Читать книгу Корова (сборник) - Наталья Горская - Страница 8

Синдром соревнования

Оглавление

Не люблю соревнования. В любом виде. Совершенно отсутствует у меня ген, отвечающий за любовь к соперничеству, к конкуренции. С таким невыживательными настроениями в наше дикое рыночное время, конечно же, трудно. Но ничего не попишешь: не люблю и всё тут.

Хотя не только наше время кишит соревнованиями. Сколько себя помню, а всё с кем-то в чём-то да соревновались: то в уборке турнепса, то в сборе макулатуры, то ещё в чём-нибудь идеологическом. Соревновательный дух был настолько силён, что любые игры и даже работа превращались в настоящий бой: битва за урожай, сражение за решение задач по математике, война за повышение скорости чтения в подшефных классах…

Помню, как периодически проводились соревнования на скорость чтения. И кто это придумал, что читать надо непременно быстро? Напротив, чтение надо смаковать, как вкусный напиток, как красивый пейзаж. Каждое слово, каждый слог! А быстрое чтение напоминает поездку на скоростном поезде по какому-нибудь прекрасному саду, где следовало бы разглядеть каждый цветок, каждый фонтан, медленно пройтись по каждой аллее, наполнить свои лёгкие чудесным воздухом, профильтрованным деревьями этого сада… Вместо этого люди куда-то мчатся, сломя голову, словно где-то объявили льготную распродажу чего-то. Чего именно, не расслышали, но по инерции понеслись вместе со всеми. И вот летят мимо и прелести природы, коими надобно бы любоваться долго и обстоятельно, как при моционе, и лица персонажей повествования смазываются от скорости прохождения по ним в единую грязно-белую полосу…

Все спешат! А куда спешат-то? Нигде их не ждут, чтоб так спешить, потому что ждущие тоже куда-то несутся. Зачем же спешить? Поскорее прожить жизнь? Это всегда можно успеть. Это дано каждому, а вот растянуть сие удовольствие могут далеко не все.

«Да, но с такими клушами мы в светлое будущее не успеем! – могли сказать в годы моей юности. – Ишь, чего удумала: смаковать каждое слово! Каждый слог!». Сейчас скажут приблизительно то же самое, потому что лихорадочно торопятся хоть куда-то успеть. Все спешат, но хронически повсюду опаздывают. И не могут чётко сказать, куда так торопятся-то. Просто принято считать, что в новом веке всё должно происходить на космических скоростях. Скоростной Интернет теперь – это не то же самое, что Интернет обычный. В скоростном вы увидите больше картинок в секунду, чем в простом. Не важно, что вы ни черта не разглядите на такой скорости – важно, что у вас не абы что, а супербыстрый способ просмотра информации. Настолько быстрый, что при нём эта самая информация не усваивается, как пища не усваивается при быстром её заглатывании без минимального хотя бы пережёвывания.

Зато теперь соревнования с идеологической базы сместились на битву за что-то осязаемо-материальное. Граждане стали соревноваться в добыче дефицита, в сражении за рабочие места, за место под солнцем. Некоторые теперь говорят, что жизнь именно такой и должна быть. По законам биологии. Почему же тогда в школах до сих пор отдельно есть предмет Биологии, а отдельно – Анатомии? Почему бы, если человек так охотно соглашается жить по законам биологии вплоть до подчинения этим самым законам своего сознания, не изучать его на уроках, скажем, Ботаники вместе с какими-нибудь корешками и пестиками-тычинками? Или Зоологии, как подвид амёб или ещё чего более «высокоразвитого»?

Нынче соревнуются буквально во всём. Куда ни плюнь, а непременно угодишь в какие-нибудь конкурсы, олимпиады, состязания непонятно кого с кем и во имя чего. Этакая модель мира глазами неполовозрелого и самоутверждающегося любыми способами и на каждом шагу подростка, когда все в чём-то соревнуются друг с другом и пытаются хоть кого-то обскакать. Одно время по телевизору рекламу такую крутили, что, дескать, страсть к соревнованиям в крови у мужчины, и показывали сперматозоиды, которые стараются друг друга обогнать, словно мужики на распродажу дешёвых спиртных напитков бегут. Мол, жажда первенства и превосходства обусловлена в нём на клеточном уровне. Но уже встречаются и женщины, которых накрыла такая же сперматозоидная философия. Победившие мужчины при победе в забеге выполняют характерный жест, который похож на одновременное отталкивание обеими лыжными палками, или изображают композицию из согнутой до предела в локте руки, как будто в вагоне стоп-кран срывают. При этом желательно одну ножонку (по канону – с противоположной стороны корпуса относительно согнутой в локте ручонки) согнуть в коленке, словно пинка кому-то под зад даёшь. Символизирует этот жест, как не трудно догадаться, мужское достоинство в рабочем состоянии. Странно видеть такой жест в женском исполнении в случае победы. Но нынче на странностях такого рода не принято особо заострять внимание.

Есть мастера, которые могут устроить соревнование из учёбы, из работы, даже из любви. Соревнуются даже не сами, когда силы уже на исходе, а устраивают то тараканьи бега, то коровьи скачки. Адреналина всем стало резко не хватать. За эту тягу к адреналину теперь расплачиваются изношенным раньше времени сердцем и мозгом. Еле ноги волочат от адреналинового перенасыщения, но говорят, что так веселее, да и вообще соревновательный дух порождает невиданный стимул ко всему на свете. Всем теперь нужен какой-то стимул. Без стимула нынче и не естся, и не спится, и не любится. Стимулирующие средства продаются на каждом шагу на все случаи жизни. Людям скучно, и они изобретают способ взвинтить себя, чтоб хоть что-то у них заработало. Почему-то скучно как раз с такими людьми, которые время от времени заболевают скукой и ищут свой наркотик от неё. «Ску-ушно!» – вот основное кредо нашего помешанного на соревнованиях скучающего человечества. Знало бы оно, как с ним скучно.

Теперь если дети не хотят учиться, то говорят, это единственно оттого, что им скучно и нет стимула или даже мотивации. Теперь не учеников-лодырей принято ругать, а педагогов-злодеев, которые не сумели этих увальней развеселить, увлечь и придумать для каждого персональный стимул к учёбе с индивидуальной мотивацией. Например, организовать какое-нибудь соревнование, кто быстрее до конца строки буковки напишет. Работать не хотят – опять стимул подавай. Прикармливать всех нынче надо стимулом, а без этого иные и жить не станут. Сведут счёты с жизнью и обвинят общество, которое не предоставило, понимаешь ли, стимулятора для поддержания дальнейшего существования. И никто не задумается: а на черта такое чудо природы нужно, которое на ногу себе же наступит и без стимула не найдёт в себе сил с неё сойти? Орать будет: «Люди, имейте совесть, создайте мне мотивацию, пока я себе… не отдавил!». Мрачно до ужаса, хотя по идее со стимулом-то должно быть весело.

Наших дедов к учёбе тоже стимулировали. А уж как мотивировали-то! Учитель ставил в угол класса ведро со свежими розгами, и под конец урока «пятёрку» не получали только безнадёжные мазохисты. Им не прощали даже элементарные детские капризы и демонстрацию усталости. Была ещё такая методика, когда в некоторых семьях можно было увидеть на стене ремешок или прутик на специальном гвоздике. Только недоросль заленится, заканючит «того, сам не знает, чего», как родитель прыг-скок к этому проверенному веками стимулу, а сынуля или дочурка уже и уроки сделали, и картошку почистили, и даже свой школьный костюмчик к завтрашнему дню погладили. И не канючат уже, не скрипят, не стонут противными голосами про то, как им скучно жить без мотивации, когда они жить ещё и не начинали. Это вам не витаминка для повышения углублённости и разветвлённости извилин в мозгу – действует в доли секунд.

Наше «непоротое» поколение к учёбе и труду стимулировали более интеллигентно, хотя кого-то по старинке потчевали дедовскими методами, но официально это уже осуждалось. В нашем классе висел стенд со словами Пушкина, что все мы «ленивы и нелюбопытны». Лень и нелюбопытство казались нам качествами ужасно некрасивыми, даже, как бы сейчас сказали, не сексапильными. И в самом деле: разве гоже молодым и энергичным да пребывать в какой-то тучной лености и дремучей скуке с кислой миной на лице? Мне лично вместо педагога не нужен был массовик-затейник, который всеми способами, разве что не спляшет, но убедит-таки какую-то кислую дуру прочитать учебник или выучить урок.

Мы были энтузиастами. Это после нас пришло поколение пофигистов, которых хоть режь, а им всё по барабану. Нас же зажечь было проще простого. Может быть, после нас и пришло такое тотальное безразличие, что на нашем примере увидели, как любая деятельность может зашкаливать, если браться за неё с превышающим разумные пределы рвением. И деятельность эта превращается в антидеятельность, то есть приносит уже не пользу, а вред. Сколько себя помню, а всё детство прошло под лозунгами. «Догоним!», «Обгоним!», «Перегоним!», «Покажем!», «Сделаем!». Так все ресурсы страны и ушли на какой-то бег на месте: вроде и бежали куда-то, за кем-то гнались, но так с места и не сдвинулись.

Помню, каждый год у нас устраивали сбор макулатуры. Дело хорошее: собрать ненужную, отслужившую свой век прессу, слишком потрёпанные книги и учебники, пожелтевшие от времени газеты и журналы, чтобы дать бумаге новую жизнь. Экономия древесины – раз, разбор завалов из макулатуры на полках и в кладовках – два, чувство сопричастности с полезным делом (для существа разумного и общественного, коим является человек, весьма важное, надо заметить) – три. И всё бы ничего, если бы не додумались этот сбор макулатуры превратить в соревнование, тьфу ты ну ты!

Принесённую школьниками макулатуру взвешивали и высчитывали, какой класс собрал больше всех старых газет и журналов. И у всех вылезал такой азарт с адреналином, такой стимул, какого нынче и в аптеке даже за большие деньги не купишь.

Надо заметить, что за полгода перед этим у нас так же проводилось соревнование по подписке на эти самые газеты и журналы: кто больше всех выписал себе периодики – получи вымпел или даже похвальную грамоту. Или даже бесплатный абонемент на подписку того журнала, который ты и так уже себе выписал. Ничего, друзьям и соседям раздашь, когда твоя периодика начнёт теснить тебя из твоей и без того тесной квартиры. Отказаться от подписки было немыслимо! За это «ставили на вид». А как же не поставить, если речь идёт о попытке срыва такого важного мероприятия, как выполнение плана по подписке? Следует заметить, что школа в городе была одна, поэтому там все учились. То есть там же учились все братья-сёстры, кузены и кузины. Старший брат-шестиклассник выписал себе «Пионерскую правду», младший – журнал «Мурзилка», двоюродный – журнал «Костёр» и всё ту же «Мурзилку» (очень её любил), троюродный – газету «Смена», кузина-старшеклассница выписала «Аргументы и факты». А газеты и журналы были дорогие, даже по тогдашним ценам. Зарплата у взрослых в нашей стране традиционно не превышала какой-то там установленный кем-то наверху минимум, на который сами «вершки» никогда жить не пробовали. К тому же у взрослых тоже свои соревнования на работе: папа выписал «Вопросы истории», мама выписала «Работницу», тётя – «Крестьянку», дядя – журнал «Советский экран», дед – журнал «Огонёк» и так далее в том же духе. А ещё они выписывали разнообразную профессиональную литературу, так что за год кладовка до потолка заполнялась этим добром. Но тебе-то тоже надо что-то обязательно выписать для победы твоего класса в соревновании по подписке! А куда ещё что-то выписывать, если семья и так уже под завязку снабжена будущей макулатурой?! И вот я в третьем классе заявляю:

– А вот подайте-ка мне подписку на «Комсомольскую правду», раз такое дело! Не стану же я вторую «Пионерскую» или третью «Мурзилку» выписывать.

Все так и ахнули:

– Горская, это сильное предложение.

Соревнование шло ещё как бы и на деньги (хотя азартные игры среди детей были как бы вроде запрещены). И «Комсомолка» тогда среди «школьных» газет была одной из самых дорогих. То есть наш класс, подписавшийся в большинстве своём на какую-то октябрятскую дешёвую мелочёвку вроде «Весёлых картинок», резко вышел в лидеры среди третьих классов. Мне, разумеется, дали приз: бесплатную подписку на… «Пионерскую правду». На что же ещё? Не на «Таймс» же.

– Будет чем задницу в дачном туалете подтирать, – поддержал моё рвение дед.

А ведь были семьи ещё более многочисленные. В моём классе училась девочка, у которой было пять братьев и три сестры. И все учатся! Кто в институте, кто в техникуме, а основная масса – в нашей школе. И везде соревнования по подписке! И они навыписывали уж всего, чего только можно себе вообразить вплоть до журнала «Крокодил» – издания совсем уж не для детского чтения. Но кому-то из них выписывать уже совершенно нечего, так как это и так в семье есть. Начинаются мучения, когда ребёнка пилят в школе вожатые и прочие ответственные методисты по внеклассной работе: «Ты почему ничего не выписываешь? А как же честь твоего класса?! Да как же так можно! Да где ж это видано! Стыд и позор таким подрывникам, как ты!». Ребёнок страдает и плачет: «Мне мама денег не даст на четвёртую газету или пятый журнал». Школьная общественность идёт к этой несознательной маме и уговаривает её оторвать от семейного бюджета копейки хоть на что-то совсем плёвое, что и читать-то никто не будет даже в дурдоме: на какой-нибудь «Блокнот пропагандиста-атеиста» или «Листок политобразования». Были такие махонькие и тонюсенькие издания формата А6 или того меньше. Их потом можно было видеть в качестве туалетной бумаги в общественных уборных. Кстати, туалетная бумага в рулонах тогда была страшным дефицитом!

Могла назреть ситуация, когда какой-нибудь методист-активист скорбным голосом оглашал, что школа не справляется-таки с доверенной высшими инстанциями задачей. То ли рождаемость упала, то ли газет и журналов стало слишком много, но не выполнен план к какому-то там съезду какой-то там хартии: «Обязуемся обеспечить народ по два экземпляра периодики на рыло!».

Начинается всё по новой: старший брат выписывает себе «Юный техник», младший – «Изобретатель и рационализатор», двоюродный – всё ту же «Мурзилку» (жить без неё не мог), троюродный – газету «Труд», кузина-старшеклассница выписала «Литературную газету». Я начинаю метаться: как не уронить честь класса и «подарить» родственникам нужное издание, а не четвёртую «Мурзилку».

– Мне журнал «За рулём», – серьёзно сказала я, долго выбирая в списке журналов и газет.

В моём классе все так и полегли:

– О-о!

Вожатый класса Слава потрогал мой лоб: не температурит ли ребёнок, не бредит ли.

– Может, ты на что-нибудь более инфантильное подпишешься? – спрашивает тревожно. – Вот хотя бы на…

– Нет! Это уже брат выписал.

– А вот это…

– Сестра.

– Ну, вот хотя бы…

– У дедушки от работы выписано… Хочу «За рулём» и точка!

– Да-а, – восхитился Слава. – Даже я бы так не смог!

Естественно, мне дали приз: вымпел «Лучшему подписчику младших классов». Я перекрестилась, что не очередную бесплатную подписку на то, что и так будет целый год «радовать» меня и моих близких.

В многодетных семьях стоял рёв. Там детям 10–12 лет приходилось «доподписываться» на такие издания, что и не выговоришь: «Справочник по орошению полей» и «Квартальный бюллетень наблюдения за жаброногими и жабродышащими ракообразными».

И вот обратный процесс: сбор макулатуры. А макулатуру у нас собирали только пионеры. Везло тем, у кого братья-сёстры уже в комсомоле или ещё в октябрятах. Тут уж они на тележках тащили и «Бюллетень по орошению», и «Квартальные наблюдения за жабообразными», и ещё много чего. Выписано-то всего до чёрта, до ужаса, до потолка! Когда квартира заполнялась толстыми пачками газет и журналов, когда им не находилось уже места ни под кроватями, ни в чуланах. Ну и родимую «Мурзилку» тоже несут – куда ж её девать? Плохо тем, кто был одним ребёнком в семье. Таких у нас в классе имелось всего три человека. Хотите – верьте, хотите – нет, а один ребёнок в семье в те годы был редкостью. Не знаю, как в больших городах обстояло дело, но в нашем «сити» обязательно хоть один брат или сестра, но у каждого были. Это теперь двое детей – больше чем достаточно, а тогда семью с четырьмя детьми никто даже не считал многодетной.

Один мальчик ничего не принёс в день сбора макулатуры. Мама его «Пионерской правдой» во время ремонта обклеила стены перед оклейкой обоями, папа кипу газеты «Известия» за минувший год унёс в гараж для вытирания рук и промасленных деталей, дедушка взял на растопку печки «Весёлые картинки». Если что и осталось, то пошло на хозяйственные нужды. А как же? Ведь в описываемую мной эпоху нельзя было вот так просто пойти и купить обычный полиэтиленовый пакет, какие сейчас в ветреную погоду носит по округе в таком количестве, что хоть руками их лови. Поэтому всё заворачивали в газеты – в магазинах обёрточная бумага не всегда была. Даже фарцовщики и спекулянты в советских фильмах носили товар, завёрнутый в газетку. Даже Аркадий Райкин шутил про взятку: «Прикройте «Правдой»». Уж если у «хозяев жизни» не было никакой другой «тары», что про простых граждан говорить? Даже для учебников, чтобы они не истрепались и не испачкались за очередной учебный год, делали специальную обложку из газеты. Из чего же ещё? Туалетной бумаги тоже не было, поэтому для такого деликатного дела использовались те же газеты. Что говорить, когда её до сих пор в общественных туалетах, особенно, на производстве, в подтирочно-гигиеническом качестве используют.

То есть у одного мальчика из нашего класса этой самой макулатуры не оказалось. Ну, нет у человека макулатуры, хоть режьте вы его! А надо принести. Хоть ты тресни, хоть наизнанку вывернись, а притарань положенные два килограмма. И начинают этого мальчика стыдить, начинают его клевать, мол, как же тебе не стыдно, наглец ты этакий, как же тебе не совестно товарищам по борьбе за выход на первое место по сдаче отходов самой читающей нации в глаза смотреть, а?! И ему стыдно, очень стыдно! Вот только, за что? Если вдуматься, чокнуться можно.

Сразу вылезает какая-то конфронтация: «Да он жа хотит нам усё дело запороть на корню. Ату его!». Мальчик в слёзы, мальчика жалко. Ведь хороший мальчик же, почти отличник и победитель школьной спартакиады, а тут такое вскрылось, ай-яй-яй. Пионеры-изуверы, будущие зубастые комсомольские лидеры начинают этого мальчика шпынять и бойкотировать. Особенно те, кого он в вышеупомянутой спартакиаде «сделал». Пионеры с человечными наклонностями начинают подсовывать попавшему в беду товарищу какие-то клочки из своей макулатуры. Понятное дело, что на показателях по общему весу сданного классом вторсырья это сказывается весьма негативно. Объявляется план-досдача: тащите всё, что у кого бумажное есть, потом разберёмся.

Я-то никогда бед не знала в этих соревнованиях, потому что и газет в семье накапливалось предостаточно, и журналов. Причём, каких журналов! Не верьте, что глянцевые журналы появились в России только в конце XX века. Глянцевая бумага не только красивая, но и тяжёлая. Вот «Вопросы истории» печатались на лёгкой газетной бумаге, зато были толстыми, то есть компенсировали лёгкость бумаги своей толщиной. Такой же был журнал «Вокруг света». Это сейчас он стал глянцевым и большого формата, а раньше он был и потоньше, и поменьше, и полегче. Мама по работе выписывала «Терапевтический архив» – белоснежное, как медицинский халат, издание более сотни страниц на великолепной глянцевой бумаге. Его подшивку за год я не могла поднять, поэтому за меня в школу её носили старшие братья или папа. Один номер «Политического образования» порой весил, как среднего объёма книга. Но самое лучшее было сдавать журнал «Огонёк», который был, пожалуй, самым огромным по формату в то время. Бумага в нём была замечательная, плотная, толстая, блестящая! У меня до сих пор хранятся знаменитые репродукции мировой живописи с разворота этого журнала, которыми в те годы обклеивали и обвешивали квартиры практически все советские граждане. Один «Огонёк» был значительно тяжелее самых толстых и многостраничных газет. «Советский экран» – ещё один источник самодельных плакатов с ликами любимых актёров – «Огоньку» по весу уступал ненамного. «Работница» с «Крестьянкой» были полегче, как и положено изящным «журналам-девушкам», но даже изрезанные женщинами на выкройки и картинки мод, на рецепты блюд и масок для лица, тоже давали ощутимый вес при сдаче с теми же газетами. Сдавай хоть пудами! За год их накапливалось столько, что приходилось выносить в чуланы на огородах или во дворах, какие ещё сохранились даже в крупных провинциальных городах.

Поэтому я, если наш класс отставал по весу сданной макулатуры, вытаскивала из этого чулана связку журналов «Наука и жизнь» за три-четыре года подписки, которая толщиной была около аршина, тащила её в школу, и после этого ко мне уже никто не приставал с дурацкими вопросами: «Горская, а где твой вклад в досдачу вторсырья, когда Холодная война в разгаре?».

Иногда случались стычки на почве воровства чужой макулатуры. На изящных учениц нападали хулиганы из параллельных классов-конкурентов. Ведь макулатура – она макулатура и есть, на ней же не написано, кто её принёс и откуда. Правда, на журналах и газетах на почте от руки писали номера домов и квартир, чтобы почтальону было удобно раскладывать их по почтовым ящикам. Но кто там докажет, что надпись «Заг. 31–13» – это дом номер 31 по улице Загорской, а не, скажем, по Загородному проспекту? Находились психи, которые отрывали от газет клочки с номерами за целый год! Чтобы не возникало конфликтов, было вынесено мудрое постановление: каждый ученик должен подписать каждую единицу сданной им макулатуры. Сдаёшь сто или двести газет, вот все и подпиши. Разборчиво укажи имя фамилию и класс. Были случаи, когда и эти надписи отрывали и писали новые данные. Вот что делает с людьми азарт и дух соревнования.

В дни досдачи макулатуры учеников с неустойчивой психикой начинала лихорадить мысль: «Где взять дополнительную макулатуру?». Самых сообразительных посещало озарение: «Надо не бумагу тырить, а обеспечить нужный вес, массу!». Одни из них принимались сдавать в макулатуру даже свои тетрадки за текущий учебный год! Особо дерзкие и даже где-то наглые умудрялись грабить школьную и городские библиотеки, воруя оттуда подшивки нужных читателям газет и журналов и даже весьма редкие и совершенно новые книги и учебники. Другие над этим только посмеивались и находили другой способ, как повысить вес макулатурной массы своего класса.

В один прекрасный день пионер нашего звена Витька Плахов принёс небольшую и аккуратную кипу обычных газет. Но совершенно неподъёмную. Кладёт её на весы – десять килограммов! Что за чертовщина? Приходит Серёга Бубликов с тонюсенькой пачечкой каких-то журнальчиков типа родной до боли в суставах «Мурзилы». На весах эта ноша показывает двенадцать кэгэ! Потом ещё кто-то притащил, обливаясь потом, пару-тройку журналов, толстых правда, но где вы видели, чтобы они весили пять кило? Нам повезло, что приём макулатуры вела старшая пионервожатая школы Лора, идейная барышня двадцати с небольшим лет. Вообще-то, её звали Флорой Юрьевной, но имя Лора ей нравилось больше. Она всем доказывала, что оно означает Ленинская Октябрьская Революция! Школьники-негодники за глаза называли её Хлоркой.

И вот наша Лора только удивлённо ресницами хлопала, но взвешивала и записывала, взвешивала и записывала. Под конец приёма наш 4-ый «В» класс вышел в лидеры не только между однокашниками из классов «А», «Б» и «Г», но и вообще по школе! И хоть бы кто додумался проверить, понять, почему толстенную вязанку журналов в человеческий рост, которую собрали наши конкуренты, по весу превосходят вот эти тоненькие и подозрительно перемотанные крепкой бечёвкой листы газетёнок? Вот как всех ослепила страсть выйти на первое место в соревновании по сбору хоть чего-нибудь.

Всё погрузили на машину и отправили на бумажную фабрику для переработки. Нашему классу, понятное дело, дали и вымпел, и грамоту, и книгу «Детский годы Ильича» для классного пионерского уголка. Такая гордость распирала за свой коллектив, за победу… Но всё «обломилось», когда с фабрики приехал разгневанный работник, грохнул об пол несколько кирпичей, откуда-то украденных свинцовых пластин, пару-тройку тормозных колодок от железнодорожных вагонов и даже топорище от большого колуна! Специалист по бумаговарению чуть не плакал и страшно ругался, что это откровенное вредительство и показуха, что макулатуру собирают для экономии драгоценной древесины и ликвидации мусора, а совсем не для того, чтобы утруждать работников фабрики вылавливать из котла с бумажной массой эти совершенно небумажные включения. Кому-то из нас было стыдно, кто-то только ехидно улыбался. К вечеру у нас отняли и вымпел, и грамоту, и «Детские годы Ильича»! Пока мы и их не сплавили на вторсырьё. Досталось и другим классам, у которых в пачках с газетами обнаружились совершенно новые и весьма толстые книги. А какая-то малолетняя сволочь додумалась для создания объёма и усиления веса впереть туда украденный в городской библиотеке том Большой советской энциклопедии!

Была стране польза от такого участия в соревновании по сбору старых газет и журналов? Вряд ли. Скорее, больше ущерба. Была б моя воля, я бы эти соревнования отменила. Есть у тебя макулатура – приноси и спокойно сдавай. Нет – на нет и суда нет. Ведь столько глупости из людей вылезает, как только уловят они носами азарт какого-то состязания, соревнования. Говорят, что в иных странах ставят контейнер с надписью «для бумаги», и граждане складывают туда именно бумагу. То же самое для стекла и пластика. А у нас ещё в Перестройку так поэкспериментировали, и в контейнер для макулатуры навалили всего, что душе угодно, и даже с прицепом, но только не макулатуру. Макулатура-то у людей была, но её большинство граждан вывалила в бак для стекла. Стекло навалили в контейнер для пластика. Такой вот парадокс загадочной русской души. А всё почему? А потому что скучно без соревнования-то, без раздачи вымпелов, без драки за украденные у кого-то кипы старых газет. Так многие «подсели» на эти соревнования, что теперь и не слезть.

А я терпеть не могу соревнования. В самом слове «соревнование» рычит корень «ревность». И кроме этой неуправляемой и беспричинной ревности больше нет ничегошеньки. Ревности, что кто-то кого-то хоть в чём-то обошёл, обскакал, обдурил. Дух соревновательства хорош только, когда кто-то стремится достичь определённых высот, благодарно наблюдая за достижениями другого. Когда человек становится, например, выдающимся пианистом, потому что у него в «соперниках» был образец виртуозности, и он благодарит своего соперника, что «благодаря вам я стал лучшим, и если бы не вы, я бы не прошёл и половины своего пути». А когда «лучшим» становятся путём подрезания струн на рояле соперника, когда победивший орёт: «Все видали, как я его сделал!», упаси бог с таким «лучшим» в разведку пойти или просто в одном помещении находиться. Он и из этого соревнование затеет, будьте уверены. Потому что это уже психоз, синдром.

Соревнования больше похожи на карточную игру, где требуется только ловкость рук, а не работа ума. Есть мнение, что карты значительно сложнее Их величества шахмат. Если серьёзно изучать карточную игру, то потребуется недюжинный ум и математический талант. Но звание картёжника так неблагозвучно именно потому, что сложнейшее искусство игры зачастую подменяется банальными приёмами шулерства и блефа. И учебники по шулерству сейчас покупают охотнее, чем учебники по самой игре, так как обманывать всегда легче, чем научиться хорошо играть.

Соревнования совершенно не определяют лучшего. Известны случаи, когда и лучшей фигуристке золотую медаль не давали, и лучший фильм без «Оскара» оставляли. Давно уже не слежу, кому там дали «золото», а кому – «бронзу». Неинтересно. Больше интриг и политики, чем спорта, если шутя могут Зидана с поля удалить, а каким-то интриганам и провокаторам кубок чемпионата мира отдать. А сколько спортсменов калечит себя допингом, запредельными тренировками? Разве про такой спорт сказано, что он полезен для здоровья? Да боже сохрани в таком спорте участвовать.

Спорт любят единственно за красоту, если таковая в нём присутствует. Помню, ещё на школьных спартакиадах наблюдали за соревнованиями, любовались, как солнце играет в спицах велосипедных колёс или отражается от ослепительного снега с бегущими синими линиями лыжни. И было досадно, когда никто этого не видел, а все взвинчено орали и выли: «Даёшь! Вперёд!! Ура!!!». Все скачут и пихаются локтями. И мигом становятся врагами, если «болеют» за разные команды. Эта война продолжается в школьных раздевалках, где даже девчонки дерутся из-за проигрыша до выбитых зубов! Особо рьяных и крикливых болельщиц на трибунах осаживает местная шпана: «Да не ори ты так! Возьмут тебя замуж, возьмут».

Хорошо смотреть на игру, но не забивать голову глупостью про какое-то там болезненное первенство кого-то над кем-то. Если спортсмен красиво спускается с горы, то не интересно, первое место он занял или сто второе. Кто-то может сказать, что такие настроения непатриотичны и так далее. Но современный спорт – явление вообще мало патриотичное, а до мозга костей коммерческое, как и всё прочее. Поэтому болельщикам на его поприще демонстрировать «преданность Родине и делу Партии» как-то не-уместно. Смотрели как-то матч по футболу латышей с нашими и становилось неловко, что в латвийской сборной русских больше, чем в российской. Не знаешь, за кого болеть: за русских латышей или за африканцев с болгарами в составе сборной России. Там ведь теперь кого только нет, кого только не прикупили ради победы, которая всё одно так и не приходит. Но «болеть» за них уже не хочется. Потому что не «наши», потому что завтра могут перепродаться в другой клуб или сборную на более выгодных условиях. Вот дворовый футбол – это да, это другое дело. Тут даже хозяйки орут из окон кухонь, помешивая бульон, такие патриотичные перлы, как «Серёга, задай им трёпку, чтоб знали, у кого тут хвост трубой!». И грохочут в поддержку «своих» кастрюлями и половниками. Но дворовый футбол, к сожалению, уходит: дворовые мужчины теперь активнее соревнуются, кто кого перепьёт. А после таких «соревнований» если их и влечёт погонять мяч, получается то ли футбол, то ли баскетбол, то ли толкание ядра пополам с боксом. Некогда неприкосновенное пространство дворов и кварталов занимается автостоянками и многолетними грязными стройками новых ульев для граждан, как будто этот маленький клочок земли под окнами – последнее, что осталось от громадной и большей частью совершенно безлюдной России-матушки.

Совершенно запустила наблюдение, какой картине дали «Оскар» или ещё какую награду, а кому – ни шиша. Наград этих развелось столько, что легче перечислить фильмы, которые ни на какие из них не номинировались. Сейчас ведь как: если там не дадут награду, тут может что-нибудь перепасть из сочувствия. Если и тут ничего не получишь, есть ещё десяток-другой фестивалей и конкурсов, авось там чего-то перепадёт. А смысл? Бывают картины, что не выдвигаются ни на какие награды, а зал после показа встаёт и аплодирует. Или привезут фильм, которому и несколько «Оскаров» дали, и столько же «Ник» наподдали, других же менее громких наград и вовсе горой насыпали – а зритель встаёт и… выходит задолго до окончания фильма.

Давали бы всем венок из лаврушки за любые достижения, как в Древней Греции, и не было бы такой отчаянной борьбы за первенство любой ценой, больше сил и времени отдавалось бы самому процессу творчества. Но в капиталистическом мире в основе любых соревнований давно лежат чисто финансовые выгоды. Про нас что говорить: мы бы и за лавровый венок бились, как в своё время за вымпел. Многие советские соцсоревнования, когда выращивался невиданный урожай, что сил не было его собрать, поэтому в передовицах трубили о получении победителем переходящего Красного знамени, а в это же время по полям с невиданным урожаем шёл трактор и запахивал его в присыпанную снегом осеннюю землю – яркий пример бесхозяйственности и просто идиотизма. Если кто уносил домой хоть один кочан или колосок с поля – это приравнивалось к воровству, заводилось уголовное дело. А запахать в землю целое великолепный урожай, потому что его не успели убрать до заморозков или некуда складировать – это не преступление, нет. Это последствие борьбы за престижное первое место, уж никто не помнит, в каком соревновании, с кем и за что. До откровенной глупости доходило, до самого настоящего вредительства, лишь бы завладеть каким-то вымпелом.

Китайцы какой-то год вырастили невиданный урожай риса и придумали по такому случаю, как из него топливо для автомобилей получить, чтобы ни одна рисинка даром не пропала. Куда им до нашего широкого размаха! Это нам ничего не жаль, а они там над каждым зёрнышком трясутся, жмоты. А мы за победу готовы тонны зерна сгноить. Только бы получить вымпел или похвальную грамоту с профилем Вождя.

Что творилось, когда в сентябре советских школьников и студентов загоняли в совхозы убирать турнепс – вспоминать жутко! Когда мы просто работали без объявления дурацких соревнований, как у нас говорили «без объявления войны», – все спокойно и хорошо делали свою работу, садились на автобусы и ехали домой. Но вот объявили соревнование на звание лучшего пионерского звена по уборке кормовой свёклы. Ставят пионеров в начало борозд – на старт, внимание, арш! И больше половины свёклы в результате этого забега на скорость втаптывается в землю. Её попросту никто не убирает, а вбивают ногами в землю, чтобы идущая следом проверяющая комиссия увидела голую пашню, освобождённую от урожая. Потому что целью являлась не уборка корнеплодов. Наша цель: быстрее добежать до конца борозды, как бегунам до конца беговой дорожки, получить первое место и гордое звание «Лучшие дуроломы республики». Идиотки вроде меня (к счастью, таких было не мало), добросовестно вытаскивали на свет божий каждую свёколку, каждую луковку и картофелину. Как в своём огороде, как нас учили дедушки и бабушки, которые эти овощи под бомбёжкой выковыривали из мёрзлой земли. Поэтому моё звено никогда не получало ни вымпелов, ни похвальных грамот за ударное вколачивание урожая в пашню. Такая же картина была и на уборке картофеля, и на сборе морковки, куда гоняли студентов ленинградских вузов и работников НИИ. Они точно так же дробились на какие-то отряды и звенья и охотно ловились на глупые призывы: «Даёшь первое место в сборе урожая! А ну покажем всем империалистам, как умеют работать настоящие передовики!». И после этого оставалось вытоптанное поле, словно по нему пробежало стадо бегемотов. Работники совхозов рыдали и молили больше не присылать «этих вандалов и варваров», когда им приходилось повторно идти по полю и откапывать из-под земли тонны испорченного, разбитого, растоптанного в хлам урожая. Зато империалистам чего-то там показали. Империалисты прямо-таки уделались от страха. Или от смеха.

После соревнования по уборке турнепса объявлялось соревнование по резке ботвы. Мы приносили с собой ножи и обрезали листья на уже собранных корнеплодах. Делали это по схеме трёх куч: в одной лежит собранный урожай корешками внутрь, а вершками наружу, в другую бросают отсечённые вершки, в третью летят корешки, собственно корнеплоды. Очень удобно: берёшь за листья левой рукой, правой отрезаешь их, левой тут же бросаешь листья в кучу ботвы, а правой метко кидаешь свёклу в кучу корнеплодов. Когда ритм наладишь, так и вовсе похоже на гимнастику. Да на свежем воздухе, когда нет дождя и осень так прозрачна и тиха – красота, что и говорить! А если при этом кто-нибудь травит весёлые байки или ведёт интересный разговор, то и вовсе это не кажется работой, а активным отдыхом. В самом деле, при такой разумной организации труда под конец работы не возникает чувства усталости.

Когда работали просто так, без всяких дурацких соревнований, то каждая свёколка была аккуратно обрезана, обколочена от земли и любовно уложена в ящики, а ящики погружены в грузовики. Но вылезают неугомонные массовики-затейники: «Народ! Даёшь рекорд по обрезанию! Покажем сионистам, как это надо делать! Не посрамим славу земли нашей». И так тошно становится, словно заставляют выполнять что-то противоестественное, да к тому же на скорость, как, например, кто больше кубов воздуха за минуту вдохнёт, или кто большую кучу кала навалит. Смотришь на этих горластых сволочей и думаешь: чтоб тебе провалиться куда-нибудь и не вылезать! А они настолько тупы и толстокожи, что даже не догадываются об этих «пожеланиях» в свой адрес. Знай, орут:

– Ребятушки, навались на правый фланг! Даёшь… Прорвёмся… Не посрамим…

И ведь дана же им зачем-то такая глотка и энергия? Нагоняют этой глоткой такое помутнение рассудка на людей, что никто уже не замечает, как осень тиха и прозрачна. Теряется и ритм работы, и аппетит к ней. Звенья и отряды лихорадочно срезают ботву, где она только есть, пока её не станет столько, чтобы можно было засыпать свои кучи необрезанной свёклы. Она ведь и так лежит ботвой наружу, кто там заметит: отрезанная это ботва или нет. Кто-то обязательно стоит на шухере, чтобы агротехники или бригадиры не засекли это, чему и названия не подобрать. В результате вырисовывается такая картина: стоят огромные стога из свекольных листьев, а рядышком – еле-еле заметные горстки корнеплодов. И хоть бы кто спросил: «А где урожай-то? Где сами корнеплоды-то, если от них так много ботвы получилось?». Не до этого: всем победителям выдают по вымпелу, всем старавшимся стать победителями – по флажку, всем идиотам, вроде меня, у которых куча ботвы была пропорциональна куче корнеплодов, выносят порицание:

– Ай-яй-яй, ну как же так? Вон некоторые звенья и отряды по пять куч обрезали, пока вы на одной тут как куры лапами водили. Нехорошо, некрасиво, просто не по-советски так спустя рукава работать, когда наши деды и отцы кровь проливали за ваше счастье!..

То же самое происходило, когда мы работали на стройке во время трудовой практики в десятом классе. Там объявляли соревнование, кто быстрее навесит максимальное количество дверей в строящемся здании. Когда строители работают просто, без соревнований, им надо каждую дверь повесить на петли, а каждая петля крепится на шести шурупах: три на самой двери и три на дверном косяке. И шурупы эти надо закручивать. Дело сие очень кропотливое, но очень важное и нужное. Но вот объявляется соревнование, и шурупы начинают не закручивать, а заколачивать, как гвозди. От такого беспредела двери через пару месяцев начинают провисать, а то и вовсе отваливаться, но это никого не заботит. Все ослеплены жаждой соревнования. Массовики-затейники, эти непревзойдённые мастера манипулировать нестойкими умами накручивают ситуацию дурацкими плакатами лозунгами, где первым словом стоят их излюбленные «Даёшь», «Догоним» и, естественно, «Прорвёмся».

Следует сказать, что массовики-затейники, эти методисты-активисты в самом процессе работы никогда не участвовали. Так, для вида только перед началом соревновательного массового психоза один шурупчик закрутят в готовое гнездо или на глазах восхищённой публики из бороздки выдернут морковку, которую перед этим кто-то уже выдернул и обратно воткнул. Они, как взвод НКВД за спинами штрафбата, подгоняли нас в атаку к победе в очередной глупой затее. Сложно сказать, чем определённым они были заняты по жизни, что именно делали, но люди, которые в момент организованных ими соревнований ничего не делали, их страшно раздражали и бесили. Поэтому они смотрели на «бездельников» тяжёлым, осуждающим взглядом. Им казалось, что даже отдыхая человек должен испытывать чувство жгучей вины за бесцельно потраченное время. Только какой-то винтик остановится в потоке общего психоза из разряда «Догоним и перегоним Мозамбик!», как тут же спиной почувствует, что они мрачно исподлобья наблюдают за ним. При этом они сами только выкрикивали какие-то бессмысленные лозунги и недоумевали, почему кто-то не хочет тупо этим лозунгам следовать. Это же так просто! Тупо делай, что тебе говорят, а «за нас всё уже продумали вожди». Даже не знаю, где сейчас все эти неугомонные крикуны, но явно и в новой жизни они не пропали. С такими талантами пропасть невозможно. Особенно в условиях дикого рынка.

Многие страдали от их хлёстких упрёков, и переходили постепенно в лагерь тех, кто за полчаса «выполнял» норму целого рабочего дня. Это в самом деле легче, чем просто нормально работать. До сих пор не пойму почему, но мне никогда не хотелось в этом идиотизме участвовать. Даже ценой вымпела и гордого звания «Лучший обрезчик ботвы в этом сезоне». Ужасно устаю, когда приходится участвовать в никому не нужной и бессмысленной деятельности. Думаю, что любой человек устаёт от этого. Сейчас в людях сидит именно такая усталость, что приходится заниматься тем, чего они не понимают или даже вредят своей деятельности. Когда работаешь и понимаешь свой труд, можешь объяснить каждое действие, совершенно не устаёшь. А когда приходится закапывать канаву, которую впереди тебя кто-то выкапывает, то уже через пару шагов наваливается усталость и отчаяние, словно внутренний цензор спрашивает: «Ну и объясни, чем ты собственно тут занимаешься?». А объяснить невозможно. И это отнимает все силы.

Когда мы стали постарше, то подходили к директорам совхозов и указывали им на такие безобразия. Директора кивали, говорили, что им самим всё это не нравится, но они ничего не могут поделать с таким положением вещей. У нас всегда так: сами видим недочёты в работе, сами себя за них ругаем, но никак не можем исправиться. Этакий комплекс покаяния, если сами себя поругали, осудили, сами над собой посмеялись, то с нас и взятки гладки. Мы не понимаем, что раскаяние не для того существует, чтобы бесконечно делать ошибки и каяться, приносить откровенный вред и снова каяться. У нас постоянно можно слышать: «Ах, вот в Европе, вот в Америке, как там чисто и пригоже! А у нас всё заплёвано-захаркано, разбазарено всё в пух и прах на все четыре стороны! Вот мы такие да сякие!..» и так далее в том же духе. При этом сам говорящий под конец речи высморкается себе под ноги, разве что не помочится и снова вздохнёт: «Ох, не будет у нас никогда порядку. Мы ведь такие-растакие, что и знаться с нами тошно». А что мешает стать другими, если мы так хорошо видим свои недостатки? Может, просто не хотим исправляться и для этого придумали такой приём вечного раскаяния? И нас не тронь: мы же сами себя поругали, мы же сами при-знали, что сделали что-то не так! Что толку от этих покаяний? И это на фоне лозунгов «Догоним! Достигнем! Достанем! Покажем! Все – козлы, а мы – лучшие!». Наши лозунги увидишь – впечатление, что тут супермены живут, которые всё могут и умеют. А на деле никто ничего не может и не хочет, как в анекдоте про евнуха, который своей невиданной потенцией хвалился.

В нашем городе теперь повадились отключать то электричество, то воду. Говорят, для экономии газа и вообще всего прочего, что ещё имеет смысл выгодно продать за бугор. Денег нет в государстве, говорят. Всё профукано. Куда всё делось – никто не знает, но ряды отечественных олигархов растут и крепнут день ото дня. Повод для отключений нашли в том, что некоторые граждане не платят за эти самые воду-свет-газ. Полгорода нигде не работает, поэтому и не платят. Другие полгорода работают, но тоже не все могут ежемесячно платить за эти ценные и дорогие ресурсы. Они если заплатят, то на оставшиеся деньги смогут купить себе конфетку к чаю, чтобы совсем горько не было, и колбаски своему пёсику или котику. Хотя многие вообще намастачились обходиться без света-газа. Без воды-то человек не проживёт и дня, но воду можно и из реки брать, а вот без света-газа – как не фиг делать. Особенно живучие бабульки, которые так и говорят, что их прабабки и прапрадеды жили себе спокойно без «энтих глупостев» и горя не знали. И вот мы из двадцать первого века теперь должны повернуть в эпоху, когда энтих глупостев ещё и в помине не было во всём мире. Чиновник какой-нибудь с двумя-тремя высшими образованиями приедет на пяти-шести дорогущих машинах, каждая из которых ценой в десять-двадцать годовых окладов рядового провинциала, со свитой в сотню-другую господ в дорогущих костюмах и начинает втолковывать несознательным гражданам, нежелающим понять «важность политического момента»:

– По нашему… то есть вашему району наблюдается растрата воды и электроэнергии. К тому же вы неисправно платите за эти дары, что вам государство так милостиво предоставило, а у государства денег нет на то, чтобы за вас платить. Мы… то есть вы и так государство разорили своими непомерными требованиями. Мы… мы войну выиграли, а вы… вы слишком хорошо жрать хотите!

И это говорит такой мордоворот, которые слушающим его оборванным старикам во внуки годится. И вот он этим пережившим не понаслышке все войны XX века и грабительскую политику новых хозяев жизни – и поди разберись, что страшней, – говорит, что он там какую-то войну выиграл. Но никто не спорит, потому что его клика в самом деле выиграла. Победила всех прочих своих соотечественников в борьбе за биологическое выживание в условиях дикого рынка, который в современной России почему-то зовут «демократией».

Говорит он это на фоне огромной кучи зерна, которое гниёт под дождями, так как нет нового хранилища. В старом ещё пять лет тому назад сгнила крыша. За пять лет в «отсталые» советские времен целые города выстраивали, а теперь досок настелить и самым дешёвым рубероидом их покрыть никто не может. Скажи где такое, и сразу какой-нибудь мрачный и обиженный на весь свет мужской голос пробубнит: «А вот сама бы попробовала, раз умная такая». Да я и пробовала в один из субботников с другими бабами, но та крыша тоже давно сгнила. А теперь зерно гниёт. И сколько эта огромная, как пирамида египетская, куча зерна может стоить? Сколько за пять лет таких куч тут сгнило? Неужели это такие копейки? Так чего же теперь гундеть на каждом шагу про какие-то растраты и недостачи? За что ни схватись, а всюду нет денег в бюджете. Нужны новые дома – нет денег, нужен ремонт вокзала – нет денег, детям нужен стадион – нет денег. А зерно гниёт. Зерно, которое когда-то заменяло людям деньги, пока их не изобрели. А рядом гниёт такая же куча картофеля, который вырастили специально для Крайнего Севера, но он уже почти весь сгнил, потому что между какими-то серьёзными ведомствами не могут договориться насчёт транспорта. Он и в прошлом году так же гнил, пока не превратился в полугнилую кашу, которую погрузили-таки и увезли туда, где этот картофель ждали уже полгода.

А всё из-за тех же соревнований. Точнее, из-за несостыковки между соревнующимися. Одни соревнуются по первенству на самый большой в мире урожай, а другие соревнуются за первое место по экономии топлива при перевозках, и этого самого большого урожая в том числе. Даже помойку месяц специально не вывозили для экономии бензина. В итоге все заняли первые места по своим соревнованиям, получили какие-то грамоты, а город завален мусором и ударный урожай ударно же и сгнил.

Эта болезненная тяга к соревнованиям никак не переживёт пик моды на себя. Соревнуются, лишь бы стать первыми хоть в чём-то, а ради чего – не всё ли равно. Напоминает безнадёжно разлаженный механизм, в котором каждое его звено продолжает тупо выполнять свою функцию, но на общей работе это никак не сказывается. Так в фильмах о войне раньше показывали подбитые и перевёрнутые танки, которые уже никуда не едут, а только их колёса продолжают бешено вращаться, иногда даже в разных направлениях. Так и мы вращаемся до сих пор, как пустая бобина, с которой смоталась плёнка. И такое яростное вращение достойно награды просто потому, что так принято. В результате кругом победители и чемпионы, передовики и ударники, а никто не может придумать, как из пункта А в пункт Б перевезти остатки сгнившего картофеля. Возможно, кто-то поморщится: «Да что ты тут развела со своим картофелем! Да кому он нужен? Разве можно сравнивать экономию бензина, нефти и какой-то там картофель?!». Зачем же его тогда сажают и растят в таком количестве, затрачивают столько сил и средств на его уборку? Может, его вовсе не сажать и не объявлять соревнований по рекордной уборке, чтобы потом нечему было гнить под осенними дождями под россказни холёного господина про то, что кто-то у нас профукал всё государство, а они какую-то войну против своих же выиграли?

Все эти соревнования по сбору абы чего во имя победы абы кого в абы чём в годы моей пионерской юности всегда приурочивались к 22-му апреля, ко дню рождения товарища Ленина. Смотри, мол, Владимир Ильич, как мы доблестно выполняем твои заветы, которых ты нам и давать не собирался. Этакая советская Пасха, замена отнятого христианского праздника, как язычникам когда-то праздник начала роста солнечного дня заменили Рождеством Христовым. Тогда же начинались славные субботники, когда окончательно сходил снег, под которым проступали горы грязи за лето, осень и зиму вместе взятые. Всё начинают мыть, чистить, а мы вот металлолом собираем. Были такие «критические» дни у пионеров: то сборы макулатуры, то сборы металлолома. Но если на макулатуру можно было подписаться в дни соревнований по подписке на периодику, чтобы потом это всё вернуть государству, то с металлоломом было сложнее: подписки на него не было. Собрали бы то, что под ногами валяется, чтобы никто себе сапоги об гвозди не распорол, так ведь нет – носом будем рыть, но найдём лом даже там, где его нет и быть не может.

Вы представьте себе ситуацию: человеку нужно принести что-нибудь металлическое в общую кучу лома, которую собирает его класс. Говорят, что в странах Европы есть пункты приёма, куда человек может сдать, например, сервиз. Зачем он ему, если у него и так уже два есть, а вот этот третий подарили? Пусть даже старый и наполовину разбитый. Там даже можно сдать флакончик из-под духов или просто куски битого стекла. Там никто не стоит в замызганном халате и не орёт зычным голосом: «Тары нет! Уйди на… отседа, падла!». Там всё есть. Почему-то. Платят там за эти стекляшки какую-то символическую плату, но люди сдают туда битое стекло не для того, чтобы «срубить бабки», а чтобы окружающая их среда была уютной и чистой. Чтобы стекольная промышленность не тратила лишние ресурсы на производство нового стекла, не загрязняла бы лишний раз такую хрупкую экологию. Таково там вековое воспитание. Ведь окружающая среда очень важна для человека. В среде, где есть чистые улицы, опрятные дома, у человека и мысли соответствующие. Там же, где под ногами валяются осколки, бутылки, клочки газет, просто куски дерьма, у человека в голове формируется такое же дерьмо вместо мыслей. Он может только пинать эти помои ногами, постепенно переходя на окружающих. Сделали бы и у нас пункты приёма по сбору всякого хлама, а не чистой меди и алюминия, так и почище стало бы, и люди бы поменьше лягались. Но у нас в этих «пунктах приёма лома» сидят человеки не с выражением лиц «сделаем нашу страну уютной и красивой», а с несмываемой миной «как бы побыстрее сколотить бабло и свалить из этой дыры за бугор, где уютно и красиво». Они не понимают, что уютная и красивая жизнь где-то не сама по себе возникла, а создаётся людьми. Они сами могли бы сделать вокруг себя уютно и красиво, а не скакать за тридевять земель в тридесятое царство на готовое. И они там не станут разрушать это уютно и красиво, потому что оно чужое. У многих наших граждан сидит в голове мысль, что только в своём доме можно и нужно гадить, а в чужом – восхищаться его чужими уютом и красотой и ставить его своим покинутым соотечественникам в пример. Если бы металл в самом деле валялся у нас под ногами, как листья в пору листопада, то вопросов бы не возникало: бери его охапками и сдавай. Но вот нет его. А надо что-то сдать.

Мы металлолом первый раз сдавали в пятом классе. Я тогда пошарила глазами окрест себя и ничего подходящего для сдачи не нашла. А вы сами поищите вокруг себя и скажите, что можно было бы сдать в лом? Ну, нет металла, хоть ты тресни, а надо что-то найти. Мама мне тогда дала старую кастрюлю с ржавым дном – всё, что в доме нашлось для соревнований пионеров по сбору и сдаче металлолома. И у вас бы больше не нашлось. Если в дом запустить мародёров и дать им задание найти в этом доме лом, то они, конечно же, обдерут там и ручки на дверях, и батареи центрального отопления, и газовую плиту с холодильником. Но это мародёры, а мы-то в этом доме живём.

Короче говоря, понесла я эту кастрюлю. Иду со своей однокашницей Надькой Карпинской и гордо несу свою кастрюлю – вот мой вклад в торжество нашей отечественной металлургии. Надька несёт старый утюг, какие ещё на углях работали. Прабабушка отдала, раз такое дело, раз правнучке надо хоть что-то сдать в общую кучу металлолома.

А общие кучи классов традиционно располагались на пустыре за школьным стадионом. Сначала туда тащили кто старое ведро, кто какие-то обручи с бочек, кто обломок лопаты, кто свой эмалированный ночной горшок. Всё поначалу было мелко. Потом группа наших учеников притаранила целую батарею отопления. Такую, какую герой Алексея Смирнова в «Операции Ы» растягивал перед Шуриком на манер гармони. Они её тоже на такие вот рёбра разобрали по штуке в руки, а ведёрники-кастрюльники вроде меня на них с завистью глядят: вот это настоящий металлолом! И хоть бы кто поинтересовался, откуда они эту батарею взяли? Украли, конечно! Но всем не до этого. Какое там: такой азарт, что у всех только глаза блестят. Я чувствую, что моя кастрюля как-то теряется на фоне такого металлоизобилия.

– Как?! – гневно взмахнула на меня ресницами наша Хлорка перед всем классом, когда стала оценивать, кто чего припёр для сдачи. – И это всё?! И это весь твой вклад в такое важное мероприятие?

– У меня больше нету, – оправдываюсь я.

– И тебе не стыдно? Ты погляди, что настоящие пионеры принесли, – подтащила она ко мне приличный такой кусок рельса, перевела дух и извлекла из растущей кучи башмак, какой железнодорожники под колесо кладут.

И мне стало стыдно. Так стыдно, что даже сейчас вспоминать страшно! Мы были так воспитаны, что не могли перечить старшим. Следует заметить, что мне как-то повезло на старших в детстве. Была в них какая-то вескость и разумность. Они нас воспитывали в послушании, но и не пытались этим послушанием воспользоваться ради всё той же скуки. В годы моего детства было немыслимо, если бы пьяный отец послал своего ребёнка в магазин за водкой или сигаретами для себя и принялся орать бы на него матом, когда тот его ослушался бы и отказался подносить ему новую порцию пойла. Я не говорю, что не было пьющих родителей. Я говорю, что они понимали, что нельзя во всё это вовлекать своих детей. Я не помню таких матерей, которые приказали бы своему сыну или дочке катиться на улицу на несколько часов, так как ей надо весело провести время с каким-то незнакомым мужиком. Если взрослый что-то требовал от своих детей, то это никогда не было им во вред, никогда их не травмировало и не противоречило их интересам, поэтому ребёнок охотно соглашался.


Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу
Корова (сборник)

Подняться наверх