Читать книгу Творческая связь. Исцеляющая сила экспрессивных искусств - Натали Роджерс - Страница 14

Процесс творчества включает исследование, экспериментирование, создание хаоса из используемых материалов, атмосферу игры, вступление в область неизвестного. Такие слова могут вызвать опасения и страхи: «Разве я творческий? Я не могу даже прямую линию провести!», «Мне никогда не хватит мужества, чтобы танцевать или как-либо выражать свои чувства в движении». Такие мысли возникают у многих в отношении своей способности пользоваться средствами экспрессии.

Не раз мне приходилось слышать трогательные истории от клиентов, друзей или участников групп, которые запомнили тот день, когда они перестали рисовать, танцевать, слушать и сочинять музыку для своего удовольствия и самовыражения. Когда они танцевали, учитель оценивал их низко, товарищи насмехались над ними или кто-то приказывал им только открывать рот, когда другие пели. Они чувствовали, что их не понимают и осуждают. Их внутренний голос твердил: «Я не могу рисовать», «Я немузыкальный», «Больше нет радости». Все искусство теперь ограничивается для них пением в душе и рисованием в записной книжке.

Какая жалость! Наше общество выжало все соки из творческих порывов большинства своих граждан. Мы должны найти способ восстановить спонтанную свободу выражения без оглядки на одобрение других. Мы отдаляемся от источника творчества, приносящего радость, цепляясь за мысль, что должны быть «художниками» – мастерами, которые полностью развили мастерство выражения. Вместо этого мы можем использовать искусство, чтобы сосредоточиться на самовыражении и личностном росте, а не развивать навыки и совершенствовать окружение.

По словам Карла Юнга, «динамический принцип фантазии – это игра, принадлежащая ребенку, и как таковая она не совпадает с работой. Но без этой игры с фантазией не родилась еще ни одна творческая работа». Хотя побуждение к самовыражению сильно, оно с легкостью подавляется в детстве. Многие потом испытывают страх перед дальнейшими попытками и сопротивляются им.

Многие из нас думают о художниках как о ком-то особенном, о «тех других талантливых, творческих людях». Но когда мы сами были детьми, то говорили на этом же языке. Мы не осознавали себя. Мы брали кисть, опускали ее в банку с краской, размазывали краску на большом листе бумаги и получали от этого удовольствие! «Смотри, мама, ДЕРЕВО!» Мы не тревожились о том, понравится ли это кому-либо, или о том, видит ли мама в этом дерево. Мы были счастливы выразить себя. Это было просто здорово. Мы чувствовали свободу экспериментирования с цветом, брызгами, точками и линиями. Мы исследовали и учились одновременно.

Затем в какой-то момент все менялось. Нам становилось небезразлично не просто то, видят ли окружающие так же, как мы, но и нравится ли им наше произведение. Истории, которые мне приходилось слышать, невероятны и вместе с тем типичны. Одна женщина рассказывала: «Однажды, учась во втором классе, я принесла домой из школы рисунок с изображением кролика. Мама посмотрела на него и сказала: “Какую красивую собачку ты нарисовала!” Я настаивала на том, что это кролик. Мама повесила его на дверцу холодильника, но продолжала говорить о нем как о собачке. И я решила больше никогда не рисовать».

Вот что рассказала другая женщина, талантливый художник-терапевт:

Когда мне было пять лет, я жила в маленькой деревне в Баварии (Германия). Мне нравилось лепить хлеб из грязи. С одной из моих сестер мы еще клали кирпичную крошку в воду и делали красный лимонад, наполняя им маленькие бутылки. Мы много придумывали и играли в деревенский продуктовый магазин. Мне это очень нравилось.

Когда бы мне ни представлялась возможность порисовать, а это я тоже любила, я получала признание за свои рисунки. Но позже я обнаружила, что моя учительница интересуется только реалистичностью рисунка. В третьем классе нам дали задание нарисовать велосипед по памяти, и хорошим рисунком признавался тот, в котором были нарисованы все детали настоящего велосипеда; это меня очень разочаровало. Я была фрустрирована тем, что мою учительницу не интересовала красота рисунка и то, что я вложила в него душу. Очень скоро я почувствовала внутренний запрет на рисование{3}.

Я также вспоминаю историю о Маленьком Принце Антуана де Сент-Экзюпери. В первой главе этой книги мальчик рисует змею, проглотившую слона. Для него очевидно, что внутри змеи – слон. Для взрослых же это шляпа или другая форма. Маленький Принц обескуражен отсутствием настоящего понимания со стороны взрослых.

Вот другой пример. Меня попросили представить свою работу двадцати высокоинтеллектуальным профессионалам. Это было в восстановительном центре в Редвуде, где они в течение недели обсуждали психологию и философию. Разложив художественные материалы и несколько ударных инструментов, я рассказала им об искусстве игры – использовании тела и движений для освобождения способности человека применять цвет и форму.

Я видела, как напрягаются их тела по мере того, как в них вселяется страх. Догадавшись, что они переживают, я сказала: «Некоторые из вас, как только видят художественные материалы, едва сдерживаются, чтобы не подойти к ним. Другие, возможно, говорят себе: “Нет, только не я, я не могу рисовать или танцевать”».

Многие кивали в знак согласия. Мне была понятна их паника. Проговаривание этого вслух сняло напряжение.

Я рассмеялась: «Обещаю, вы проведете время с удовольствием. Но я хотела бы знать, готовы ли вы рискнуть и попробовать. Если вы предпочтете посидеть в сторонке и посмотреть, это тоже будет совершенно нормально».

Мышцы расслабились. Я услышала, как люди вздохнули с облегчением. К тому времени миновал полдень и, пока люди делились своими переживаниями по поводу созданных скульптур и картин, восторжествовало чувство радости и ценности каждого из них. Мое понимание их опасений и знание того, что они не обязаны участвовать, позволило им наслаждаться самими собой.