Читать книгу Шарада мертвеца. Книга вторая - Натали Варгас - Страница 11

К полудню Шарапа помог маркизу перевезти все необходимые вещи: пару чемоданов да один саквояж с медикаментами – и в уже разогретых гостевых покоях на первом этаже правого крыла купеческого дома де Конн принялся располагаться. Вещей было немного, но маркиз любил дотошный порядок, а посему, будучи без слуг, собирался потратить весь остаток дня на свое обустройство.

Вдруг легкие шажки в пролете между комнатами насторожили его. «Женщина, легкая, в узком платье…» – определил де Конн на слух и, выпрямившись, обратил лицо к двери.

– Входите! – ответил он на деликатный, словно ход механизма карманных часов, стук.

В арке дверей возникла тонкая фигура гостьи. Молодая, миловидная особа, судя по осанке и движениям, из хозяек, взглянула на маркиза, смутилась, отвернулась в сторону, устремив взгляд в окно.

– Простите, я думала, это Петр Георгиевич вернулся, – тихо произнесла она.

Де Конн понятливо склонил голову: «Какая популярность у нашего врача!»

Девушка была хорошенькой. Высокая, стройная, полногубая шатенка, гибкая и подвижная в теле, словно на шарнирах.

– Вас Татьяной Стасовной зовут? – спросил маркиз. Гостья согласно кивнула, взметнула красивые изогнутые брови, опустила глаза, но уверенно подала руку. Это восхитило его. – Дикон. Можете звать меня именно так… Господин Тильков рассказывал мне о вас…

– Ах, да, он частенько останавливается у нас из-за Поленьки, – только и сказала она, собираясь уходить.

Маркиз прищурился. На губах его возникла еле уловимая улыбка. Вся фигура гостя застыла на мгновение, он погрузился в созерцание. Татьяна несколько смутилась и деловито осмотрелась для придания себе серьезного вида. Никто никогда так не изучал ее: гость смотрел на девушку рассеянно, и в то же время она ощущала, как ее тело полностью охвачено некой живой сферой, столь плотной, что она не могла шевельнуться. Но это продолжалось лишь несколько мгновений, и черные глаза маркиза прояснились. Татьяна встретила его взгляд и вновь глянула в окно. Что-то необычное было в ее поведении, а именно манера держать голову вполоборота, и, если требовалось развернуться в анфас, она опускала глаза. Глаза? Де Конн подошел поближе и протянул руку к ее маленькому, с легкой ямкой упрямства подбородку. Она не отвела лицо. Почему она не отвернулась, почему не отступила и не ушла, как того хотела? Что-то властное было в этом госте, непреодолимо притягательное – в том, чего он желал. Он слегка развернул к себе ее лицо.

– Прошу вас, сударыня, взгляните на меня, – произнес он.

Даже в голосе какое-то неоспоримо твердое требование к послушанию. Секунду сомневаясь, Татьяна наконец нашла в себе силы поднять глаза. Густые ресницы, раскрывшись, впустили яркий осенний луч в глубину очей, и они осветились разными цветами. Правый – голубым, а левый – темно-кофейным. Но неожиданно для девушки маркиз улыбнулся.

– Глаза тигра, – сказал он.

– Какие глаза?

Де Конн опустил руку движением, ласкающим воздух. Излишне галантно для простого врача!

– Там, где родилась мая матушка, глаза, подобные вашим, называют «глаза тигра».

– Это плохо или хорошо?

Вместо ответа маркиз жестом пригласил девушку присесть. Та устроилась на козетке и с интересом уставилась на необычного гостя. Он был не то что красив, но очень привлекателен: лет, может, около сорока, смуглый, широкий в плечах и узкий в талии, изящный в движениях, сильный и обходительный одновременно. В нем присутствовал шарм и обаяние человека чрезвычайно строгого и в то же время великодушного. А его лик? Казалось, колдуя над лицом этого мужчины, природа потешалась над женщинами! Оно было широким и острым, упрямым и безмятежным. Длинные, густые, непослушные волосы, с усилием собранные на затылке, отливали вороной синевой и чуть спадали вьющимися прядями на широкий лоб. Прямой до совершенства нос утверждал изысканность и жесткость. Под изогнутыми бровями затаились глаза магической непроницаемости. Слегка выдвинутая нижняя челюсть с сильным подбородком создавала впечатление укороченности верхней губы и вместе с тем придавала его чертам некую дерзость и неприступность.

– В старые времена считалось, – между тем начал маркиз, открыв один из своих чемоданов, – что люди с глазами разного цвета могут пройти через вражеские ряды, не получив ни одного ранения. К сожалению, такие поверия породили и неприятную сторону… ими пользовались воры и убийцы, а посему за ними укрепилась темная репутация, – с этими словами он выудил круглый, идеально отшлифованный камень необычайного золотистого цвета и протянул его Татьяне. – Это «Глаз тигра», сударыня. Обратите внимание на необычно яркие вкрапления минералов иных цветов. Его магия – в защите от сглаза и в соединении разума со спокойствием.

Девушка приняла камень и завороженно уставилась на великолепный образец природной силы и красоты.

– Я никогда не видела подобного! – произнесла она и печально сдвинула брови. – Моя мачеха считает, что я колдунья и навожу порчу на нее и на Поленьку.

– Из-за печальной участи ваших женихов и ранних смертей ее отпрысков? – вместо ответа девушка кивнула, восхищенно крутя сияющий камень перед глазами. – Такое отношение вполне понятно. Надо же кого-то обвинять в несчастьях… Хотите, я подарю вам этот камень?

– Вы серьезно?!

– Да, он ваш… – де Конн улыбнулся. – Но взамен на мой дар вы расскажете о себе.

Несмотря на непритязательность просьбы, Татьяна вздрогнула.

– Что мне рассказывать? – она бросила взгляд в окно и нахмурилась. – Раньше мы под Вышгородом жили, подле Рязани. У отца там дело есть – стекольный и кирпичный заводики. Он с Феофилом Анатоличем Тутовкиным их построил. Тот был из сибирских купцов первой гильдии, и они весьма неплохо ладили, да так, что через год после моего рождения меня с его сыном сосватали.

– В малолетстве?

– Знаю, нынче странным кажется, но в глубинке все по-старому. Ему, Гавриле-жениху, два годика тогда исполнилось. Так они и семьями объединялись и загодя оговорили все наши планы. Казалось, все выверено, но, когда мне двенадцать лет исполнилось, случилось несчастье. Матушка наша, Дарья Кузьминишна, ушла из дому, оставив папеньку, меня и двух маленьких сыновей…

– Ушла?! Возможно ли такое?

– Мы с матушкой близки не были… Я мало что помню, – смутилась Татьяна. – Отец – человек строгий, неласковый, сами вроде заметили. За двор не выходи, в гости – только в праздники, церковные посты соблюдай, даже если нездоровится, воспитательные субботы…

– Какие субботы?

Таня рассмеялась. Горько и печально.

– Тоже старый семейный обычай. Папенька жену розгами сек по субботам, ровно как и детей со слугами – тех, что постарше, конечно… Ну, я-то маленькая для порки была, меня только мочеными прутиками хлестали…

– А сейчас?

– Сейчас в городе… не принято.

– Понимаю, продолжайте.

– Матушка воспитывалась в Петербурге, хоть и сиротой была, но городской, строгостей деревенских не любила. В один день, когда папенька на торги в Москву уехал, собрала вещи и ушла… Говорят, с каким-то проезжим французом сбежала… Папенька так огорчился, что даже из первопрестольной не вернулся. Мы от него долго ничего не слышали. Он только деньги присылал да указы по хозяйству… Видно, искал ее. Четыре года спустя прислал нам письмецо: мол, в Петербурге дом нашел, к себе ждет. Вот я с братьями и переехала, а как переехала, так и узнала, что женился он на Евгении Яковлевне.

С этими словами девушка насупилась. Маркиз в задумчивости погладил подбородок.

– Евгения Яковлевна, как мне показалась, женщина добрая, – промолвил он.

– Так оно и есть, – улыбнулась девушка. – Как мы переехали, так папенька сказал, что нашел он матушку, но, к несчастью, поздно. Она умерла от тифа в нищете. Сказал, что французик тот ее бросил, обратно в свою семью матушку не приняли, а возвращаться к папеньке она не желала. Сожителя какого-то нашла, но смертельно заболела…

Маркиз с пониманием кивнул. Татьяна помолчала, любуясь «Глазом тигра». Она все еще держала голову вполоборота, но, встречая взгляд собеседника, уже глаз не опускала.

– Папенька сильно изменился с тех пор, – облизав губы, продолжала она. – Стал совсем неразговорчив, из покоев своих только к столу выходит, а если уезжает, то надолго. Хотя верность ее семье он сохранил.

– В каком смысле?

– Зимой восьмого года к нам Тамара приезжала, дочь маминого брата. Он замуж ее выдать взялся и даже приданого ей собрал…

– Очень благородно с его стороны.

Татьяна поджала губы. Что-то раздражало ее.

– Братьев моих папенька устроил в семилетнюю гимназию в Вильно, и я их совсем не вижу. Почти через год после нашего переезда, в начале марта, приехал Гаврила Тутовкин.

– Жених?

– Да, нареченный. Отец его, Феофил Анатолич, к тому времени умер, с облучка экипажа упал и неудачно. Папенька принял Гаврилу тепло, без споров выслушал, выдать меня замуж согласился. Вскоре, после говенья, объявили о дне венчания, и начались мои сборы сундуков.

– Сборы чего?

– К жениху домой переехать требовалось, ну а в сундуках приданое я свое собирать начала.

– Ах, вот оно что! – улыбнулся собственной неосведомленности де Конн. – Прошу вас, продолжайте.

– Папенька до того дня с Гаврилой долго о делах говорили, много вспоминали и даже поссорились в один вечер.

– О чем?

– Не знаю, но думаю, о том, что жених мой, как мне послышалось, требовал заводик стекольный ему отдать, – Татьяна замолкла. Де Конн следил за ее трепетным дыханием и тонкими пальцами, теребящими кожаный шнур амулета. – На вечер перед венчанием папенька гостей со всей округи собрал… – продолжала она, но вдруг ее речь прервал крик. Женский дикий вопль разорвал теплый воздух флигеля, словно свистящая картечь. Маркиз рванул из своей гостиной во двор. В мгновение промчался к входу в главное здание, по лестнице влетел на второй этаж дома, в белую гостиную. Остановился, прислушался. Снова крик. За дверями слева. Маркиз стремительно пронесся через буфет, столовую и оказался в маленькой комнате между спальней и кабинетом.

Хозяйка дома, бледная от волнения, стояла над постелькой ребенка и трясла руками. Она судорожно сжала кулак, из которого выглядывал черный как уголь предмет, фигурка человека со вдетым в дужку шелковым шнуром.

– Порча! – кричала побледневшая хозяйка. – Черный камень! Уж я от тебя такой подлости никак не ожидала!

Гневные слова ее относились к няне малышки, Лукерье. Та стояла и, разводя руками, оторопело озиралась на набивающихся в комнату малютки людей. Еще немного, и бедную женщину поволокли бы во двор, бить кнутами, если бы не отчаянный плач ребенка. Двухлетнее дитя, не понимая происходящего, громко зарыдало от напора той волны ярости, кою извергала Евгения Яковлевна. Де Конн вступил в центр комнаты, встав между хозяйкой и няней.

– Прошу вас, успокойтесь и дайте мне взглянуть на камень, – твердо произнес он.

Та положила в руку маркиза то, чем трясла, но успокаиваться не желала. Шум между тем нарастал: плач ребенка, визг хозяйки, бормотание няни, вопросы слуг и всеобщее возмущение. Все сливалось в единый вой. Человеку новому могло показаться, что в доме обучались атакующей технике неприятельских укреплений в домашних условиях.

Сам маркиз никого не слушал. Он подошел к окну и осмотрел «порчу» на свет. Сердитые складки прорезали его лоб. И вдруг в этом жутком визге исчез самый главный голос: колоратурное сопрано, что рвалось из кроватки малютки. Девочка замолкла, и весь воинственный хор неожиданно заглох, словно бешено шипящую сковороду накрыли чугунной крышкой… Ребенок воззрился на притихшую толпу и… хрюкнул. Присутствующие оторопели, Евгения Яковлевна в ужасе уставилась на де Конна.

– Начинается! – дрожащим полушепотом произнесла она и в безропотном страхе закрыла ладонями рот.

– Пошли все вон, – глухо приказал маркиз. – Девочку не трогать. Откройте окна.

Тем временем Поленька, как и описывал Тильков, потеряла сознание и, приняв сине-бордовый оттенок, совершенно обмякла. Де Конн сел на стул напротив, вынув из жилета часы. В полном молчании няня отдернула шторы, распахнула тяжелые рамы и замерла. Евгения Яковлевна, сопя и плача в платок, устроилась в уголке. Остальные удалились без толкучки и шума. Время словно остановилось. Маркиз, наконец, оторвал глаза от циферблата, встал, подошел к кроватке и неожиданно резко дунул на ребенка. Та задвигалась, издала скрипучий звук, дернула ручками, потянулась.

– Что вы сделали?! – воскликнула Евгения Яковлевна.

Она подскочила к маркизу и вцепилась в рукав его сюртука, словно в ходячую панацею на базаре, которую надо было срочно купить, поскольку товар был штучным, а количество желавших приобрести это чудо прибавлялось в геометрической прогрессии.

Де Конн еле высвободился.

– Я разбудил ее, – учтиво ответил он. – Ничего магического, поверьте мне, сударыня, в том нет… Ребенок просто пребывал в обмороке.

– Но почему так долго и так часто? – начала было плакать женщина, но под суровым взглядом маркиза замолкла.

– Попробуйте производить как можно меньше шума, слез и скандалов в ее комнатке, – глухо произнес тот и направился к выходу. – Я буду у себя…