Читать книгу Очень страшная история. Ненаучная фантастика - Наталья Аннеева - Страница 5

Худо ли, бедно ли, время шло… Петр и Марко с помощью Ивана Никитича обжились на заимке. Даже избу новую там поставили. Деньги у Петра, видно, водились, так что зажили они справно. Не часто, но заходили иной раз к родне. Иван Никитич в душе этому не радовался, сам не зная, почему, Аннушка все дичилась, зато Дарья лучилась улыбками, – она ждала, что Марко посватается к ней. И дождалась!

Однажды воскресным днем заявились Петр и Марко в новой двуколке, на доброй, купленной недавно лошадке, принаряженные и торжественные:

– У вас – товар, у нас – купец…

Иван Никитич, глядя на светящееся счастьем лицо дочери, скрепя сердце, дал согласие на брак. На мясоед сыграли свадьбу, и Дарья перебралась к мужу. В доме без нее сделалось еще тоскливее. Аннушка часто убегала к подружкам. Никитич, справив дела по хозяйству, сидел за каким-нибудь мелким делом в избе: то сбрую чинил, то валенки старые подшивал. Покойная жена ему больше не блазнилась. Зиму прожили, слава Богу.

По весне, когда зацвела черемуха и запели птицы, отпросилась Аннушка погостить у сестры. На заимке в эту пору славно было. Иван Никитич отпустил ее. Рад даже был, что повеселела девка. Она за зиму дивно похорошела. Парни заглядывались на нее, и отец думал, что по осени и эта пташка вылетит из его гнезда. Но вышло все не так.

Однажды утром прибежала с заимки, сама не своя, Дарья. Удивленный и встревоженный, Иван Никитич провел ее в дом. Дарья села на лавку и расплакалась.

– Случилось что, доченька? – со страхом начал отец. – Все ли здоровы? Аннушка как?

– Забери ты ее от нас, тятенька, ради бога, забери!

– Да ты бы ее домой-то и привела!

– Какое! Ее палкой не выгонишь! Так и вьется возле Марко, так и крутится! Того гляди, до греха дело дойдет!

– А он-то чего?

Дарья еще больше расплакалась:

– Замуж ее выдавай! Уж давно пора – заневестилась!

– Так пока женихов не случилось…

Иван Никитич сам дивился, что до сих пор к Аннушке никто не сватался. Не ведал он, что на селе старые бабы говорят о ней, будто девка вся в дедову породу пошла… Старого колдуна-травника сельчане хорошо помнили, хоть и умер уж давненько. В самом деле, не походила Анна на деревенских девок. Высокая, тоненькая, как тростинка, с огромными светлыми глазами, пышноволосая и белокожая, она смахивала, скорее, на пригожую городскую барышню.

– С такой – намаешься! – шипели бабы. – Не работница! Ишь, глазищами так и смотрит, так и смотрит! У-у! Ведьма!

Делать нечего, как мог, успокоил Иван Никитич дочь и поехал за Анной. На заимке тайно поговорил с Петром, чтобы вразумил тот своего приемыша, а с дочерью хотел сам разобраться.

Дома, доставши вожжи, хотел, было, отхлестать ее от души, но хитрая девка на шею отцу кинулась:

– Тятенька, тятенька, прости, не виновата я вовсе! Это все Дашка – она ревновать вздумала! Уж больно своего мужа любит, вот ей и мерещится незнамо что!

– Не виновата? А чего ж прощения-то просишь?

Но Аннушка так умильно глядела на старика своими русалочьими глазами, что он только погрозил ей и велел жениха присматривать.

***

После того, как Аннушка вернулась домой, жизнь на заимке, казалось, вернулась в прежнее русло. Марко мужем был ласковым и заботливым. Молодые жили в недавно поставленной избе, Петр оставался в старом дедовском доме. Но с недавних пор Дарью стало раздражать, что муж частенько уходит к старику вечерами и подолгу остается у него. Такое бывало и раньше, но до гостьбы Аннушки она относилась к этому спокойно: знала, что Марко привязан к приемному отцу.

«Скажи тяте, пусть к нам вечерами приходит, – все веселее», – сказала она как-то. – «А то вы там запретесь, как бирюки, а я одна скучаю».

Марко посмотрел на нее так, словно ему это раньше и в голову не приходило, и вечера стал проводить с ней. Ложились рано, – дело молодое, спали крепко. Но однажды Дарья проснулась среди ночи и почувствовала, что она в доме одна. Она встала, накинула сарафан на рубаху и вышла в ночь. На дворе было тихо. В небе ярко светила полная луна. В окне у старика горел свет. Дарья подошла к низенькому окошку и заглянула: в избе никого не было. В конюшне неподалеку вдруг взвизгнула и застучала копытами лошадь. В загоне забеспокоились овцы… Дарья оглянулась, увидела за оградой из жердей, отделяющей двор от леса, зеленое сверкание волчьих глаз и кинулась в избу за ружьем. Оно, по балканской привычке Петра, всегда висело на стене заряженное.

Когда она выскочила из избы, один из зверей как раз переметнулся через изгородь. Или ей показалось это? Дарья выстрелила и промазала. Спешно стала перезаряжать ружье, но в темноте ничего не получалось…

– Дай-ка, дочка, я сам, – раздалось у нее над ухом. Это был подошедший откуда-то Петр.

Он взял ружье, быстро зарядил его и выстрелил в воздух, но волки уже и так разбежались. Он в сопровождении Дарьи прошелся по двору и, никого не найдя, приказал ей идти спать. Она вернулась в избу, вскоре пришел Марко, обнял жену и на время она забыла обо всем, кроме своей любви.

***

Минула весна. Пришло лето, грозное, жаркое, принесло новые заботы. Петр по весне обновил и расширил старую родительскую пасеку. У Ивана Никитича душа не лежала к пчеловодству, и он с радостью отошел от этого дела. Ему хватало своей работы по хозяйству. Еще и Анна забот столько добавила, что у старика голова порой шла кругом. Девка, по его словам, совсем ума решилась. Вместо того, чтобы жениха себе присматривать да с подружками хороводы водить, повадилась она к старухе Сергеевне, сидела у нее вечерами. О чем они толковали, ни отцу, ни Дарье не сказывала. Дарья пробовала старуху расспрашивать, но та делала вид, что не понимает, о чем речь, – дескать, приходит девка, сидим, рукодельем занимаемся…

Но не рукоделье было на уме у Аннушки. Это было заметно по сухому, горячему блеску ее глаз, порывистости движений, порой то беспричинному смеху, то таким же беспричинным слезам. Она то молчала сутками, то пела и носилась по дому, как ребенок. Иван Никитич не раз замечал, что по ночам в горенке ее горит свет, а однажды застал дочь за чтением какой-то книги. Удивленный, он хотел взглянуть, что там она читает, но Анна спрятала книгу под подушку и зашипела на отца, как рассерженная кошка, когда тот потянулся достать ее. Старик ушел от греха подальше…

Зацвели травы. Сергеевна, опытная травница, принялась собирать их, и Аннушка стала бродить с ней по лугам да лесным полянам. У сестры она больше не гостила, а когда та с Марко и Петром приходила навестить родительский дом, держалась с ней холодно, говорила сквозь зубы. Дарья старалась не оставлять ее наедине с Марко, да тот, вроде, и не замечал девку, – с женой они были не разлей вода. Зато Петр частенько заговаривал с Анной. Разговоры они вели какие-то странные: о колдунах и ведьмах, о граде Китеже, о волшебной стране Беловодье, о русалках и прочей разной нечисти. Петр мастер был на такие рассказы, видно, в детстве наслушался их от отца-колдуна. Аннушка слушала дядьку с горящими глазами, и сама в такие минуты становилась похожа на молодую красивую ведьму.

Дарье это не нравилось. Она пробовала поговорить с отцом, но тот только рукой махал, дескать, пусть тешится. Замуж выйдет – остепенится. Вскорости, кстати, и жених сыскался: посватался к Аннушке парень из богатого соседнего села. Приехали сваты, и Иван Никитич, не спрашивая дочь, дал согласие на брак. Анна в слезы ударилась, но отец был непреклонен: или замужество, или послушницей в монастырь пойдешь! Сговорились свадьбу осенью сыграть, а пока молодой жених стал к нареченной невесте похаживать. Звали парня Сергеем, крепкий он был и сильный, хоть на лицо и так себе. Ну, да с лица – не воду пить! Похоже, влюбился он в Анну не на шутку, да и не мудрено: дивно хороша была девка!

Меж тем время шло. Жизнь на лесной заимке текла размеренно. Дарья уже ребеночка ждала. Но ближе к осени что-то неладное стало твориться с Петром. Помрачнел он, ходил туча тучей, порой исчезал куда-то и не появлялся дома по несколько суток. Марко это не нравилось. Бывало, он отправлялся искать Петра и тоже пропадал надолго. Дарья беспокоилась, но ничего не говорила мужу, не хотела его еще больше расстраивать.

Однажды в одну из таких его отлучек на заимку зашли бредущие в монастырь бабы-богомолки. Дарья пригласила их в старую избу и собрала на стол. С одной из женщин был ребенок лет пяти. Малец притомился в пути и уснул, привалившись к матери. Женщины разговорились.

– Не тоскливо тебе в лесу, милая? – спросила одна из баб. – Не страшно одной оставаться?

– Чего ж мне бояться? – засмеялась Дарья. – От волков у меня ружье есть.

– Что волки! И пострашнее звери есть! Вон, в нашей деревне, повадился один такой на людей нападать. Бабы ли в лес пойдут, мужики ли, – случись, отойдет кто в сторону, а зверь его и задерет. Всю кровь выпьет, да и видали его!

– А что ж ваши мужики зверя не выследят и не убьют?

– Как же, пробовали, да сами не все живы возвращались!

– Что ж это за зверь такой?

– Огромный, страшный, глаза горят, когти и зубы железные…

– Кажется, я видала такого! – прошептала Дарья. – Скакал он – не шел, не бежал…

– Вот-вот, милая! Говорят, третьего дни в Сосновке мужики стреляли в такого и, вроде, попали. А он скрылся, да еще на них порчу навел. Еле живехоньки домой воротились. Не пускай своего никуда, пусть дома сидит!

На дворе раздался голос Марко. Дарья встрепенулась и встала из-за стола. Но Марко уже входил в двери, поддерживая бледного как смерть, тяжело опирающегося на него названного отца.

– Помоги мне, Дарьюшка! Тятенька занемог!

Дарья засуетилась, разбирая постель. Петра усадили на лавку. Богомолки засобирались уходить, разбудили ребенка. Он потянулся с просонья, глянул на вошедших и вдруг заревел в голос, указывая перстом на Петра:

– Маменька, маменька! Вот он, вот он! Зверь! Зубы железные, огонь изо рта пышет! Спаси меня!

Бабы схватили ребенка и, крестясь, побежали вон из избы…

Прошло три недели. Петру с каждым днем становилось хуже. Он очень изменился: исхудал, почернел, стал походить на живого покойника. Лицо его сделалось поистине страшным, и Марко, боясь за будущего ребенка, приказал Дарье не подходить к отцу. Дескать, не след бабе на сносях смотреть на такое. Он сам принялся ухаживать за стариком и делал это охотно, с любовью и редким терпением. Однако работа по хозяйству требовала мужских рук. Иван Никитич, навещая в очередной раз заимку, предложил оставить в помощь молодым супругам Аннушку, тем более, что та с охотой соглашалась. Дарье это не очень-то по душе пришлось, но делать было нечего.

По-правде сказать, Марко с Дарьей не могли нарадоваться на помощницу. Откуда что у девки взялось! Не иначе, по крови, от предков – травников да колдунов, передалось ей умение ухаживать за недужным, облегчать его страдания, а Петр страдал люто. Как многие больные, он сделался раздражительным и капризным, на Марко порой кричал, Дарью близко не подпускал, и только Аннушка могла успокоить его. Марко привозил из города лекаря, но тот только руками развел, – когда приходит смерть, наука бессильна, против нее, дескать, еще лекарства не придумали.

Дарья пыталась выспрашивать у мужа, что подеялось со стариком, но тот отговаривался общими словами да тем, что в ее положении не след вникать в разные подробности. Дескать, родишь, тогда все расскажу, ничего не утаю, а пока не спрашивай. На дворе непогодило. Дарья, возясь у печи, разгоряченная, иной раз выбегала из избы, в чем была, застудилась и слегла сама. Анна на время ее болезни стала полноправной хозяйкой. Девку это, казалось, вполне устраивало. Она умудрялась быстро справляться с бабьей работой по дому и успевала ухаживать за сестрой и стариком. Со скотиной и во дворе управлялся Марко. Прошло какое-то время, Дарья на поправку пошла, стала понемногу вставать с постели и выходить во двор…

Однажды ей непреодолимо захотелось пойти в старую избу и хоть издали взглянуть на свекра. Ей было жаль старика, она в душе корила себя, что слушает мужа и не подходит к больному. Еще будучи слаба после болезни, она тихонько прошла по двору, отворила дверь и вошла в избу. Там было душно и жарко. Пахло травами, развешанными по углам, но этот запах не мог перебить другого, страшного, того, что встречает людей в склепах и витает над полями сражений. Дарье стало дурно. Тошнота подступила к горлу, голова закружилась, она прислонилась спиной к косяку и сквозь застилающую все мутную пелену успела увидеть сидящего в постели страшного старика и стоящую перед ним сестру Анну.

Та держала перед больным раскрытую большую книгу. Оба рассматривали в ней что-то и сперва не обратили на Дарью внимания. Но вот Петр поднял глаза: при виде невестки лицо его исказилось хищной радостью, глаза загорелись, и он стал манить Дарью к себе костлявым, когтистым пальцем… Дарья собралась с силами и шагнула к нему, но в эту минуту ворвался со двора Марко, схватил ее на руки и вынес вон. Отведя жену в свою избу, он настрого запретил ей выходить.

Дарья, обычно послушная, возмутилась и стала спорить с мужем. Он никогда не видел ее такой рассерженной. Не желая еще более сердить жену, он стал просить ее, заклиная любовью к будущему ребенку, но в Дарью словно злой дух вселился. Она рвалась пойти к старику во что бы то ни стало, и все тут! Они спорили некоторое время, потом Дарья как-то разом стихла, успокоилась и удивленно взглянула на мужа… Непреодолимое желание идти к свекру пропало у нее так же внезапно, как появилось.

Марко вдруг побледнел и метнулся к двери.

– Даша, тятенька умер, – прошептал он и быстро вышел.

***

Хоронили Петра на следующий день. Марко пригласил батюшку на отпевание и с прилежанием выполнял все, что положено по обычаю. Денег не жалел. Покойный оставил ему и Дарье неплохое наследство, Анну же богато одарил червонцами и невиданной красоты браслетом, украшенным разноцветными камнями, видно, трофейным, добытым в турецкую войну. Марко горевал по отцу так, что Дарья боялась за него. Вечером после похорон, когда разошлись с поминок, он исчез куда-то и вернулся почти в полночь, заплаканный, усталый и хмурый. Дарья со слезами встретила его. Анна же поглядела змеёй на него и сестру и заявила, что утром отправляется в деревню, к тятеньке.

Ночью в лесу бушевала буря. Ветер выл, деревья шумели, хлестал дождь, и всю ночь стоял Марко на коленях перед иконами, моля бога за грешную душу человека, заменившего ему отца.