ссора оказалась последней. Из-за чего она произошла? Этого я уже не помнила.

Теперь мы вообще старались встречаться, как можно реже. Если я слышала, что она позвякивает посудой на кухне и напевает своим фальшивым голоском какую-нибудь идиотскую песенку с текстом из двух слов, одно из которых «детка», то могла выжидать до тех пор, пока желудок не начинал ссыхаться от голода. Похоже, и она избрала ту же тактику, потому что стоило мне засесть на кухне с книжкой и чашкой кофе или тарелкой хлопьев, Джун даже на пороге не возникала.

Хотя обе мы понимали, что нам все же необходимо встретиться лицом к лицу, обговорить наши тухлые финансовые дела, и решить, как быть с домом… То есть понятно было, что его придется продать, не можем же мы продолжать жить вместе, но когда это начать и к кому обратиться, мы так до сих пор и не решили, хотя прошло уже… Господи, целых три месяца!

Как раз начался июль, когда я объявила распродажу своих книг. Теперь я понимаю, что это был своего рода жест отчаяния, этакое интеллектуальное самобичевание. Я обязана была наказать себя сиротством еще большим, чем то, в которое и так погрузилась. Мы с отцом не могли жить без книг, что ж, я лишу себя этого, раз он остался без них, без меня, без всего вообще…

Я не тронула только написанных им самим, их было тринадцать, специально пересчитала и подумала: «Как тут не стать суеверной…»

Кроме всего прочего, мне еще хотелось продемонстрировать Джун, что у меня действительно совершенно нет денег, хотя, признаться, отец оставил мне один очень важный документ, о котором она не подозревала. Но я боялась продавать его даже ради учебы в колледже. Это был мой неприкосновенный запас на черный день.

Честно говоря, я сильно сомневалась, что в нашем тихом, полусонном районе отыщется хоть один человек, готовый вместо гамбургера купить книгу. Тем более, старую, но еще не настолько древнюю, чтобы кичиться ею. Может, как раз надежда на это и дала мне сил устроить это мучительное представление, которое должно было закончиться ничем… Все мое так и останется со мной, но я сделаю этот жест.

Как бы то ни было, я вытащила из дома все, что мы с отцом скопили за долгие (его!) и скудные (мои) годы. Это были наши сокровища, наши друзья, члены нашей семьи, лишенной матери, которую я почти не помнила, и лицо ее знала только по фотографиям. Это было светлое в окаймлении темного, тонкое лицо женщины, познавшей истинное счастье.

Отец говорил, что лучшие героини в его книгах – это всегда она, даже если у них другой цвет волос, и они круглолицы и смуглы. И я ему верила, хотя он и не скрывал от меня своих периодических увлечений. Но подружки менялись, а свет в его романах и новеллах оставался, и я знала, что это моя мама…

В общем, уселась я прямо на траве в окружении своих друзей, которых собиралась предать и продать, и подумала о том, что во мне должно быть нет этого света, иначе не решилась бы я на такое. День был для июля совсем не жаркий, и вполне можно было высидеть хоть до вечера, особенно, если Джун притащит мне что-нибудь перекусить. Попросить я ее, конечно, не попрошу, но вдруг она сама догадается? Хотя, вряд ли.

Чтобы скоротать время, а заодно и достойно проситься со своими любимцами, я открыла том Сартра, и решила, что эту книгу точно никто не купит, здесь ведь нет ни роковых страстей, ни кровавых убийств. И тут же поняла, что если исходить из этого, то мне вообще ничего не удастся продать, потому что наша библиотека обходилась без любовных романов и детективов.

Время шло, солнце лениво переползало с выцветших матерчатых переплетов на глянцевые обложки, а ко мне не подошел пока ни один человек. Хотя бы ребятишки из любопытства подбежали, я подарила бы им что-нибудь Майна Рида. Правда, они могли еще и побрезговать взять такое старье. Решили бы, что я принимаю их за нищих, и обиделись бы.

Я уже прикидывала, сколько времени мне понадобится, чтобы затащить все книги обратно в дом, и расставить по полкам, когда раздался голос:

– Вы продаете все это?

Я подняла голову. Человек, задержавшийся возле моей распродажи, остановился так, что закрыл собой солнце, и это почему-то заставило меня напрячься, хотя я не особенно суеверна, и не листаю по утрам сонники. Но тут что-то дрогнуло во мне. В первый момент мне даже показалось, что мы знакомы… В следующий я подумала, что он на кого-то похож… На кого?

– Нет, я вынесла это просушить, – вырвалось у меня.

Вечно меня тянет съязвить, даже когда собеседник еще не успел ничем разозлить меня.

Он вопросительно поднял брови, и тогда меня неудержимо понесло:

– Вчера над нашим домом разразилась ужасная гроза. Только над нашим домом, представляете? Слыхали о таком когда-нибудь? Молнией насквозь пробило крышу, и вода полилась прямо в библиотеку. Не поверите, но книги просто плавали по комнате!

– Вы – дочь Джеффри Халса?

Мне мгновенно расхотелось паясничать. И потянуло встать, но я этого не сделала.

– Вы знали моего отца?

Сейчас я уже разглядела, что парень совсем молод, года двадцать два, не больше, но отец иногда общался с начинающими писателями. Он говорил, что это помогает ему не забывать свою юность.

– Нет, – ответил он.

Сожаление, прозвучавшее в его голосе сразу расположило меня к нему, и я уже пожалела, что показала себя такой дурой с самого начала.

– То есть я-то его давно знаю. Ну, как писателя. А он-то меня, конечно, нет.

– Почему же – конечно?

– Да разве ж он стал бы со мной знакомиться! Такой человек… Я же просто читатель, и никто больше. Парень, которому нравятся его книги.

– А с кем же еще общаться писателям, как не с такими вот парнями?

Он отозвался не очень уверенно:

– Ну, с равными себе.

– С писателями? – я рассмеялась. – Сразу видно, что вы не с одним не встречались лично.

– Точно, – признался он. – Так вы, правда, его дочь?

– А как вы догадались?

– Ну, у вас такая фантазия, – он одобрительно хмыкнул. – Молния, книги плавают… Это ж вы не заготовили, да? Прямо с ходу выдумали?

Я самодовольно улыбнулась:

– Он всегда называл меня фантазеркой.

– А вы тоже книжки пишете?

– Я? – мне сразу стало обидно за себя. – Нет, я только читаю, как и вы.

– А почему так?

Он все переминался рядом со мной, не решаясь присесть, будто великая тень отца лежала между нами. Я похлопала по траве:

– Садитесь. Разве вы не слышали выражения, что на детях гениев природа отдыхает?

– Не похоже, чтобы она отдыхала на вас…

Устроившись рядом, он вытянул ноги, и его огромные кроссовки едва не снесли одну из стопок. Он тотчас же поджал ноги.

– Извините.

– Да ну, бросьте! Все в порядке, можете попинать. Это же не его книги…

– Я вижу.

Я всмотрелась в его до красноты обгоревшее на солнце, круглое лицо. Оно все еще казалось мне знакомым, но я не была уверена.

– А вы откуда? Я вас раньше здесь не встречала. Кажется…

– Точно не встречали. Я в вашем городке, можно сказать, проездом.

– Как это – можно сказать?

– Ну… – он явно замялся, и даже слегка покраснел. – Я тут разыскивал одну девушку. Она живет здесь. По крайней мере, жила две недели назад.

– За две недели далеко можно уехать…

Я тут же начала придумывать, куда отправилась бы, будь у меня достаточно денег, и десятки городов мира разноцветными слайдами промелькнули перед глазами, но этот парень опять отвлек меня. Обхватив согнутые в коленях ноги, которые так и норовили пнуть какую-нибудь из книг, он серьезно заметил:

– Не думаю, что можно сильно далеко уехать с двумя детьми. Они еще совсем маленькие.

– О! У вашей девушки двое детей?

Он заерзал:

– Я не говорил, что она – моя девушка.

– А что же вы говорили?

– Я только сказал, что разыскивал ее.

– Для чего?

Почему-то ему было мучительно трудно говорить об этом, и я это прекрасно видела, но не могла остановиться. Наверное, мне просто не терпелось переключиться со своих проблем на чужие.

От напряжения его большой нос увлажнился, а голубые, совсем детские глаза округлились с выражением такой беспомощности, что я почувствовала себя извергом. И сама остановила его:

– Не говорите, если не хотите. Секрет есть секрет. Просто, может, я ее знаю? Если она живет где-то по соседству. Или жила…

– Она жила в другом районе, – слегка успокоившись, сообщил он.

– Что же вы делаете в нашем?

Он покраснел еще больше:

– Ну… Я узнал, что Джеффри Халс жил в этом городе, и решил посмотреть… Просто постоять возле его… вашего дома. Ничего больше.

– Так вы – его поклонник?

– Разве я не сказал?

– Я не поняла, что настолько, чтобы возникло желание просто постоять у его дома.

Он удрученно опустил голову:

– Это смешно?

– Немного, – призналась я. – Но мне приятно это слышать. Отцу, я думаю, было бы еще приятней.

– Да у него, поди, таких, как я навалом было. Каждый день небось ходили…

– Напрасно вы так думаете. По электронной почте еще письма приходили, а чтобы вот так, как вы… Нет, честно! Спасибо вам.

Он неподдельно смутился, покраснел, как ребенок завозил по земле большими ногами:

– За что это?

– За то, что просто пришли. Если хотите, я могу отвести вас на его могилу.

– На могилу?!

Видно было, что он не ожидал такого поворота событий. Я даже растерялась. Можно было подумать, что я предложила что-то неприличное.

– Я подумала, что вы захотите проситься с ним… Или что-нибудь в этом роде…

– Да я и не собираюсь с ним прощаться. Я буду перечитывать его книги. Особенно ту, где рассказы про его детство. Да вы помните!

Я обрадовалась:

– Они вам нравятся? Правда? Мне тоже. В основном, все замечают только его романы, о них и критики пишут, а те рассказы, они ведь чудесные!

Теперь я увидела, что нос у него вовсе не длинный, а просто мужской, крупный, а глаза по настоящему синие, такие не часто увидишь. Мои собственные были серыми, как ненастный день, хотя характер мой сумрачным не назовешь. Вернее, никто не назвал бы его таковым до того дня, как мой отец сел в машину в последний раз…

Он оглядел книжный развал:

– Здесь его книг нет, верно?

– Еще бы! С ними-то я не расстанусь.

– Я бы тоже… То есть те, что у меня есть, они так со мной и будут.

– Кстати, – спохватилась я, – меня зовут Эшли Халс. Наполовину вы мое имя уже знаете.

У него и улыбка оказалась приятная:

– Том Брэдли.

Я сунула ему руку:

– Оч-чень приятно! Нет, правда, Том, рада тебя видеть в наших заунывных местах.

– Почему заунывных?

Он продолжал улыбаться, видно надеялся, что это шутка, которую я вот-вот растолкую.

– Ненавижу этот городок, – поделилась я, рассеяв его иллюзии. – Одно название чего стоит: Гринтаун. Зеленый город! Ничего банальнее и не придумаешь.

Его улыбка стала вопросительной:

– Почему же вы здесь жили? Твой отец…

– Мой отец точно также ненавидел этот город. Он обманулся, понимаешь? Думал, это тихий рай.

«Где нет ни одного казино», – добавила я про себя то, что было главным. Тому не обязательно было знать это о любимом писателе.

– Каждый может обмануться, – вежливо заметил он.

– Отец как раз собирался продать дом…

– И куда вы намеревались двинуть?

– Похоже, он нашел то самое место. Только поселился там без меня.

Том мизинцем тронул мою руку:

– Эй! Это же случайность, верно? Он не хотел этого. И тебя бросать не хотел.

– Я знаю.

Я чувствовала, что если мы продолжим разговор в том же духе, то слезы потекут сами собой. От них уже щипало в носу, и глаза наверняка покраснели. Нельзя было Тому видеть все это. Нельзя. Разве детей известного писателя представляют такими слабыми?

Но чем чаще я повторяла себе это, тем сильнее дрожали губы, и ничего не удавалось выговорить. Ну, чтобы сказать какую-нибудь не обязательную пошлость, вроде того, что я в порядке, все в порядке, ну и так далее…

– Эшли…

Я промычала что-то вопросительное, хотя мне хотелось сказать, что не надо меня утешать, все равно это не поможет, потому что словами невозможно унять ту боль, что поселилась во мне, заполнить ту пустоту, что разверзлась в моей душе и затягивает всю радость. Не осталось больше никакой радости…

– Я так хочу есть, Эшли!

Это было так неожиданно, что я всхлипнула и засмеялась одновременно.

– Ты, правда, хочешь есть?

– Жутко!

– Тогда пошли в дом.

Я быстро вытерла лицо обеими ладонями, платка у меня, как обычно не оказалось с собой. В шкафу их лежала, наверное, целая дюжина, но я вечно забывала прихватить один из них.

Вскочив первым, Том протянул мне руку:

– Приглашение принимается! Я могу приготовить настоящий французский омлет, если ты не против.

Я ухватилась за его руку, и подскочила. Вернее, это он так легко поднял меня. И я вдруг снова почувствовала себя защищенной от всего на свете, как было при отце.