Читать книгу Училка - Наталия Терентьева - Страница 5

Я хотела интересной жизни, я ее получила. Остальные уроки пронеслись быстро, больше так весело, как в одиннадцатом, нигде не было. Пятиклассники мне достались особые, двенадцать человек, все с небольшими отклонениями в когнитивных способностях или с трудностями социальной адаптации. Поэтому их после четвертого года обучения записали в так называемый «коррекционный» класс. Возможно, среди них растет и зреет будущий Громовский, но пока я его не заметила. Правда, трех человек не было, болели. А те, что были, вполне внимательно слушали, ничего не понимали – вероятно, я изъяснялась слишком сложно. Стали отвлекаться. Тогда я заговорила проще. Два урока в пятом классе. Русский и литература. Один в седьмом – русский. Одно окно, на котором я замещала биологию в шестом классе: меня попросили показать детям фильм про опыление растений. Дети смотрели невнимательно, но, по крайней мере, по классу не бегали, не матерились, ко мне не задирались. Я чуть отдохнула.

К концу пятого урока я не понимала, хочу ли я пить, есть, устала ли я. Моему состоянию трудно было подобрать слова.

– Ну как? – остановила меня на лестнице вторая моя пионерская подружка, Лариска Тимофеева, теперь Филина, как выяснилось. – Получается? Хорошие дети?

Я взглянула на Лариску. Она спрашивала совершенно серьезно. Она, на вид совершенно несобранная, разболтанная, не пойми как одетая, справляется с Громовским, с Мишей, с другими – ведь в других классах тоже такие есть.

– Ты ведешь что-нибудь в одиннадцатом? – спросила я.

– А! – очень громко захохотала Лариска, так, что бежавшие мимо девочки, на вид пятиклассницы, от неожиданности столкнулись и посыпались гурьбой с лестницы. – Познакомилась с Илюсей? А Мишаня как тебе? Гениальный мальчик, скажи?

– Скажу.

– Наша гордость. В Плешку идет, перевернет всю экономику.

– Пусть войдет сначала в Плешку и дойдет до ее конца, – проговорила я, вглядываясь в Лариску. Она сейчас со мной серьезно говорит? Или они устроили мне такой экзамен? На прочность?

Вглядеться в нее было очень трудно. У Лариски есть странная манера – подходить к человеку так близко во время разговора, что невозможно посмотреть ей в глаза. Смотришь, а глаза у тебя разъезжаются. Делаешь шаг назад, а она подступает снова и снова, ближе и ближе.

– Давай! Смелее! – Лариска хлопнула меня по плечу. – Ты проставляешься сегодня? Или когда?

– В смысле?

– В смысле – пришла на работу.

– А, ну да… – наконец поняла я. – Я пока не думала. И я не пью.

– Так и я не пью! – опять громко засмеялась Лариска. – Но ем пирожные и конфеты. Давай в пятницу, ладно? А то у меня до пятницы все занято, жаль, если я не попаду.

Слегка ошарашенная, я спустилась в раздевалку. Должна ли я зайти сейчас, скажем, к завучу? К Розе? К директрисе? По результатам первого дня…

Роза сама шла мне навстречу.

– Родителям во время урока звонить не стоит, – с ходу сказала она. – Поняла?

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу, – перебила меня Роза, – чтобы тебя не разорвали, не сплющили, не истоптали, и еще я хочу – чтобы не было позора школе. Я этого хочу всегда. Я отвечаю за эту школу. Вместе с Маргаритой Ивановной. Я в этой школе двадцать шесть лет. Ловишь?

– Ловлю, – кивнула я.

– Вот теперь иди и отдыхай. Готовься, завтра у тебя восьмой «В». Я зайду. А насчет Громовского не переживай. Нет рычагов давления на него, практически нет.

– Есть, – сказала я.

– Ого! – Роза даже отступила на шаг назад и демонстративно осмотрела меня с ног до головы. – Н у, расскажешь, расскажешь. Пока он написал заявление, что ты избила его на уроке и выкинула в окно его пятый айфон, который стоит штуку евро.

Я молча смотрела на Розу. Я ведь в принципе должна была рассказать ей о том, что произошло на уроке. Лучше рассказать, чем потом оправдываться. Это же невероятная, криминальная ситуация. Я одна не справлюсь. Нет? А если попробовать?

– Что ты молчишь? – Роза подбоченилась. – Ведь не так все было? Почему ты не пришла жаловаться?

– У школы же нет рычагов давления на Громовского, – ответила я. – Его отец – спонсор школы?

– Да бог с тобой, Данилевич! Ты ведь осталась Данилевичем? Тьфу, Данилевичью… – Роза сердито посмотрела на меня и потеребила свои огромные бусы.

– Я осталась Данилевич, – кивнула я, думая о том, что в детстве ведь она была довольно сдержанная, даже робкая девочка. Откуда что взялось…

– Вот и молодец. Какой спонсор! Разберись в системе финансирования школ для начала! Мы без Громовского – в шоколаде! А ты зря пытаешься решить это сама. Не решишь. Иди к директору и пиши докладную.

– Я подумаю.

– Если я говорю «Иди!», думать уже ни о чем не надо, понимаешь?

В этом монастыре такой устав? Я смотрела на мгновенно покрасневшее лицо Розы, на ее крупную шею, на которой нервно пульсировала вздутая венка, на ярко-желтые бусины, похожие на айву, растущую у нас на даче, на тугую грудь, распирающую пиджак.

– Так положено?

Роза страшно улыбнулась. Зачем я сюда пришла? Я хотела веселой яркой жизни? Я хотела общения? Где? В учительской, которой здесь нет? Просто нет помещения, где в перемену собираются все учителя, и всё тут. У кого есть кабинет, к тому приходят его друзья. Или не приходят. Или не друзья, а те, у кого кабинетов нет. Есть закуток у информатиков. Есть столовая, место встреч. До столовой, из которой всё так же ужасающе пахло, я сегодня не дошла.

– Хорошо.

Я пошла в канцелярию и написала докладную, кратко описав события утреннего урока в одиннадцатом классе.

Секретарь, мельком проглядев мою докладную (не уверена, что она должна была это делать, но не отбирать же было), сочувственно вздохнула:

– Ну да, это такой говнюк. И ничего, главное, с ним не сделаешь. Вы когда проставляетесь?

– В пятницу, – ответила я. – После седьмого урока.

– Лучше после шестого, – раздался сзади мужской голос. – Евгений Борисович. Учитель истории и обществознания. У меня в четыре дополнительное занятие.

– Вот вы и не пейте перед занятием, Евгений Борисович! – прокомментировала всё сразу уловившая Роза, входя в канцелярию. – Написала? Молодец. По отдельности они – золотые россыпи, а вместе – Золотая орда.

– Как говорила когда-то наша с тобой физичка, – кивнула я. – Царство ей небесное, в которое она точно не попала.

– Евгений Борисович, а вы на нашу Анну Леонидовну не загля-а-дывайтесь! У нее двое детей, очень страшный брат и муж – ого-го! – пояснила Роза улыбающемуся историку.

Не стала я лезть и говорить, что местный историк до боли похож на моего физика. Здесь такое же «ого-го», как и там, судя по всему. Просто попрощалась и вышла на свежий воздух. Сколько я так продержусь? Без воздуха.

У дверей школы меня ждал Игоряша.

– Привет, Нюся! – замахал букетом Игоряша и подбежал ко мне. – Вот, возьми, купил, как ты любишь, белые, стоять долго будут. Ну что, пошли за детьми? – Игоряша тараторил без остановки, опасаясь, что я цветы возьму, а самого´ отправлю восвояси не солоно хлебавши. – Они уже пообедали, я заходил в младшую школу. Но могут еще поесть. Они голодные. Все время кушать хотят, растут… Пойдем куда-нибудь, отметим твой первый день на работе?

– Привет, зайчик, – ответила я и чмокнула Игоряшу в старательно выбритую щеку. – Разберемся. За цветы спасибо. Но белые я не люблю. Тем более хризантемы. Не охай, не охай, ты прекрасно это знаешь. Ты что, опять порезался? Я же тебе нормальную бритву подарила, почему ты ею не бреешься?

– Берегу, как память! – Счастливый от своей собственной шутки Игоряша взял у меня новый портфельчик, который он же мне и подарил к началу работы в школе. – Удобный портфель?

– Зашибись, какой удобный. – Я увидела, как растерянно Игоряша захлопал глазами, и мне стало его жалко. – Да удобный, удобный! Шикарный просто. Одному наглому старшекласснику уже пришлось звездануть этим портфельчиком.

– По какому месту? – осторожно спросил Игоряша.

– Ни по какому, шутка. Пока в мечтах только. Пошли, – я взяла Игоряшу под руку, отчего он распрямился и стал вышагивать, как гренадер армии ее Величества Королевы английской. Да что у меня за мужчина! Все-таки же он мой мужчина, Игоряша наш, будь он неладен. Раз в месяц приходится его пожалеть, чтобы не заболел морально и физически. – Нормально иди, что ты топаешь, как юнкер! – одернула я его.

– Хорошо, – мирно согласился Игоряша. – Тебе не холодно? Нюсечка, застегнись, – он любовно поправил мне шарф. – Как дела? Как все было в школе? Хорошие дети?

– Дети – зашибись, – повторила я словцо, которое сегодня услышала в пятом коррекционном классе в ответ на мой вопрос: «Вы читали сказки Пушкина? Как они вам? Понравились?». Один мальчик ответил: «Зашибись», и другие стали за ним повторять на разные лады: «Зашибись, зашибись…»

Игоряша глупо засмеялся и покрепче прижался ко мне. Фу ты, господи! На него нервов у меня уже не осталось сегодня.

– Есть в школе историк, жутко похожий на тебя, имей в виду. Будешь плохо себя вести, поменяю тебя на него. И даже не замечу.

– Нюся-а… – Игоряша обиженно затряс бородкой. – Он что, неженат?

– Не проверяла пока. Разведём. Делов-то! Да шучу я, господи! Что ты как маленький, в самом деле! Мне тебя хватает. Коррекционный детский сад.

– Я стараюсь, как могу, Нюся, – вдруг серьезно сказал Игоряша. И даже приостановился. – Если хочешь, я уйду.

– Далеко? Иди. Покапризничай, потом алименты вовремя приноси.

– Извини. Извини меня, Анюточка! – Игоряша уцепился за мой рукав и чуть меня не уронил. – Просто ты меня в самую душу обижаешь.

– Не по-русски говоришь, – заметила я. – Хватит ныть – вон Никитос на тебя смотрит, пример берет.

Дети гуляли во дворе своей замечательной школы, где недавно поставили деревянную площадку, с безопасными качелями, всякими снарядами, лесенками, переходами, другими детскими радостями.

– Нюся, подожди… Вот как надо делать, чтобы тебе понравилось?

– Понравилось – что? Ты, кстати, почему не на работе? Заболел?

Я прекрасно понимала, о чем вдруг заговорил Игоряша. Но он говорит не о том, не тогда и не так!

– Нет, ну что ты! Я здоров… Я отгул взял, чтобы тебя встретить, отпраздновать. Чтобы ты рассказала…

– Ой! – отмахнулась я от него. – А вот мне бы понравилось, если бы ты забыл, что я сегодня первый раз пошла на службу после стольких лет. И работал бы себе, что-то важное делал, чтобы я тобой гордилась…

Игоряша даже отступил на шаг. Ну вот, дала ему надежду, указала светлый путь, ничего такого не имея в виду.

– Ты будешь еще мной гордиться, я обеща-а…

– Подожди! – я остановила его излияния. – Настька воет, видишь? Вон там, у большой лестницы. А, понятно! Никитос дерется с тремя мальчишками. Дуй туда, разнимай их!

– А ты?

– А я сзади пойду, как королева. Ну Игорь, давай быстрее, убьют друг друга!

Никитос, правда, разошелся. Все отсутствующие у его папы гены сейчас танцевали лезгинку в голове или где-то еще у моего маленького смелого мальчика. Раздухарился так, что Игоряша не сразу смог подойти к нему. Никитос метелил всех направо и налево. Самому тоже досталось. Шапка была уже порвана, глаз подбит, молния на куртке разошлась, были видны расстегнутый пиджак, выпростанная рубашка с большим коричневым пятном. Наверно, Никитос пил какао в школе на завтрак.

– Ой ты господи! – Я решительно пролезла в кучу мальчишеских тел, получила тут же от кого-то изо всей силы ногой в грудь, но все же разняла драчунов, отбросив для начала самого крупного, потом своего малыша, потом уже двух оставшихся, тяжело дышащих, красных. К нам как раз вовремя бежала учительница продленки.

– Вот ваши дети почему здесь?! – кричала она. – А? Кто разрешил им с нашими детьми?

– С какими с вашими? – Я старалась говорить мирно, с трудом удерживая рвущегося из моих рук Никитоса. – Это ученик третьего класса. И те мальчики тоже из третьего.

– Из четвертого! – проорал Никитос. – Ну, Дубов, ты у меня получишь!

– Слушай, успокойся уже, а? – тряхнула я как следует Никитоса. – Что вы не поделили?

– Они мне не дали на лестницу пройти! Я хотел покачаться на веревочной лестнице!

– Да! – поддакнула Настька, которую Игоряша к этому времени уже высморкал и, как положено, прижал к себе. – Он не виноват!

– Так, все. За драку пиццерия отменяется.

– Не-ет! – взвыл Никитос и, вырвавшись у меня из рук, изо всех сил толкнул большого Дубова. – Из-за тебя меня в пиццерию не берут!

Я с трудом оттащила Никитоса от мальчишки, который смотрел на нас с Игоряшей исподлобья, но бить Никитоса не стал. Побьет завтра.

– Нюсечка, вот правда, Никитка не виноват, – заныл Игоряша.

Никитос волчонком взглянул на папу. Но ничего не сказал. Не сообразил, что сказать. Вроде с чего бы этому слабому папе защищать такого сильного Никитоса… Но с другой стороны, мама, то есть я, – в гневе, и зря обижаю смельчака.

– Ладно, смелый, смелый, – прижала я к себе его совершенно мокрую голову. – Ты мокрый весь, не чувствуешь? Хочешь заболеть?

– Я не заболею, мам, – твердо ответил Никитос.

И правда, он болеет редко. Редко, но метко. Уж болеет, так болеет. С температурой сорок. Надо сказать, что и нежная, нерешительная Настька болеет не часто. Чаще, чем брат, но гораздо реже, чем остальные дети. Возможно, потому, что я просто ненавижу, когда они заболевают. Ненавижу больше, чем что-либо. Чувствую бессмысленность своего существования на земле. Если все, что я делаю, – зря. А раз мои дети не могут сопротивляться недугам, то все – зря. Поэтому они стараются изо всех сил не болеть, а если уж заболевают, то мужественно лечатся всем, что я заставляю пить, есть, не есть, не пить, делать, промывать, греть, и быстро поправляются.

– Никитушка, – заговорил Игоряша, откашлявшись, – всё можно решить без драки, словами.

– Так я и сказал: «Козел, дай пройти!» А Дубов стал драться! – искренне ответил Никитос.

– А ты бы не дрался, – продолжал увещевать Игоряша. – Ты бы сказал: «Давайте мирно всё решим!»

– Ага, примерно как ты сказал тому хулигану, из-за которого у меня чуть выкидыш не случился, – тихо проговорила я, чтобы прекратить педагогические потуги Игоряши. – А он тебе по башке дал, помнишь? И у меня сумку чуть не отобрал.

Обладающий удивительным звериным слухом Никитос расслышал последние слова и аж подпрыгнул:

– Кто? Кто, мам? Дубов? Вот козел! Я же ему сказал, что он козел! Мало я ему дал!

– Да что тебе этот Дубов дорогу перешел! Никитос! Нет, это старая история, не переживай. Другой хулиган, взрослый.

– А ты отдала ему сумку?

– Нет, конечно. У меня там карта лежала. Тетрадка такая, особая. А в карте было написано, что у меня должны родиться двое малышей. И все про них уже там было, самое главное…

– Что, было написано, что меня зовут Никита Игоревич?

Я засмеялась:

– Да, вот именно так и было написано. Никита Игоревич, гроза всех четвероклассников лучшей гимназичес-ко-коррекционной школы нашего славного города.

– Что, у нас коррекционная школа? – заволновалась Настька. – Да, мам?

– Если в ней учится Дубов, какая же она?

Игоряша, увидев, что страсти поулеглись, выступил вперед с явно заранее заготовленной речью, которую он никак не мог начать раньше.

– Дорогая Анютонька, – торжественно сказал он, не отпуская Настькиной руки. – Поздравляем тебя с первым рабочим днем! И я приглашаю всех в итальянский ресторан. Там очень вкусно!

– А с кем ты там был? – подыграла я Игоряше.

Он тут же покраснел.

– Ты что, Анюсенька, я… Да я… Просто мне рекламу в ящик положили…

– А вот сказал бы, – я наклонилась к его уху, – что был там с двумя негритянками, я бы ревновать стала.

Игоряша начал глупо смеяться. Я только вздохнула. Ну и поделом мне! За что-то, чего я о себе не знаю. Но точно за что-то поделом. Я вытерла кое-как салфетками мокрую голову Никитосу, напялила ему рваную шапку.

– Шапочка, между прочим, гусар, ой-ёй-ёй сколько стоила!

– Я куплю ему новую! – тут же встрял Игоряша.

– Да нет уж, пусть сидит, зашивает вечером.

– Я?! Я?!! – Никитос от возмущения так широко открыл рот, что у него что-то защемило в скулах. – Ой, щёрт, мам, щелкнуло тут что-то, шломалось… – с трудом проговорил он.

– Ага, сломалось! – Я закрыла и открыла ему несколько раз рот. – Починилось?

– Да! – радостно крикнул Никитос и в прыжке изловчился поцеловать меня в нос.

Я потерла больно ушибленный нос.

– Куртку застегни! Мачо…

Так мы двумя парами – я с пляшущим, гарцующим, рвущимся в разные стороны Никитосом и мирно топающая Настька со счастливым донельзя Игоряшей – и отправились праздновать мою сомнительную победу над Громовским. И вообще. Тринадцатое февраля, в которое у меня есть все – любящий и вечный мой жених, порядочный, чистоплотный, бородатый, чудесные дети – две разные планеты, два огромных мира, новая увлекательная работа, нерваная шуба в морозный день, теплый уютный дом, чистое небо над головой, температура 36,6, давление, гемоглобин – для полетов в космос. Мне лично для ощущения полноты бытия этого хватает. Полноты и радости.